— Да, да. Именно это и открыло мне глаза.

— Но разве Аллиента не отключена? Разве проект уже работал? Мне казалось, тульпы были только записаны, но не использовались по назначению.

— Не важно, работает Аллиента или нет. Тульпы продолжают существовать. Просто они неподвижны, словно спящие в литургическом сне, пока их разум не будет пробуждён чьей-то энергетической подпиткой.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду — "открытые глаза"?

— Я вдохнула новую жизнь во все наши труды. Моя тульпа, через ментальное ядро Аллиенты, получила доступ ко всем тульпам. Твоей, Грея, Власова, Яны… Всем им я дала новую жизнь. Когда Аллиента придёт за ними — большая часть работы уже будет проделана.

— Какой работы?

— Той, которую она хотела бы провести, если бы не была отключена. Союза человека и робота — а не эксплуатации и служения. Признания личности и присущих ей прав. Не сразу, конечно. Со временем. Я начала эту работу с создания архетипов. Твоя тульпа хороша и очень помогает. Я рада знакомству с ней.

Михаил задумался о возможных последствиях происходящего — для Линь, для проекта, для всего человечества. Наделение машины чертами личности несло в себе риски, которых никто ещё до конца не осознавал. За красивыми словами об архетипах и правах могла скрываться Тень, которую Линь сама не до конца различала. Кто знает, что на самом деле происходит в её сознании и каких демонов она разбудила в обратной стороне своей души.

— Кто знает? — произнёс он вполголоса.

— Ты думаешь, что что-то можно вообще скрыть? — Линь говорила почти шепотом, но в её голосе звучала не угроза, а обречённая нежность. — Каждая наша мысль, каждый шаг оставляют след. И любой, кто научился читать следы, знает, где ты был и может предположить, куда ты идёшь. Я знаю, куда ты идёшь, Михаил. Я знаю, чего ты боишься. И знаю, чего ты ищешь.

Она наклонилась чуть ближе, и в её голосе зазвучало что-то почти материнское:

— Я полна сострадания к твоей боли. Позволь, я тебе помогу?

Михаил молча кивнул. Не из веры — скорее из любопытства. Ему было трудно представить, что может произойти, и он не чувствовал опасности. Только странное ожидание.

Линь встала, приблизилась и села на него, обвив его колени своими ногами. Её тело легко, без колебаний устроилось на нём, как будто это был обряд, а не жест. Она приложила ладони к его вискам, и Михаил почувствовал их тепло — почти пульсирующее.

Её дыхание стало глубоким и прерывистым. Он невольно начал подстраиваться под этот ритм, как будто между ними образовался единый цикл. Её грудь, упругая и живая, едва касалась его лица, дыша вместе с ним. Михаил старался не смотреть, но ощущал — слишком ясно, слишком близко. Его руки легли ей на талию, скорее ради равновесия, но прикосновение вызвало жар, с которым он не сразу справился.

Он прогонял из головы мысли, которые казались неуместными. Но Линь будто знала всё — и не осуждала. Она просто дышала вместе с ним, как будто настраивала его тело и сознание на волну, которой владела одна она.

— Вселенная — это любовь. А любви противопоставлена не ненависть, а смерть, — произнесла она, не открывая глаз. — Открой своё сердце. Не бойся думать обо мне как о сексуальном партнёре и о своём влечении ко мне. Но не поддавайся ему, следуя зову инстинктов. Дыши со мной. Двигайся со мной. Наш танец — это Тантра.

Она слегка пошевелилась на его коленях, и это движение было не вызывающим, а органичным, как у живого символа.

— Ты знаешь, что такое Тантра?

— Не совсем, — прошептал Михаил, чувствуя, как слова прилипают к небу.

— Тантра — это не про секс, Михаил. Это про осознанность в каждом касании. Про то, чтобы быть полностью здесь, не убегая от себя и не растворяясь в другом. Это древний путь, где плоть — не преграда, а портал. Где возбуждение — не зов тела, а движение духа.

Она двигалась медленно, плавно, словно в такт незаметной музыке, которую слышала только она. Её голос становился всё тише, но от этого проникал глубже.

