Линь шла с остальными, без наручников. Михаил так и не понял её и своего статуса. Он предполагал, что если бы не оказал сопротивления, то, возможно, его и не арестовали бы. С этой мыслью он оглядел остальных сотрудников. Все двигались спокойно, будто подобные аресты происходят с ними каждый день. И Михаил тоже решил — беспокоиться пока не о чём.

Именно в этот момент Скалин, не говоря ни слова, поднял руки в наручниках и поднёс их к виску. Линзы нейролинка активировались, и в ту же секунду Вест вспыхнул всеми индикаторами. Дрон в небе начал заваливаться набок и рухнул вниз. Лилит рухнула как отключённая кукла, а Вест замер — статуя из металла и света. Роботы-полицейские, сопровождающие арестантов, посыпались на землю следуя законам инерции и всемирного тяготения, будто их просто выключили.

Мэтью, до этого спокойный, метнулся к краю здания и, воспользовавшись замешательством полицейских и паникой в глазах комитетчиков, рванул в сторону леса. Скалин спокойно оглядел сцену, словно проверяя эффективность собственной команды, проводил взглядом убегающего Мэтью, и только убедившись, что тот уйдёт, сел в машину, как ни в чём не бывало.

Остальные сотрудники стояли в тишине. По щеке медсестры Алины текла слеза. Она смотрела на Лилит, чьё тело оставалось неподвижным у основания парковочной платформы.

— Прощай, Лилит, — шепнула она.

Преодолев замешательство, полицейские быстро погрузили арестантов в автомобили, но не торопились трогаться с места. Где-то во дворе Института ещё дымился упавший дрон, а вокруг царило гробовое молчание. Скалин сидел в первой машине, Линь Хань и Михаил — во второй, остальных поместили в пассажирский транспорт. Деактивированные нейтронным импульсом роботы продолжали лежать на земле.

Спустя короткое время к воротам Института подлетели автомобили с корпоративными номерами. Из них высыпались экипированные и вооружённые бойцы, а также сотрудники отдела киберпреступлений и иных ведомств. Полицейские, словно ожидая указаний, оставались на местах, не двигаясь. Таким образом, Михаил мог наблюдать, как Институт постепенно облепляют десятки служб и агентств.

Происшествие с падением дрона и применением нейтронного заряда в черте города явно подняло шум. Видимо, импульс вырубил электронику в этом и соседних кварталах, превратив синтетические мозги домашних и рабочих роботов в компот.

К машине, где находились Михаил и Линь Хань, подошёл человек в серо-чёрной униформе с минимальной маркировкой. Его выправка, худощавое телосложение и продвинутый нейроинтерфейс в основании черепа ясно указывали на принадлежность к отделу «К» ФСБ — подразделению, курирующему киберпространство и внутренние протоколы сознания. Он не представился, лишь коротко взглянул на полицейского водителя и махнул тому отстранённым жестом. Полицейский молча вышел из машины.

Михаил наклонился к окну, стараясь хоть обрывочно расслышать разговор.

— Что нам с этими делать? — спросил полицейский.

— Вези пока в участок, да поморозь их там, — отозвался сотрудник отдела «К». — Мы здесь разберёмся и к вам. Никого к ним не пускать. Никаких адвокатов, а значит — и обвинений. Все роботы в труху, шума будет много. Ждите указаний.

Всех арестантов рассадили по разным камерам. По пути Михаил успел перекинуться парой фраз с Линь, прежде чем им снова запретили говорить. Она дала понять, что с ней всё в порядке, и намёком напомнила о месте встречи. Михаил кивнул, дав согласие. Устройства связи были деактивированы, обвинений никто не выдвигал, в разговоры не вступал.

Когда его вели по коридору, Михаил увидел, как мимо проходит Скалин — один, без охраны, без наручников. Очевидно, что его отпустили. Это ни капли не удивило Михаила. Он уже понял: перед ним не правосудие, а сложная игра, где все они — фигуры. И привычные законы здесь не работают.

