На кухне, как всегда, бесшумно хозяйничала София. Михаил услышал мягкий гул кофемашины и шелест тостов. Запах свежесваренного кофе добрался до спальни и, казалось, раскрыл в памяти что-то далёкое и тёплое, словно забытый образ.

Он поднялся и, не вставая, машинально коснулся правого бока. Там, где раньше была рана — теперь только плотный, заживший шрам. Стараясь не разбудить Анну, Михаил сел на край кровати и провёл пальцем по неровной коже. Шрам был реальным. Очень реальным.

Он попытался вспомнить, что было до этого утра, но память ускользала. Как будто за спиной тянулся длинный путь, полный боли и света, но сама дорога исчезла — осталась лишь усталость и сладкая тишина.

Анна зашевелилась, медленно открывая глаза.

— Доброе утро, — сказал он.

Она улыбнулась, не отвечая словами, лишь прижалась к нему крепче.

В тот момент ему не хотелось задавать вопросов. Ни себе, ни ей, ни Софии. Тишина была ответом.

Пока Анна принимала утренний душ, Михаил потянулся к Окулусу, чтобы почитать новости. Как он понял из сводок, связь была восстановлена, но Аллиента так и не была перезапущена. Начало конфликта связывали с глобальным сбоем в системе. Война Севера и Юга продолжалась, и армии Юга стремительно продвигались вперёд. Альянс проигрывал, спешно переходя к более традиционным методам ведения боевых действий, без использования автономных роботизированных наступательных систем.

Была объявлена мобилизация, но профессиональных военных почти не осталось, и новые бригады ещё только предстояло снарядить и подготовить. Судя по тональности новостей и редкости упоминаний, с момента инцидента и его ранения прошло как минимум пару месяцев. Войне уделяли удивительно мало внимания. Подробностей не было. Вместо этого информационное пространство заполнили дебаты об использовании искусственного интеллекта и о загадочных людях с необычными способностями. Общество открыто боялось нового явления. Активизировались ортодоксальные секты и традиционные конфессии, призывающие запретить, подавить, а то и уничтожить «новомодный тренд».

Михаил вспомнил о Линь, но в этот момент Анна, вышедшая из ванны, мягко отключила его нейролинк.

— Давай забудем и просто будем вместе. Это не в наших силах. К чему волноваться?

— Ты права, любимая, — ответил Михаил, но внутри него нарастала тревога. Всё было слишком странно.

— Какие планы на сегодня? — спросила она, вытирая волосы полотенцем.

— Пойдём прогуляемся. Я пытаюсь вспомнить последние события, но безуспешно.

— Ты был ранен. Тебя доставили неизвестно откуда, на вертолёте. И ты долго отходил. Поэтому, наверное, ничего и не помнишь.

— А вчера? Я не помню даже вчера... или как я выходил из больницы.

— Врачи предупреждали, что могут быть провалы. Но со временем пройдёт. Ты всё вспомнишь. Повреждений нет — это просто шок.

Она подошла ближе, села рядом и тихо добавила:

— Скорее, не вспомнишь, а придумаешь и потом поверишь. Чтобы всё сложилось в единую картинку.

Михаил отвернулся, подойдя к окну. За стеклом струился мягкий дневной свет, в нём не было резкости. Он долго молчал, прежде чем произнести:

— Я должен найти её.

— Линь? — спокойно уточнила Анна.

Он кивнул. — Не потому что между нами что-то. А потому что я должен знать. Что со мной произошло. Что это всё значит. Я должен вернуть себе себя.

Анна подошла ближе, не касаясь его. Лишь стояла рядом — почти вплотную.

— Я понимаю. Это не про Линь. Это про тебя. Про то, кем ты стал. И кем ещё можешь быть.

Он медленно обернулся. — Ты не злишься?

— Злюсь? — она покачала головой. — Я твоя. Но не чтобы держать. Чтобы идти рядом. Если ты решишь уйти — я пойду с тобой. Если ты останешься — я буду рядом. Я не ищу ответа. Я — часть твоего вопроса. И мне этого достаточно.

Он долго смотрел на неё. В её глазах не было укора. Только мягкая, глубокая сопричастность.

— Я не знаю, что будет дальше.

— Но ты знаешь, что хочешь идти. И этого достаточно. Всё остальное — дорога покажет.

