Владислав и Елизавета младше его возраста. Михаил смотрел на них с лёгким недоумением. Пока он просто жил, в его мире, как казалось, без особых событий, эти люди успели создать семьи и принести в мир новую жизнь — по двое, по трое детей. Это не укладывалось у него в голове. В его реальности дети рождались редко, семья была редкостью, а тем более многодетная. Здесь же всё говорило о жизни, продолжении, укоренённости.

Осмотрев своих малолетних племянников, Михаил отметил, что разница в возрасте между ними составляла по два-три года. Старшим, видимо, было семь-девять лет, самым младшим — три-четыре. Но даже малыши уже ели сами, хоть и неуверенно, держали ложки и вели себя вполне спокойно. Они играли за столом с кусочками еды и предметами, но делали это сдержанно, не нарушая общего ритма трапезы.

Это удивляло Михаила. В его мире дети в этом возрасте были совершенно беспомощны — в быту, в поведении, в дисциплине. Они росли под постоянным контролем ИИ и почти никогда не ели вместе за столом, не говоря уже об умении самостоятельно и уважительно участвовать в семейной трапезе.

— Как давно ты здесь? — спросил Михаил отца, отложив вилку.

— Потом поговорим, сынок. Ты кушай и никого не слушай, — ответил Сергей с лёгкой улыбкой и подмигнул детям.

Те заулыбались и снова принялись за еду, будто восприняли его слова как часть хорошо знакомого ритуала.

После плотной трапезы Сергей пригласил Михаила пройти в соседнюю комнату — просторную, но простую, без излишеств. В углу стоял резной стол, две тяжёлые деревянные табуретки и самодельный шкаф с книгами и бутылками.

Сергей достал бутыль с прозрачной жидкостью и две рюмки.

— Сам гнал. На ягодах. По моему рецепту. Выпьешь с отцом? — спросил он с той хрипотцой, в которой слышалась и надежда, и осторожность.

Михаил кивнул. Отказаться он не мог.

Они чокнулись и молча выпили. Настойка обожгла горло, но вскоре внутри разлилось приятное тепло. Они уселись за стол, каждый облокотился на локоть и замолчал. В комнате повисла плотная тишина — не неловкая, а собранная. Каждый думал с чего начать разговор, и стоило времени немного замедлиться, чтобы слова не прозвучали лишними.

— Давай ещё, — сказал отец, наливая по второй. — Только салом вот закуси, а то тут сорок градусов. Быстро захмелеешь с непривычки.

Они выпили ещё раз, и Михаил, слегка склонив голову, заговорил:

— Скажи, отец... — именно так ему вдруг отозвалось. — Ты любил маму? Расскажи... какой она была? Раньше. Когда ты любил её.

— Конечно! Я очень её любил. Мы познакомились сразу после войны. Я тогда вернулся из Монголии — молодым капитаном, быстро продвигавшимся по службе. В Монголии я занимался тыловой логистикой: перебрасывал тысячитонные гуманитарные и военные грузы из России в Китай. Этот опыт пригодился в освоении Сибири, и меня перевели на гражданскую службу в интересах одной из корпораций. Тут я и встретил твою маму.

Она была яркой, творческой, незаурядной. За ней ухаживало много мужчин, но она не искала отношений ради выгоды. Я же — военный, с перспективой, как тогда говорили, хорошая партия, не по кошельку по духу. Мы просто сошлись из симпатии, как это бывает. Но вскоре по-настоящему полюбили друг друга и решили, что хотим завести ребёнка. Тебя.

Михаил молчал, не перебивая.

— А что случилось потом? — спросил он наконец. — Как так вышло, что ты ушёл?

Сергей вздохнул и замолчал на мгновение. Пламя в лампе дрогнуло.

— Послевоенное время было тяжёлым. Об этом сейчас не принято говорить. Исторически мы считались страной-победителем и должны были пожинать плоды этой победы, но на деле всё обстояло иначе. Началась шоковая терапия — политика Аллиенты, переход к новой модели мира, экономические реформы. Всё слишком резко. Обычные люди просто не успевали перестроиться. Многие потеряли работу, имущество, привычный уклад. В одночасье стали нищими. Кто не вписался в темпы новой системы, оказывался за бортом. Началась новая волна строительства, переселений, переформатирования инфраструктуры.

