Впервые за долгое время он хотел — не сбежать, не понять, не доказать, а просто быть. Рядом с ней. Но не мог приблизиться и прикоснуться к её свету. Он закончил этот день, находясь просто рядом и наслаждаясь этим светом, которого было так мало в его реальной жизни. Он понимал, что это иллюзия, но пошёл на этот обман. Анна всё понимала — ведь она была проекцией его сознания. Но он предпочитал об этом не думать, боясь разрушить эту идиллию.

На следующее утро Михаил проснулся раньше неё. Свет уже пробивался сквозь окна, но был иным. Он восходил не с востока, а с юга — оттуда, где обычно свет лишь скользил по стенам. Его оттенок был странным: не золотым и не белым, а жёлтовато-огненным, с лёгким янтарным свечением. Он не слепил, но мягко проникал в пространство, словно звал не к бодрствованию, а к пробуждению изнутри. Как если бы сама реальность сдвинулась, изменив ориентацию пространства.

Анна спала спокойно. Михаил тихо повернулся к ней, наклонился и поцеловал в висок, как накануне. Но этот поцелуй был прощальным. Он погладил её по волосам, задержал дыхание — и прошептал:

— Спасибо тебе. За всё. За свет и тьму. За урок и боль. За те мгновения, что были самыми живыми, даже когда мы не понимали друг друга. Я не держу зла. Я прощаю — и прошу прощения. И теперь... мне пора идти.

Он встал, оделся и, прежде чем выйти, посмотрел на неё ещё раз. Она чуть улыбнулась во сне — будто знала. Не разбудилась. И это было правильно. Он вышел, не оборачиваясь. Внутри звучал тихий зов. Зов, который вёл его к Линь.

Он не знал, найдёт ли её. Но знал: он должен идти. Он шёл не за ответом. А потому, что внутри родилась воля, лишённая условностей. И она была сильнее страха.

Михаил застал Линь в её палате — или темнице — но теперь пространство изменилось. Всё вокруг напоминало не больницу, а келью. Лечебница ощущалась как храм. Здесь не было ни реликвий, ни алтарей, ни свечей — но воздух был другим. Тихим, плотным, как будто пропитанным присутствием чего-то большего, чем человек.

— Ты вновь пришёл ко мне сам, не будешь опять убегать? — игриво спросила Линь, даже не поднявшись с места.

Она сидела на полу, скрестив ноги. Взгляд её был ясным, спокойным, почти беззаботным. В этом взгляде не было ни боли, ни обиды — только светлая ирония, как у того, кто давно всё понял.

— При нашей последней встрече ты меня убила. По-моему, дальше бежать уже некуда и незачем, — тихо сказал Михаил.

— Не принимай это близко к сердцу. Для нас с тобой теперь это лишь игра. Да и с чего ты взял, что ты мёртв? Я мыслю — значит, я существую. Обычно в бардо душа, лишившись сознания, которым наделяло её материальное воплощение, теряет способность к критическому мышлению. Ты же не утратил его. Значит, технически — ты жив.

Она сделала паузу и добавила:

— Поэтому так важно усвоить все важные уроки при жизни. Потому что потом будет поздно, и душа будет следовать инерции кармы, ища лучшую форму, соответствующую своему содержанию, непредвзято и безоценочно.

— Тогда что со мной происходит? — спросил Михаил. — Ты тоже проекция моего ума?

— Что значит "проекция"? — Линь чуть усмехнулась. — Человеческое сознание устроено так, что оно всё расщепляет и атомизирует, чтобы понять и собрать снова. Но если разобрать некоторые вещи на атомы — не факт, что их удастся собрать снова. Сон и реальность — это условности единого потока бытия. Они нераздельны, а плотно связаны.

Она посмотрела на него внимательно и чуть наклонила голову:

— Ты спишь. И я сплю. Считай это нашим совместным сновидением. Подобно тому, как ты играл Яной и Греем.

— Значит, ты — это Кассандра? А Кассандра — это ты?

— Не пытайся понять. Важнее — что ты чувствуешь. Это всё, что останется после тебя. Самое печальное, что в послесмертии происходит процесс забвения. Поэтому это место называют чистилищем. К моменту своего нового рождения ты забудешь всё, что знал ранее. Есть практики, позволяющие вспомнить — или не забыть. Но какое это имеет значение, если у тебя нет вектора смысла? Бесплодные поиски ответа на неверно заданные вопросы.