Он медленно кивнул. — Тогда... пойдём прогуляемся?

Анна улыбнулась. В этот момент с ней произошло что-то странное — почти незаметное, но Михаил ощутил это как вспышку света. Не резкого, а внутреннего. Казалось, она излучает мягкое сияние, словно свет проходит сквозь неё, отражаясь от невидимой грани её сущности. Это не был фокус зрения — это было ощущение. Её движения казались замедленными, текучими, голос — глубже, чем раньше. Она будто стала прозрачной и одновременно плотной, как символ, оживший в реальности.

Он не мог отвести от неё взгляда. Воздух вокруг неё казался плотнее, насыщеннее. И в какой-то момент ему стало страшно — а вдруг это не Анна? Не настоящая? Настоящая Анна не говорила бы так, не смотрела бы с такой ясностью, не излучала бы такую тишину.

Но он отогнал мысль. Даже если это иллюзия — он хотел в ней остаться. Пусть она будет такой. Пусть этот день не кончается. Он чувствовал себя как человек, впервые увидевший свет после долгой тьмы, и не желал возвращаться в привычное.

— Что с тобой произошло? — тихо спросил он, когда они уже стояли у двери, собираясь выйти.

Анна посмотрела на него, её взгляд был ясным и глубоким.

— Я кое-что поняла, — ответила она. — И хочу поделиться с тобой.

Они вышли на улицу, Свет не мерк, казалось, он шёл от самой Анны.

— Всю жизнь я пряталась. Бежала от себя. Боялась проявить свою волю. Потому что каждый раз, когда я пыталась — на меня давили. Родители, традиции, ожидания. Воля была чем-то неприличным и сделала мою любовь такой, какой ты ее познал. Любовь желающую, подавить, сгладить, укротить. Я прятала свою сексуальность, свою любовь, свою силу, за ревностью, обидами и комплексами... И думала, что так и надо.

Михаил слушал, не перебивая.

— Но теперь, — она остановилась и посмотрела на него, — я свободна. И я принимаю себя. Свою природу. Свою тень. Я не хочу больше скрываться или манипулировать. Я не собираюсь подавлять или выпячивать. Я — такая, какая есть. И ты тоже можешь быть собой. Если успеешь.

— Почему "если успеешь"? — тихо спросил Михаил.

— Ты знаешь. Но не хочешь признавать, — её голос был ласков, но неотвратим. — Я не настаиваю. Но если можешь принять меня — возьми мою руку.

Она протянула ему ладонь. В её руке зажёгся свет. Он был белым, золотым, но Михаил не смог прикоснуться. Этот свет жёг — не кожу, а что-то внутри. Он чувствовал: там, в глубине, отражается нечто, чего он боится. Что-то, чего он не хочет видеть, что откроет перед ним новый путь, котороо он тсрашитсья.

— Тебе не стоит стыдиться, — прошептала Анна. — Просто пока ты ещё не можешь. Но время ещё есть.

— Кто ты? — прошептал он.

— Я — акт твоей воли, стремящейся к совершенству, к поиску лучшей формы твоего воплощения, стремящегося к богу. — мягко ответила она.

Они замерли. Свет не ослеплял, но всё вокруг замерло, как будто пространство ждало продолжения.

Анна заговорила снова, и её голос обрёл интонации, которых Михаил прежде не слышал:

— Человек рождается как пульс. Он слышит зов, но не знает, откуда. Он не ощущает ни границ, ни целей — только жар разрыва. Мир ещё не сложился в образы, формы ещё не стали плотными. Всё — как у гончара в руке, когда глина дрожит, но ещё не приняла силу воли. В этот миг — ты сам и есть воля. И если не дашь ей выйти наружу — она пожрёт тебя изнутри.

Она подошла ближе, и он не отпрянул.

— Воля — это Тень, ещё не обретшая имени. Это жар. Это страх смерти, переодетый в героизм. И в то же время — это единственная сила, способная вырвать человека из болота комфорта. Отказ от воли и деяния, что неизбежно влечёт за собой ошибки — это не покой. Это исчезновение, растворение в неучастии, отказ от изменений, пестование гордыни вместо познания, отложенная смерть вместо полной побед и поражений жизни. Это ложный дзен, убаюкивающий совесть. Это предательство жизни и отвращение от Бога как творца.