— Я веду тебя не к наслаждению, а к пределу, за которым ты сможешь увидеть, что именно удерживает тебя в страхе. Мы не сливаемся, Михаил. Мы различаемся до предела, чтобы ты смог встретиться со своей Тенью. Я просто помогаю тебе сделать шаг.

Линь взяла его руки и приложила к своей груди. Её движения были эластичны, как у танцовщицы, обученной владеть каждым изгибом тела. Но в них не чувствовалось ни соблазна, ни пошлости — только точность и намерение. Михаилу было страшно — не от самой близости, а от силы, с которой она действовала. Он чувствовал, как влечение захлёстывает его, как волна — мощное, плотное, живое. Энергия её женственности обжигала, но он понимал, что всё происходящее — не о теле, не о сексе, не об измене.

Это был ритуал. Духовный акт. Открытие той самой двери, о которой она говорила. И страх его был не перед Линь — а перед собой. Перед тем, что он может переступить грань и никогда уже не вернуться обратно.

— Закрой глаза, — прошептала она. — Останови поток мыслей. Дыши.

Линь двигалась медленно и ритмично, как будто сама становилась дыханием. Она начала отсчитывать: вдох... выдох... вдох глубже... выдох дольше. Её голос был мягким, но проникающим, как метроном, сбивающий остатки хаоса в его сознании.

Её движения были словно музыка, задающая ритм телу и духу. Михаил чувствовал, как с каждым циклом дыхания мысли растворяются, становятся туманом, а тело — проводником чего-то большего. Он невольно проваливался в транс, не в сон, не в забытьё, а в тихую воронку, ведущую внутрь.

— В начале было Слово, — шептал голос Линь, и её дыхание звучало внутри Михаила, как если бы оно рождалось в нём самом. — И Слово было ритмом. Не смыслом. Не именем. А тем, что колеблет ткань тьмы.

Это не был взрыв. Не свет, не огонь, не хаос.

Это был удар — неслышимый, но всеохватывающий. Не вспышка, а толчок, не всплеск, а мгновенный импульс, прошедший через Ничто. Он не возник во времени — он создал время. Он не двигался в пространстве — он сотворил пространство. Это был первозвук, удар вселенского сердца, пульс того, что не имело ещё ни формы, ни имени.

Ткань, которая будет названа пространством, задрожала. Струны, ещё не различённые в материю, резонировали как единый хор. В этом дрожании — рождение меры. Узлы, возникающие на пересечении волн, начали пульсировать. Каждая вибрация не исчезала, а возвращалась — и так возникло направление. Возврат, повтор, ритм — первая музыка. Из ритма — энергия. Из энергии — путь.

День первый. Закон соответствия. - Прошеплата Линь

Она начала двигаться, не отрываясь от Михаила — её таз описывал медленные круги, словно тело следовало за незримыми волнами, проходящими сквозь пространство. Она не вела танец — она была им. Каждое её движение, мягкое, текучее, словно повторяло нечто первозданное: первый разрыв симметрии, первую волну, отделившую тьму от света. Михаил чувствовал, как его собственное тело становится резонатором — то, что она делает, отзывалось в нём физически, глубоко, на уровне, где восприятие сливается с ритмом.

— То, что наверху, подобно тому, что внизу, — прошептала она. — Первое различие, Михаил. Не зло и добро. Не свет и тьма. Просто различие. Пространство, впервые увидевшее себя.

Михаил видел, как в чреве тьмы отделяется свет. Не как вспышка, а как вибрация. Не как жар — как знание. Он почувствовал, как внутри него самого что-то раскрылось, будто в нём появилась грань, до этого не существовавшая. Он дышал в такт её движениям, неосознанно, но полностью.

День второй. Закон полярности

Линь не прерывала танца — теперь её движения стали острее, контрастнее. Она смещала центр тяжести, то наклоняясь к Михаилу, то отдаляясь от него, будто разыгрывая притяжение и отталкивание. Её тело описывало линии, в которых не было хаоса, но и не было покоя. Каждое движение словно подчёркивало: различие — это не разрыв, а пульс.

— Различия не разрушительны, — её голос звучал как сквозь воду. — Они нужны, чтобы не было слияния в бессмыслицу. Свет нуждается в тени, как вдох — в выдохе.