И тут ударил гонг. Огромный, медный, висящий на дальней стене комнаты, он дрогнул и сам собою издал звук — без касания, без малейшего видимого воздействия. Это был не просто удар. Это была звуковая волна невероятной мощи. Но её сила была не в громкости и не в мелодии. Это была мощь проницательности. Она проходила сквозь тело, заставляя внутренности вибрировать в такт. Воздух загустел, и всё вокруг будто дрогнуло от одного только резонанса.

Все, кто был в комнате, вдруг вспорхнули над полом — словно в невесомости. Михаил почувствовал, как его душа отделяется от тела. Он осознал это в тот самый момент, когда увидел себя — настоящего Михаила — парящего над самим собой, лежащим в постели. Его захлестнула волна неземного блаженства, ощущения полного единения всего со всем, всеохватывающей заботы и любви. Но это чувство пугало его. В этой безмерной нежности, в абсолютном принятии он начинал терять себя — своё «я». Его тень, как будто ожив, стала сильнее его души и начала тянуть обратно — в материальный, атомизированный мир, где всё имеет границы, имена и формы. В мир, где есть измеримое и осознающее «я».

Михаил испугался этого чувства растворения — полного слияния с безграничным. Он вздрогнул, словно подхваченный внутренним импульсом, и проснулся. Момент возвращения в тело был кратким, но ощущался долгим: вялотекущий, как медленное течение времени в другой, параллельной реальности. Сознание входило в плоть не сразу, и Михаил, ещё не открыв глаз, знал: он вернулся. Но не весь.

Последующие дни Михаил был наполнен энергией жизни, с удивительным спокойствием и позитивным настроем. Его не покидало ощущение, что что-то сдвинулось. При этом он много думал о смерти — точнее, о страхе смерти. Он вспоминал Мэтью и те мотивы, что толкнули его на создание альтернативной Аллиенты. Словно он пытался создать её как тень прежней — только наоборот. Не чтобы управлять, а чтобы предупредить. Не чтобы контролировать, а чтобы дать шанс. Страх исчезновения, как будто, заставил Мэтью проектировать новую реальность. И теперь, когда Михаил впервые за долгое время почувствовал себя живым, он начал понимать — возможно, именно этот страх и делает человека способным изменить мир.

Но время шло, и ничего не происходило. Михаил чувствовал, как накопившаяся в нём энергия не находит выхода. Он не знал, куда её направить — и это начинало изматывать. В какой-то момент он вспомнил о Линь Хань и решился выйти на контакт, используя оставленный ей адрес. Он не знал, найдёт ли её, но нуждался в ком-то, кто был бы связан с тем прошлым, которое он всё ещё не мог отпустить.

Определённо, Анна обладала исключительными экстрасенсорными способностями. Она всегда тонко чувствовала настроение Михаила, улавливая мельчайшие детали, десятикратно резонируя каждый его эмоциональный всплеск и возвращая всё обратно — в виде обвинений в ущербе, нанесённом её чувствам. Сомнения, мелкие обиды, попытки сделать что-то по-своему со стороны Михаила превращались в катастрофы. Это была изящная и почти незаметная форма контроля — столь скрытая, что осознать её Михаил смог лишь теперь. Стоило ему только решить встретиться с Линь, как Анна, депрессивная и отстранённая в последние недели, вдруг оживилась.

Но Михаил больше не хотел играть в эту игру. Он хотел обратно — в свой храм, в тот единственный внутренний центр, что остался у него. Он хотел обратно — в Институт, что бы ни ждало его в конце пути.

Он приехал по адресу, оставленному ему Линь. Но, чтобы не привести за собой возможный хвост, он выбрал для конечной остановки такси соседний квартал. Он шёл пешком, время от времени оглядываясь и проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь. Ничего подозрительного не было. Но это ничего не значило. В мире, где за человеком могли наблюдать с высоты нескольких километров дроны размером с мелкую птицу, или где в крови могли циркулировать нанобактерии, оставляющие химический след, Михаил не чувствовал себя уверенно. Он знал — даже если за ним не следят сейчас, кто-то, когда-то, сможет отмотать след назад. Но всё равно — он шёл.