Наверняка Скалин занял какую-то переговорную позицию. Его отпустили не просто так — это была демонстрация. И демонстративный выход, тоже ход, сигнал для арестованных, чтоб они поняли, кто здесь игроки, а кто заложники.

Переночевать пришлось в участке. Ужин был хорош. Современные тюрьмы стран Альянса — всё равно что курорт. Михаил хорошо отдохнул и выспался, а вот утро началось не так радужно.

Его привели в комнату для допроса, но вместо следователя его там ждали люди без опознавательных знаков. Они не выдвигали обвинений, не предлагали адвоката, не собирались вести допрос. Один из них молча указал на стул, вмонтированный в пол. Михаил сел, продолжая смотреть на них с настороженностью. Мужчины начали разворачивать аппаратуру, молча и слаженно, как по инструкции, закрепляя его руки к подлокотникам.

— Что происходит? — спросил он.

Ответа не последовало.

С каждой секундой тревога нарастала, но он продолжал цепляться за мысль, что находится в полицейском участке, в стране Альянса, а не на окраине какого-нибудь сектора отказа. Здесь ему не может ничего грозить. Это цивилизация. Это закон. Это иллюзия безопасности, за которую он держался — до последнего момента.

Он понял всё, когда увидел шприцы, капельницу и интерфейсы визуализации. Это не допрос. Это визуализация.

Паника вспыхнула внезапно, но сопротивление было бессмысленным: фиксаторы уже держали его крепко. Один из операторов ввёл иглу в руку. Михаил дёрнулся, но его даже не удостоили взглядом — настолько привычной для них была эта процедура. Раствор проникал в тело, размягчая границы между страхом и разумом. В голове становилось светло и мутно одновременно. Мысли теряли форму.

Он понимал, что полностью беззащитен. Физически. Психологически. Он был внутри системы, которая не нуждается в признании вины, в суде, в весомых основаниях. Она просто запускает протокол.

И только теперь он осознал, во что ввязался. Он ошибался. Это была не игра. Паника начала сменяться настоящим ужасом, когда он понял: эта процедура может сломать его, превратить в шизофреника или в овощ. Может, так было с каждым из тех, чьи имена он видел в переданных ему досье. Может, эти судьбы — действительно не исключения, а правило, как его и предупреждали.

Михаилу на голову надели рамку с ободом, фиксированную на затылке. Параллельно из модульного кейса извлекли нейронабор — портативный когнитограф.

На экране напротив замелькали лица: Анна, Скалин, Мэтью. Всплывали кадры переписок, фразы, ключевые события — всё, что когда-либо волновало.

Закадровый голос, отстранённый и нейтральный, читал глаголы: — «предал», «спрятал», «знал», «скрывает», «боится», «помнит».

Периодически он произносил имя: — «Михаил».

Это сочетание слов и образов вызывало у Михаила лавину ассоциаций. И каждый всплеск активности мозг транслировал в когнитограф. Его мысли отображались в виде проекционных визуализаций и ключевых фраз на прозрачном дисплее.

Всё, что он думал, воображал, не хотел думать или пытался подавить, отражалось на экране — визуально или как текстовая транскрипция внутреннего диалога и эмоциональных реакций.

Он пытался сопротивляться, влиять на сюжет своего полусна, но ничего не выходило. Голос за кадром звучал, как хлыст, рассекая сознание. В ушах у него застрял неприятный визг — возможно, существовавший только в его голове. Он не мог сосредоточиться, не мог направить поток мыслей. Всё было как в зыбком кошмаре, где страхи приобретают форму, а попытка вырваться лишь усугубляет ловушку.

В голове начала нарастать боль. Словно нейронные связи, разрываясь, искрили изнутри. Михаил чувствовал, как его разум теряет целостность, как паника снова уступает место пустоте. И в этой пустоте он больше не был собой — только набором сигналов, откликов, смысловых резонансов, собранных для чужого анализа.

Спустя час его молчаливые мучители знали всё, что вызывало в нём устойчивый ассоциативный ряд. Остальное можно было легко достроить.

— Спасибо за сотрудничество, — без эмоций произнёс один из ассистентов, потрепав Михаила по щеке, словно собаку.