— Ого, так далеко. Почему именно там?

— Говорю же, сюрприз, — сдержанно ответил Скалин.

Одинокий электромобиль мчался сквозь ночь. Вскоре Скалин переключил управление на автопилот, откинулся в кресле и уснул. Михаил смотрел в окно, наблюдая за мерцающими огнями вдалеке. Он хотел спросить о судьбе Власова, но не поймал нужной волны. Скалин оставался таким же немногословным, как всегда. Задать вопрос напрямую казалось неправильным шагом — слишком рано. Он только начал восстанавливать доверие и понимал, насколько легко вновь его утратить, проявив страх или сомнение.

Утром дорога уперлась в причал на верховьях Енисея. Здесь, у края заброшенного поселения, стоял в ожидании катер с подвесным мотором внутреннего сгорания — таких Михаил видел только в старом кино. Всё вокруг дышало холодом: на льду возле берега лежал иней, а из-под досок старого понтона поднимался лёгкий пар. Эти места напоминали ему его поездку в Индию: странное чувство, когда в пределах одного мира соседствуют архаика и современность. Но здесь, в сибирской тайге, это казалось не экзотикой, а нормой.

Катер оказался шумным, с тяжёлым запахом выхлопных газов. Михаилу пришлось участвовать в погрузке: ящики с крупой, тушёнкой, солью, а также канистры с горючим и свёртки с инструментами — плата за проход и приём. Всё это приходилось переносить на пронизывающем морозе, и пальцы в варежках быстро заныли от холода. Он был экипирован основательно: меховой полукомбинезон, валенки, ватная парка поверх шерстяного свитера. Но даже в такой одежде Сибирь чувствовалась под кожей.

Он сел ближе к корме. Ветер бил в лицо, брызги воды обжигали кожу и тут же превращались в ледяную крошку. Мотор громыхал, забивая мысли, катер дрожал всем корпусом, и Михаил чувствовал себя выброшенным за пределы привычной реальности.

Путь вверх по течению Енисея занял несколько часов. Река, живая даже зимой, оставалась почти незамерзающей вплоть до Полярного круга. По её берегам лежали мёртвые сёла и заброшенные пристани, церкви с проваленными крышами, ржавые баржи. Иногда Михаилу казалось, что он плывёт по чьей-то памяти — забытой, но не стеревшейся.

Наконец они свернули в один из притоков. Здесь лёд был крепким, и у устья уже ждал снегоход с прицепленными санями. Скалин перекинул туда весь груз, и Михаилу снова пришлось участвовать в разгрузке, на этот раз — через снежные заносы и в сгущающемся тумане.

Поездка на снегоходе ощущалась как движение по белому туннелю. Сквозь морозную пелену едва угадывались очертания деревьев, покосившихся сараев, разрушенных мостов. Белизна слепила глаза, ветер пронизывал до костей. Всё тело ныло от напряжения.

Когда вдали показались огни, Михаил понял, что день близится к концу. Несколько деревянных домов стояли в снегу, сгрудившись у колодца, окружённые крепкими изгородями. Свет в окнах был ровный и тёплый, но негромкий — здесь давно привыкли обходиться без излишнего.

Фигуры людей различались по одежде: кто-то в старых ватниках, кто-то в перелатанных комбинезонах городского образца, кое-где — платки, тулупы, латаные унты. Михаил не сразу понял, что именно его так поразило — не бедность, не случайность, а внутренняя слаженность в этом смешении времён.

Люди пожилого возраста, завидев незнакомца, крестились по-старообрядчески: двумя перстами, справа налево. Это был не жест страха, а отречения — не от него самого, а от того, что могло прийти вместе с ним из внешнего мира. Не вражда, но настороженность: в нём видели возможного носителя скверны, следа той самой Системной ошибки, что поразила души людей, уведя их в иллюзию.

Здесь хорошо помнили строки из Откровения Иоанна Богослова — о том, что дьявол объединит церкви и царства, отметив людей числом Зверя. Для многих это уже произошло: не когтями, а кодами, не мечом, а единым цифровым идентификатором. Апокалипсис воспринимался не как будущее, а как настоящее. И за ним должен был последовать суд — финальное испытание, где каждый душой сделает выбор между вечной жизнью и вечным заточением в иллюзии плоти.

