Это был не отказ от технологий, но их пересмысление. Здесь не прятались от мира — скорее, создавали мир, в котором можно было остаться человеком.

Люди, вышедшие навстречу, были одеты просто, но аккуратно. Ни церемоний, ни подозрения — скорее вежливое любопытство. Скалин обнял одного из мужчин, перекинулся с ним парой слов и кивнул Михаилу:

— Тут ты останешься. Это уже не приют, а точка входа. Остальное — узнаешь сам.

Михаил снял перчатки и вдохнул. Воздух был густой и живой: пахло нагретой смолой, древесной корой, снежной влагой и чуть заметным запахом топлёного масла. Солнце, пробиваясь сквозь редкие облака, мягко грело лицо, напоминая о весне, хотя снег под ногами был плотный и хрустящий. Он чувствовал, как вместе с дыханием в него входит нечто чистое, уравновешенное.

Он не знал, что его здесь ждёт, но впервые почувствовал, что это место способно принять его таким, какой он есть.

Недалеко от центральной площади поселения раскинулся ледяной городок. Все фигуры и башни были вырезаны вручную: с любовью, с фантазией, с заботой. Лёд был чистый, голубоватый, почти прозрачный, а в солнечных бликах сиял, как хрусталь. Вокруг суетились дети. Их было много — куда больше, чем Михаил когда-либо видел вместе. В его мире дети редко играли на улице и почти никогда — большими группами. Семьи ограничивались одним-двумя детьми, максимум тремя в исключительных случаях. Да и сами дети с раннего возраста были погружены в экраны и изолированы друг от друга, предпочитая взаимодействие через нейросеть. Здесь же всё было иначе.

Снег взлетал в стороны от санок, слышался визг, смех, крики. Неуправляемый, живой, свободный детский шум. Михаил застыл, не в силах оторвать взгляд. Это не было просто развлечением — это было проявлением жизни как таковой. Он застыл, не в силах оторвать взгляд. Это было не просто веселье — в этом ощущался смысл. Его охватило тепло, которое он не мог объяснить: будто это были его дети, те, о которых он никогда не знал, но к которым испытывал странную, отеческую любовь. Простая сцена пробудила в нём нечто, чего он не чувствовал прежде. Его вдруг сковала тоска — не по прошлому, а по будущему, которого у него не было и, возможно, не будет. Будущему, которое он мог бы разделить с Анной.

Он никогда не думал об этом раньше, но теперь осознавал: они оба были поражены какой-то ментальной болезнью, невидимой, но глубокой. Болезнью, которая не позволяла им обрести настоящую семью. Его сердце разрывалось от этой мысли, как будто только теперь он понял, что именно утратил. В его мире такое счастье было попросту невозможно. Ни он, ни она не представляли, как его строить и никто не мог их научить, потомоу что все учения были лишь словами, алгоритмом, лишенным глубоких чувств и не были сопособны заставить своих последователей сопереживать. Его родители не были вместе в тот период, когда он начал осознавать себя, а Анна — несмотря на отвращение к аристократическим манерам — несла в себе их отпечаток и не могла признать этого. Они оба были искалечены системой, в которой выросли. Михаил вдруг осознал, насколько глубоко ненавидит ту модель, в которой был рождён: благополучную, безопасную, заботливую — но лживую. Иллюзию покоя, под которой скрывались духовная слепота и одиночество.

Скалин молча дотронулся до его плеча и кивнул в сторону одного из куполообразных домов.

— Пойдём. Есть человек, с которым тебе стоит познакомиться.

Они вошли в просторное помещение, освещённое мягким светом и прогретое изнутри. Посреди стоял длинный стол, накрытый к обеду. За ним сидела семья: пожилой мужчина и женщина, несколько детей, внуки. Все выглядели так, будто привыкли встречать гостей без суеты.

Когда Михаил вошёл, пожилой мужчина поднялся. Он был сухощав, с глубокими морщинами, густыми бровями и прямой спиной. Его взгляд задержался на Михаиле, и на лице появилась еле заметная, но подлинная эмоция. Скупая слеза блеснула в его глазу.

— Это Сергей, — спокойно произнёс Скалин. — Твой отец.

В доме повисла тишина. На мгновение никто не шевелился. Михаил стоял, не в силах подобрать слова, а старик смотрел на него — без упрёка, без требований, просто как человек, много лет ждавший чего-то невозможного.

