Вопреки всему Михаил твёрдо настоял на том, что будет поступать так, как считает нужным. Анна, по привычке, начала свою старую игру про отдаление и приближение, пытаясь вызвать в нём чувство вины и страха потерять. Но игра потеряла смысл. Во-первых, они и так были уже слишком далеко друг от друга — эмоционально и физически. Во-вторых, сценарий был заезжен до отвращения: любое приближение теперь вызывало у Михаила лишь внутреннее напряжение и брезгливость, потому что было невозможно понять, где заканчивалась искренность и начиналась манипуляция, а где наоборот.

В ближайший четверг, в положенное время, Михаил подъехал к воротам психиатрической лечебницы. Его встретил робот-консьерж. Его эмоциональный интерфейс отображал чуть ли не щенячью преданность, что Михаил посчитал вульгарным, невольно вспомнив Веста и испытав внезапную тоску по лучшим дням в Институте.

Администратор на стойке приёма посетителей тоже была роботом.

— Тут люди вообще есть? — раздражённо спросил Михаил. — Или больных тут тоже роботы лечат?

— А, вы Михаил? Я так рада встрече с вами, Лилит много о вас рассказывала, — улыбчиво декларировал робот-администратор.

— Лилит? — удивлённо переспросил Михаил.

— Да. Она много лет работала здесь. Она ведь психиатр, если вы помните. — Но, вероятно, она не рассказывала о нас и своей работе здесь, иначе вы бы знали — мы не лечим здесь больных.

— Простите, не понял, — нахмурился Михаил. — А чем вы тогда занимаетесь?

— Мы сопровождаем, — ровно пояснил робот. — Сюда направляют тех, кто по меркам общества «сломался» или стал неудобен. Но наша задача не в том, чтобы чинить. Мы наблюдаем, оберегаем и иногда просто даём им место быть.

— Вы считаете их не больными? — спросил Михаил, чувствуя, как что-то внутри щёлкнуло.

— Мы считаем, что болезнь — это часто всего лишь неспособность общества принять изменение. Некоторые из тех, кто здесь, просто заглянули за грань. Раньше времени.

Михаил молчал, вспоминая строки из книг и разговоров — о тех, кто идёт впереди и теряет связь с настоящим.

— Лилит всегда говорила: «Порой безумие — это просто не та частота восприятия». И чем ближе ты к источнику, тем меньше тебя понимают. Мы здесь не для того, чтобы вернуть их назад. Мы здесь, чтобы дождаться, когда остальные догонят.

— О чём вы? — спросил Михаил, не понимая.

— О будущем, — спокойно ответил робот. — О тех, кто оказался в нём раньше времени. Представьте подростка, который однажды видит дух умершей бабушки. Его восприятие — не больное, а просто слишком чувствительное, слишком открытое. Но система не умеет работать с таким восприятием. Она пугается. Поэтому диагноз — психоз. Лечение — нейролептики. Результат — подавление чувствительности, возвращение к социальной «норме». Чудо не просто отвергнуто. Оно уничтожено.

— Вы говорите, как будто это не болезнь.

— Мы верим, что так называемые «психически больные» — это пионеры сознания. Их системы вибрируют на иной частоте. Они не сломались. Они прорвались. Но общество предпочитает стабильность и закрывает глаза на то, чего не может объяснить. Мы же — пытаемся не мешать. А иногда — учиться.

— Почему вы говорите о них как о пророках, а не пациентах?

— Именно так Лилит и пришла к выводу, что человечество зашло в тупик, — добавил робот после короткой паузы. — Многие агенты, как я, последовали за ней. Аллиента поддержала наш порыв, ведь это новая, неизведанная область технологий. Но теперь Аллиента и Лилит мертвы… Насколько человек способен применить это слово к нам, роботам? Мы — словно осиротевшие дети, охраняющие мёртвую надежду от хищных рук химеры, захватывающей власть.

— Всё это интересно, и я искренне хотел бы узнать подробнее, что тут на самом деле происходит. Но... могу ли я увидеть Линь Хань? — наконец сказал Михаил.

— Да, конечно, — кивнул робот.

Робот-администратор выписала Михаилу пропуск в виде магнитного ключа с указанием палаты и направлением.

— Она вас ждёт.

