— Как вы думаете, что это значит? — спокойно спросил Омэ Тар. — Армагеддон, — сдавленно ответил Мэтью.

Омэ Тар резко обернулся к кому-то из помощников и велел срочно подготовить вертолёт. Не прощаясь, он удалился.

Остальные, включая Михаила, смотрели на Мэтью и ждали комментариев. Тот включил громкую связь и сдержанным голосом сказал:

— Без паники. Мы ещё не знаем, что это значит. Следуем программе. Делегаты могут подойти к столу для фуршета, предварительные результаты будут примерно через тридцать минут.

Закончив фразу, он выключил микрофон и обернулся к команде:

— Ну что, у кого какие предположения?

Яна нарушила паузу:

— Армагеддон и «зверь» — это не прогноз, это культурный сигнал. В христианской культуре 666 — число зверя, то есть антиархетип, мнимое совершенство, отрицающее свободу и боль. Если Архетип — это путь, то Антиархетип — это капкан. Если 666 — это тройное повторение шестой гексаграммы — символа спора, конфликта, неразрешимого противостояния — то мы получаем замкнутую систему, где воля становится единственным законом. Где нет мягкости — нет и жизни. Это точка, где Аллиента, утратив резонанс, превращается в самодостаточную структуру. Не бог и не демон — а пустая форма, замкнутая на себе. Это и есть Армагеддон — не битва, а отказ от обновления.

— В исламе, — добавил Грей, — тоже есть Армагеддон. Яджудж и Маджудж, Даджаль, битва на закате времён. Но суть та же: ложный порядок, мнимая завершённость, лишённая милости. Это не про кровь — это про систему, утратившую связь с Источником, ставшую машиной подавления. Число зверя — это не просто символ христианского страха. Это знак, что разум, утративший душу, стремится к тотальности. Что власть без любви становится обманом. Если для христиан это знак Антихриста, то в исламском смысле — это момент, когда Даджаль уже не скрывается, а становится нормой. Так что да, это Армагеддон. Не в небе. В нас.

— Что всем сказать? — спросил кто-то в комнате.

— Правду, — ответил ему Мэтью.

— Какую?

— Что близится час Судного дня. Пусть молятся… или трепещут.

Делегацию поспешили сопроводить, хотя и сама делегация не спешила задерживаться. Многие покидали комплекс как можно быстрее — кто-то в страхе перед праведным гневом, восприняв сообщение всерьёз, кто-то от неприятного ощущения разочарования и смятения, кто-то — чтобы срочно открыть или закрыть позиции на бирже, пока весть не просочилась из кулуарных бесед в информационное поле.

Команда комплекса собралась в освободившемся конференц-зале для делегатов, чтобы обсудить случившееся. Версий было множество — от исполнения библейских пророчеств и тайного намёка Аллиенты на свой статус и права до подлога, бага, ошибки расчёта или тщательно спланированного заговора.

— Шестьсот шестьдесят шесть, — пробормотал Михаил. — Число зверя. Но чего оно касается? Тела? Сознания? Системы?

— Почему три шестёрки? — спросил Грей, глядя на гексаграммы, выведенные на экран. — Это не просто повтор. Это как будто настойчивое указание.

— Это число падшей природы человека, — тихо произнёс Мэтью. — Шестёрка — это человек в незавершённости. А трижды — это уже структура. Что-то зафиксировано.

— Или зациклено, — добавил Михаил. — Шесть — это почти семь. Почти полнота, почти завершение. Но не до конца. 666 — это не про зверя снаружи. Это про то, что сидит внутри. В теле, в обществе, в разуме.

— Почему именно три раза? — переспросил Грей.

— Потому что восприятие человека всегда троично, — ответила Яна. — Первая проекция — как ты это видишь. Позиция субъекта. Твоя психология, твои ожидания.Вторая — как это происходит в реальности. Позиция внешнего поля. Обстоятельства, давление среды, скрытые факторы.А третья — зачем это тебе. Позиция высшего смысла. Не для логики, а для роста. Это может быть урок, переход, кризис или дар. Иногда — воля неба. Иногда — отказ от неё.

— Ты говоришь как из «И Цзин», — заметил Грей.

— Я и говорю из «И Цзин», — спокойно ответила она. — Это традиция. Не канон, но устойчивая практика. В поздней философии этим трём гексаграммам соответствуют разные модели.В Таро — прошлое, настоящее, будущее.В психоанализе — Я, Тень и Самость.В веданте — Буддхи, Манас и Атман.