— Здесь слились потомки старообрядцев и те, кто сбежал от Системы, — тихо проговорил Скалин. — Во время войны таких было много. Одни примкнули к старообрядцам, живущим здесь уже сотни лет, другие начали строиться заново на руинах вымерших деревень. Это — ортодоксальное поселение, но наш конечный пункт будет более демократичным. Не напрягайся. Мы тут всего на ночь.

Он кивнул на дом с крышей из тёса. Оттуда тянуло хлебом. У стен — жёлоб с бегущей водой: значит, где-то выше по течению работала гидротурбина. Деревня жила от энергии воды — без сети, но со светом.

У одного из домов их встретил седой мужчина с бородой до груди. Скалин передал ему тюк, канистры, коротко переговорил. Тот ответил кивком и отвернулся. Михаил не был представлен — имя чужака в таких местах не звучит без нужды.

— Ты будешь размещён в комнате для гостей. Никуда не ходи, не бери ничего. Ортодоксальные люди не станут тебе препятствовать, но всё, к чему ты прикоснёшься, подлежит очищению. Это не враждебность — просто остатки древней санитарной дисциплины. Эпидемии тому научили. Ничего личного.

Во дворе лежали дрова, стояли лыжи и ружьё, висели веники. Рядом — берестяные туеса, деревянные лопаты. Здесь всё было на своём месте — не ради порядка, а ради выживания.

Женщина по имени Алевтина проводила Михаила внутрь. В избе пахло квашеным, дымом и хлебом. Керосиновая лампа бросала мягкий свет на брус. На полке — радио, рядом — икона. Печь гудела, на ней — чайник. В углу — кровать с домотканым покрывалом.

— Переночуешь здесь, — сказала она. — Утром пойдёте дальше.

Михаил опустился на кровать. Она была периновая, с настоящей хлопковой простынёй, без синтетики — плотная, тёплая, будто хранила тепло десятков зим. Он погрузился в неё с головой, и сразу стало тихо.

Тишина была полной, но не мёртвой: печь потрескивала, изредка отзываясь гулом в трубе, пахло гарью и хвойным дымом. Никаких посторонних звуков, ни гудения сети, ни вибрации уведомлений, ни шагов сверху — только ровное дыхание избы, будто само пространство здесь жило, не замечая людей.

Михаил лежал, не шевелясь, растворяясь в этой тишине. Не от страха. От невозможности остаться прежним. Он проснулся глубокой ночью от глухого потрескивания печи. Комната наполнялась медленным теплом, как будто изнутри. Он не сразу понял, где находится. Тишина стояла абсолютная. За окном скрипел снег — кто-то проходил мимо. Было ещё темно, но вставать не хотелось. Он провалился обратно в дрему, укутанный периной, в которой всё ещё держалось чужое тепло.

К утру они снова были в пути. Снег хрустел под санями, мороз окутывал лицо, и только короткие реплики Скалина подтверждали, что день продолжается. Путь становился легче: лес редел, и стали чаще попадаться следы других снегоходов, петлявших между деревьями.

— Местные охотники, — прокомментировал Скалин. — Петли ставят. Кто-то дичью живёт, кто-то — рекой да собирательством. Тайга прокормит. Особенно теперь, когда вырубки и пожары прекратились, а климат стал мягче. Тайга ожила.

Они добрались ближе к полудню следующего дня. Лес начал отступать, и за редкими кронами проступили округлые формы построек, совсем не похожих на деревенские избы. Всё выглядело тихо, но обжито. Михаил сразу понял — это место совсем иное.

Поселение раскинулось в низине, в окружении берёз и сосен. Дома — округлые, обтекаемые, из светлого композитного материала, похожего на матовый армированный карбон — лёгкий, тёплый и пригодный для быстрой сборки в отдалённых условиях. Почти не было углов. Всё казалось выстроенным по принципу мягкости — ни агрессии, ни строгости. Между домами — широкие проходы, мостки, солнечные панели на скатах, теплицы под полупрозрачными дугами. Где-то журчал открытый водоканал, в стороне крутилась малая ветряная турбина. На краю поляны виднелась круглая вертолётная площадка, утоптанная и очищенная от снега. Рядом стояла машина связи на базе старого вездехода, с раскладывающейся радиолокационной мачтой малой дальности. Всё выглядело не как форпост, а как автономная, но внимательная система наблюдения.