— Простите, я... — начал было Михаил, но Скалин уже отворачивался.

— Мне пора, — коротко сказал он. — Нужно успеть вернуться до темноты.

Сергей предложили ему остаться, сесть, поесть с ними. Один из внуков уже тащил ему табурет, но Скалин вежливо отказался.

— Спасибо, правда. Но меня ждут. — Он обернулся к Михаилу. — У тебя есть пара недель. Вертолёт прилетит за тобой. Лучше успей попрощаться. Вернуться сюда вряд ли получится.

Он задержал взгляд на Михаиле, кивнул — коротко, но не холодно — и вышел, оставив за собой холодный след зимнего воздуха с улицы и ощущение необратимости.

— Присаживайся, не стесняйся, — тихо сказал Сергей, делая приглашающий жест.

Михаил сел за стол. Он был накрыт необычайно щедро: блюда сменяли друг друга, не перегружая пространство. Пироги, тушёная капуста с грибами, рыба, овощи, квашеное, горячий чай с травами. Большинство из того, что лежало на столе, Михаил едва ли мог опознать. Ему было неловко от этой простоты, превращённой в достаток.

Такого не мог позволить себе ни один житель мегаполиса. Ни в одной столичной резиденции, ни в семье Анны он не видел ничего подобного. Натуральные продукты в их мире стоили запредельно дорого. Привычная пища обычного человека была результатом переработки: либо продукт гидропонных ферм, либо синтетические смеси, усиленные вкусовыми комплексами. Они имели разнообразие оттенков, но в основе были одни и те же пастообразные массы из белков и углеводов неясного происхождения. Михаил почувствовал странную благодарность — за пищу, за реальность, за ощущение земли.

— Это, наверное, запредельно дорого, — пробормотал он, глядя на стол.

Сергей от души расхохотался:

— Ох уж эти городские. Это всё почти бесплатно, Михаил. Здесь за всё только одна плата — труд. Мы плотно работаем четыре месяца в году, и этого хватает, чтобы кормиться оставшиеся восемь. Нам не приходится, как горожанам, вечно бегать в бессмысленной гонке ради базового пропитания. Ешь, не стесняйся — с нас не убудет.

Жена Сергея оживилась и начала с улыбкой перечислять:

— Здесь картошечка с поджаренными грибами, сельдь под шубой, размороженная брусника, щи, копчёная рыба, мясо говядины обжаренное в маринаде, солёные огурцы с помидорами, вяленая оленина и холодец, молоко, масло, домашний козий сыр, икра черная, красная, кабачковая и ржаной хлеб. Всё своё, с любовью.

Остальные члены семьи с любопытством и каким-то неясным ожиданием смотрели на Михаила. Он чувствовал их взгляды, но не ощущал в них ни давления, ни осуждения — скорее сдержанное внимание.

— Ешьте, не стесняйтесь гостя. Не будет же он есть один, пока вы на него так смотрите, — сказал Сергей, чуть повысив голос.

Дети тут же зашевелились и быстро принялись за трапезу. Видимо, здесь никто не начинал есть, пока все не были за столом. Михаил понял: они просто ждали его.

Пока все аккуратно накладывали в свои тарелки то, что душе угодно, вежливо подавая блюда друг другу через стол, Михаил тоже начал есть. Аппетит разгорелся неожиданно сильно — он осознал, что не ел почти сутки, с тех пор как началась дорога. Пища казалась ему не просто вкусной — она возвращала телу память о настоящем.

Жена Сергея, украдкой наблюдая за ним, мягко улыбалась. Михаил понимал: у его отца теперь другая женщина. Но он не испытывал ни ревности, ни внутреннего сопротивления — только уважение к их жизни и укладу.

— Спасибо. Очень вкусно, — искренне сказал он, обращаясь к ней. — Как вас зовут?

— Татьяна, — вежливо ответила пожилая женщина, всё так же улыбаясь.

Воспользовавшись моментом, Сергей начал представлять остальных.

— Это Владислав и Елизавета, — сказал он, указывая на молодых парня и девушку. — Твои сводные брат и сестра. А это Николай и Жаклин, их супруги. А вокруг — их дети, твои многочисленные племянники. Тут их семь, если не сбился со счёта. Познакомишься по ходу.