Нужно было как-то выживать. Вот и выбирали Севера — потому что там, несмотря на условия, хоть что-то платили. А в городе — сто гейтс и никакой перспективы. Ни приработков, ни дороги наверх. Всё менялось стремительно. Разрушались идеалы, в которые мы верили. Я был ярым коммунистом, верил в справедливость, в общее будущее, за которое мы боролись в той войне. А оказалось — всё это нужно было только для того, чтобы расчистить дорогу чему-то новому. Чужому.

Я стал пить. Не сразу. Сначала — чтобы снять напряжение, потом — просто потому что больше ничего не работало. Твоя мать... она тоже была не в лучшей форме. Искусство ушло в тень. Людям стало не до того. Всё, что оставалось — это фарс, плоский юмор, развлечение на фоне отчаяния. В стране как будто произошёл государственный переворот, только без объявления революции. Многие тогда думали, что страну просто сдали. Предали.

Мировое правительство не считалось с потерями. И самое страшное — многие инициативы шли вовсе не от победителей, а от наших бывших союзников по коммунистическому блоку. Китай сыграл ключевую роль. Их система социального рейтинга, отточенная годами, работала как часы, и именно её, при поддержке нашего тогдашнего правительства, внедрили у нас. Но её применили механически, игнорируя тонкости и частные обстоятельства жизни людей.

Были даже бунты. Тихие, локальные. Но с нынешними технологиями их подавляли быстро и бесследно. Мы, простые граждане, тогда поняли: никакой романтики больше нет. Только расчёт и дисциплина. Даже прежний страх уступил место необходимости, ради стабильности.

— И что потом? — тихо спросил Михаил, едва различимо.

Сергей вновь налил по чуть-чуть, откинулся на спинку и потер виски, будто доставая из памяти тяжёлую правду.

— Я всё чаще, дальше и глубже уходил на Север. Здесь дышалось свободнее. Люди были живее. Всё было так далеко от нового мира и так близко к тому, в котором я вырос. Здесь всё диктовала объективная необходимость, а не навязанная стратегия. И я остался. Звал твою мать. Звал не раз. Но к тому моменту она уже приняла и оценила новый порядок. Тот, что мне был не по духу.

Мы не смогли договориться. Я уехал один. Она возненавидела меня за это. Не простила. Запретила общение. Ей не нужны были ни мои деньги, ни моё внимание. Система обо всём позаботилась за меня.

У меня был соблазн вернуться. Но я уже погряз здесь, в слишком многих обязательствах. А вскоре встретил Татьяну. Она здесь давно. Всегда была северной.

Так получилось. Просто жизнь. Прости.

Михаил тихо кивнул, долго глядя в лампу, будто ища в её дрожащем пламени нужные слова.

— Знаешь, я... никогда на тебя почему-то не злился. Просто не понимал. У меня не было повода долго об этом думать. Мама рано ушла из жизни. Я думаю, она тебя любила. Очень. Потому что после тебя в её жизни никто так и не остался надолго.

Он замолчал на секунду, прежде чем добавить:

— Наверное, это больно. Но мне только сейчас это пришло в голову. Я ни в коем случае тебя не виню. Я рад, что оказался здесь. Но осознать всё это — непросто.

Сергей налил ещё по одной и протянул Михаилу. Тот не стал медлить — выпил залпом.

— Ты, как мне рассказывали, Андрей, весь в меня. Бунтарь, — сказал он с гордостью, и глаза его блеснули весёлым огоньком.

— Это ты про Скалина? Не думал, что он обо мне такого мнения.

— Скалин человек наш. Северный. Здесь у нас есть хранители древнерусского боевого искусства — Любки, в среде староверов. Так вот, он у них проходил подготовку, в рамках своей службы. Так и познакомились.

— Мир тесен. Никогда бы не подумал, что такое возможно.

— Я уже Стар и весь мой жизненный опыт говорит: случайных встреч не бывает. Все мы следуем судьбе, плану. Потому не стоит судить о других строго или не брать в расчёт.

Михаил задумался, потом спросил:

— Моя, получается, мачеха... Татьяна. Вы прожили с ней здесь много лет. В моём мире семьи редко так живут. Скажи... она бы поехала с тобой назад в иной и чуждый ей мир? Или ты за ней?