Адрес располагался в квартале полуотказников — людей, живущих внутри системы, но по своим правилам. Их культура напоминала странную смесь киберпанка и движения хиппи: разноцветные интерфейсы, асимметричная одежда, нарочитая техноэклектика в архитектуре. Такие люди были отражением диалектического симбиоза. С одной стороны — противники официальной структуры, часто занятые серой или даже откровенно противозаконной деятельностью. С другой — пользователи всех технологических благ нового мира. Они хаκали устройства, строили автономные сети, обменивались данными через даркнет и жили в мире криптовалют, а не гейтсов.

Но пребывание в таком обществе не было приятным. Тебя могли оскорбить, обмануть, обокрасть, нанести увечья или даже похитить — с целью захвата твоих устройств и изъятия из головы паролей доступа. Поэтому такие анклавы, хоть и присутствовали в каждом городе, были немногочисленны и находились под постоянным скрытым мониторингом городской полиции и служб Аллиенты.

С изменением протокола ситуация изменилась. Полиция больше не скрывалась — патрули перемещались открыто, демонстративно. Вокруг квартала курсировали боевые дроны, на крышах появились сенсорные вышки. Обстановка была напряжённой, как перед зачисткой: чувствовалось, что доверие к подобным зонам свободы почти исчерпано.

Указанный адрес оказался баром. Днём в нём находилось лишь несколько гостей — одиночки, вечно уткнутые в голографические экраны, и парочка местных, обсуждающих что-то шёпотом. Михаил сел за стойку и заказал что-то нейтральное на вкус — лишь бы не выделяться. Затем, следуя давней инструкции, вставил в речь кодовую фразу. Он не надеялся, что её поймут — прошло слишком много времени, персонал мог смениться.

Но бармен, потирая перед ним стакан и ни на секунду не теряя равнодушного выражения лица, едва заметно замер. Михаил уловил: его услышали. Игра была принята. Теперь он ждал — выжидал, пока Михаил сделает первый ход.

— Я ищу Линь, — сказал Михаил, стараясь говорить спокойно.

— Линь давно никто не ищет, — сухо ответил бармен. — Все друзья уже знают, где она.

— Я старый друг.

— Значит, ты плохой друг.

— Не плохой. Времена просто нестабильные.

Бармен написал на бумаге адрес и, протянув листок Михаилу, коротко сказал:

— Ищи там. Приём гостей по четвергам и воскресеньям, с девяти до двенадцати.

Михаил взял листок. Что это за место — он не знал. Проверить через нейролинк он тоже не мог: не взял с собой ни одного гаджета, опасаясь слежки. Трекер уже как полгода был снят, но ощущение, будто он всё ещё на нём, не покидало. Иногда Михаил ловил себя на мысли, что его шаги кем-то слышны, даже если он шёл в полной тишине.

— Что там? — не смог справиться с любопытством Михаил.

— Психиатрическая лечебница, — ответил бармен, не меняя интонации и не поднимая глаз.

Придя домой, Михаил навёл все возможные справки и договорился о посещении пациентки. Заведение не было закрытым, но являлось частным. Забавно, частично оно спонсировалось фондом, который курировала мать Анны. С одной стороны, такая связь выглядела логичной: Элен была активным общественным деятелем, и связанные с ней фонды финансировали почти всё, что имело социально-политический вес. С другой стороны, Михаил давно перестал верить в совпадения, как только начал понимать сложность политических игр. Даже если что-то по своей природе случайное происходило само собой, оно быстро обращалось во благо или во вред — и переставало быть случайностью.

Анна что-то подозревала. Сначала она осторожно интересовалась, всё ли у него хорошо, не происходило ли чего-то странного. Но потом перешла к прямым обвинениям — с позиции, что в его жизни появилась какая-то женщина. Очередная ссора закончилась категоричным ультиматумом: Анна запретила любые контакты с Линь. Михаилу пришлось срочно придумать историю о больной коллеге, с которой он чувствует моральный долг попрощаться. Это ещё больше взбесило Анну, которая тонко чувствовала ложь .