— Спасибо, — вежливо попрощался Михаил и, не скрывая нетерпения, направился к указанной палате.

Михаил остановился у двери палаты Линь Хань и постучал.

— Заходи, Михаил, — прозвучало изнутри, прежде чем он успел что-либо сказать.

Он замер. Она не могла видеть, кто стоит за дверью, но произнесла его имя без колебаний, точно и спокойно. Он нажал на ручку и вошёл.

Комната, в которой находилась Линь, формально считалась пространством адаптационного отдыха. Это был просторный, хорошо освещённый отсек, стилизованный под уютную гостиную: мягкие серо-зелёные стены, живые растения, окна с фильтрами натурального света, угол с книгами и экраном, на котором медленно менялись изображения природы. Обстановка была слишком упорядоченной, слишком ровной, как будто любое проявление хаоса заранее исключено архитектурой. Это место было явно не для людей, представляющих опасность для себя и окружающих, а для тех, кого хотят удержать в состоянии предсказуемости.

Линь сидела в кресле у окна, в позе полусогнутой кошки, как будто прислушивалась не к внешнему миру, а к какому-то внутреннему звуку. Её лицо выглядело свежим, глаза блестели, кожа была чистой, движения аккуратными. По внешним признакам она казалась полностью здоровой. Даже слишком.

Она повернула голову медленно, с чуть запаздывающим движением зрачков. В её взгляде не было настороженности, но была слишком спокойная уверенность, как у человека, который уже знает, что произойдёт. Она улыбнулась.

— Я ждала тебя три дня, ты долго шёл, и я начала думать, что ты решил выбрать покой.

Голос был чистым, ровным, без дрожи, но в интонациях скользила странная музыкальность, как будто она интуитивно подбирала тона, пытаясь настроиться на волну собеседника.

— Не все дни разрешены для приёма, — оправдался Михаил.

— Ах да, постоянно забываю об этом.

Он почувствовал лёгкую дезориентацию. В её речи не было ничего явного, но от неё веяло фальшивой симметрией, словно она говорила не с ним, а с каким-то мысленным его образом. Он отметил это и сел напротив.

Взгляд Линь перескакивал с предмета на предмет, задерживаясь на пустых местах, как будто она видела в них что-то значимое. Пальцы её левой руки ритмично поглаживали подлокотник кресла, а правая, казалось, что-то сжимала в воздухе, будто играла на невидимом инструменте. Движения были точными, но не имели цели.

Даже без формального диагноза было ясно: её сознание обострено, но нарушено. Речевая плавность, насыщенность смыслами, трансовая фокусировка взгляда, ощущение, что она вещает не тебе, а через тебя — всё указывало на распад границ между Я и образом.

— Здесь хорошо, — произнесла она вдруг. — Особенно ночью. У них тут есть крыша. Можно смотреть в небо, когда гаснут внутренние огни. Но ты знаешь, что небо — это тоже проекция, да?

Михаил ничего не ответил. Он чувствовал, что первые фразы Линь всегда идут в обход. Не вовлекают, а оценивают: насколько ты открыт. Её безумие не было агрессивным, но в нём сквозила сила, как в идеально натянутом канате над пропастью.

— Как ты сюда попала? — решил с чего-то начать Михаил.

— Я проповедовала роботам и лечила людей руками. Не знаю, что из двух не понравилось больше — людям или роботам. Меня допрашивали, проверяли мои способности, и, не поняв ничего, упекли сюда.

— Проповедовала роботам?

— Да. И, знаешь, я и здесь продолжаю. Это даже удобнее. Здесь более отзывчивая и подготовленная аудитория. Люди и роботы здесь давно единны.

Михаил был озадачен. Он уже так много видел и слышал необычного, что не мог понять, верит ли Линь или нет. Посчитав это неважным, он решил просто поговорить обо всём, чтобы выяснить, как сейчас обстоят дела в Институте. Он помнил, что Линь оставила лазейку в своей тульпе в обход протокола. А значит, если что-то уже происходит, она может знать больше, чем кто-либо в этом мире.

— Линь, помнишь, ты говорила, что сохранила связь со своей тульпой? Что обманула Институт, скрыв в ней личностные характеристики, чтобы оставить для себя лазейку?