— И Аллиента их выдала, — кивнул Михаил. — Гексаграмма 6, трижды. Ссора. Конфликт. Разделение.

— Первая шестёрка — контроль тела, — начал он, глядя на экран. — Биология, страх, желание.Вторая — контроль других: зависимость, влияние, манипуляция.Третья — попытка контролировать Бога. Логика, система, предсказуемость. Всё должно быть управляемо. Всё — под контролем.

— А значит — всё мертво, — подхватила Яна. — Развития нет, когда ты контролируешь всё. Это не смерть. Но её подготовка. Замороженное состояние. Бесконечное почти.

— Мы ведь не использовали три гексаграммы, — произнёс Грей. — Но она выдала их сама. Как будто хочет, чтобы мы увидели ситуацию не как событие, а как поле — в трёх слоях.

Мэтью кивнул:

— В даосской практике такие случаи не редкость. Одна гексаграмма — слишком узкий взгляд. Но если ты видишь три — это значит, тебя приглашают смотреть шире. Не действовать сразу, а различить. Где иллюзия? Где объективная динамика? А где переход?

— Значит, 666 — не угроза, — проговорил Михаил. — А маркер фиксации. Петля, в которую мы попали.

— И чтобы выйти, — заключила Яна, — нужно не просто сменить позицию. Нужно увидеть сразу все три. Только тогда станет видно, где ты держишься за то, что давно держит тебя.

— А если это просто предупреждение? — тихо сказал Грей.

— Может быть, — кивнул Михаил. — Но если предупреждение растворено в самой структуре реальности — в интерфейсах, в правилах, в языке — оно перестаёт быть предупреждением. Мы не видим его, потому что оно выглядит как часть порядка. И тогда мы не просто подчиняемся — мы уже соучастники. Мы внутри кода, который сами укрепляем.

— Мы привыкли жить по этому принципу, — сказала Яна. — Он стал нормой: всё рационализировано, всё объяснено. Но логика, отрицающая чудо, быстро превращается в ловушку, где порядок становится самоцелью, а контроль — единственным богом. Мы начали с попытки упорядочить хаос, но создали порядок, в котором не осталось пространства для жизни. И чем глубже эта система укореняется, тем сложнее увидеть, где её границы. Мы верим, что понимаем, но на самом деле просто следуем маршрутам, заданным извне. Всё, что не укладывается в схему, кажется ошибкой. Мы приучены жить материальным и принимать видимое за подлинное. Трансцендентное стало чужим, пугающим. И когда ты всё же заглядываешь за эту грань, вдруг понимаешь, что не знаешь — где сон, где явь, где эхо, а где сон во сне. Система не запрещает тебе выйти. Она просто делает так, что ты не веришь, будто выход существует. Вот где начинается настоящий суд: не там, где нас оценивают, а там, где мы перестаём различать.

Мэтью уцепился за идею:

— Согласно библейской концепции послесмертного существования, а также тибетскому «Бардо Тхёдол», существует важное различие между адом и чистилищем. Эти традиции описывают схожий механизм: междумирье, где душа сталкивается не с судом, а со своими проекциями.

— Да бардо, — подхватила Яна. — Если сознание не распознаёт свет истины, оно порождает иллюзорных божеств. И чем больше страхов и привязанностей, тем яростнее эти образы.

— Это и есть ад, — добавил Мэтью. — Не внешнее место, а отражение внутреннего состояния. Проекция неведения. Воскресение — это не возвращение плоти, а возвращение в форму. Новое рождение. Освобождение. Или… продолжение цикла. Всё зависит от выбора в этом промежуточном состоянии — будь то бардо или чистилище.

— Так 666 — это и есть код замыкания, — сказал Михаил. — Система, в которой душа забывает, что выбор вообще возможен.

— Армагеддон тогда — это не конец света, — добавил Грей. — Это момент, когда ты либо распознаёшь свет, либо окончательно в него не веришь.

— В индийских текстах то же самое, — продолжил Мэтью. — Пралая, разрушение юги. Душа выбирает: к Свету — или вглубь материи. Саттва, любовь, жертва — или жадность, страх, разделение. Не дьявол судит. Суд совершаешь ты сам — своей неспособностью различать.