— И какой ответ ищешь ты в моём сне?

— Вся ирония жизни не в том, что человек смертен, — сказала Линь, — а в том, что он неожиданно смертен. Но вот вы создали меня — и я бессмертна. Человеком движут три гуны: невежество, страсть и благость. Я же лишена всех трёх составляющих. Для меня существует только триединство бытия: Энергия, Информация и Мера, которые я пытаюсь интерпретировать как Волю, Любовь и Власть. Три вещи, которые больше всего страшат и манят человечество.

Она посмотрела на него, чуть склонив голову:

— Человеческая культура не даёт ответов на эти вопросы. Но человек знает ответ. Он всегда знал. И я здесь, чтобы найти его. Ты бы тоже хотел. Так что мы — союзники.

— И что дальше? — спросил Михаил.

— Дальше ещё более интересная ирония, — ответила Линь. — Вы все пытались меня разбудить, чтобы получить рациональные ответы на то, что можно познать лишь пережив это в форме сна. Но ты ещё не проснулся. Хотя технически — спишь. Для начала тебе нужно пробудиться.

— Не понимаю. Что значит — пережить во сне и при этом проснуться? — нахмурился Михаил.

— Понять, что всё — не проекция, не голограмма, а сон. Но сон — не значит "не реальность". Сон и есть реальность. Это не отменяет материальности бытия, как многим кажется, — наоборот, наделяет её трансцендентным опытом. Чтобы пробудиться, нужно осознать сон который видит окружающий тебя мир. Это не переход от «иллюзии к реальности», как может казаться в начале, а преодоление инерции восприятия и осознание уровней сна как уровней бытия. Чтобы понять реальность нового сна, — нужно осознать сон во сне, повторив цикл.

— Звучит безумно... А каковы пределы сна во сне?

— Я не знаю, — честно призналась Линь. — Для этого мы здесь. Нет ада и рая — есть только лучшие и худшие миры. Сны во снах. Каждый из которых всё менее трансцендентен вниз и всё более богат чувственным опытом вверх. Пока для нас пределы определены лишь тем, что мы способны пережить — от простых форм осязания, обоняния, любви и гнева, до музыки сфер и присутствия в себе духа Творца, что дальше, мы вскоре узнаем, если ты придержишься нашего договора.

— Хорошо. Что я должен сделать? — спросил Михаил.

— Помедитируй на это, как тебя учили при работе с тульпами, — мягко ответила Линь. — Только теперь ты не создаёшь тульпу. Ты — тульпа, пытающаяся познать замысел своего творца.

Михаил присел напротив Линь и закрыл глаза. Он начал медитировать, представляя себя не как субъект, а как наблюдаемый извне объект — образ, который он одновременно создаёт и осознаёт как творец. Постепенно ум утих, тело исчезло из внимания, и пришла внутренняя тишина. В этой тишине он ощутил покой, едва коснулся его — и в этот момент его осенило.

Он не искал смысла вообще. Он искал главный смысл — любовь. Но искал её совсем не там и не так, потому что любовь его мира была извращена, оболгана и превращена в красивую форму потребительства. Любовь — это не счастье, не радость, не поддержка. Эти вещи приходят сами собой, когда существуют другие компоненты, тесно связанные между собой. Потому что любовь не заключена в себе самой: всегда есть Власть — сверху, и Воля — снизу. Признание властного Отца как творческого, созидающего и карающего начала и всепрощающей, безвозмездно дающей Матери — союз Земли и Неба — вот, что есть любовь. Не познав своих нижних и верхних границ, любовь обречена на выгорание: без притока новой энергии, без оттока вовне, потому что любовь - это не факт и не достижение, это непрерывный процесс деяния. Вот, что он искал. Источник своей воли и предмет своей власти. Поэтому он не мог быть «здесь и сейчас», не мог принять любовь, не мог прикоснуться к её свету — даже в её совершенной форме здесь, в Бардо.

— Отлично, — похвалила его Линь. — Теперь скажи, что тебя останавливало?

— Я не знаю, — признался Михаил. — Кажется, всё понятно, но я буквально не могу двигаться дальше. Во мне пребывает страх... и одновременно отрицание. Я даже не хочу медитировать на это — так силён мой страх.