— Я вижу тебя, Михаил, — прозвучал мягкий, глуховатый голос.

Фигура киборга приблизилась. Он стоял прямо, несмотря на тяжесть собственного тела, и его взгляд был направлен точно в глаза Михаила.

— Меня зовут Омэ Тар. Пройдём со мной. Ты, наверное, не обедал. Раздели со мной мою трапезу — и дары, что принесли паломники.

Михаил послушно последовал за ним в примыкающее помещение. Комната оказалась камерной, прохладной — с низким потолком, каменными стенами и длинным деревянным столом посередине.

Несколько охранников вошли следом и начали переносить дары с алтаря: плетёные корзины с фруктами, лепёшки, узелки с рисом, термосы с острым супом. Они работали слаженно, молча, как по отработанному ритуалу. Автоматы за спиной висели так, будто были частью тела — неотъемлемым продолжением, от которого никто не собирался отказываться.

Михаил отметил: никто не спешил, но в каждом движении ощущалась дисциплина и безукоризненная преданность — не на словах, а в самой ткани происходящего.

— Спасибо, что проделал такой длинный путь ради разговора со мной, — сказал Омэ Тар, не повышая голоса. — Элен коротко доложила мне о тебе.

Он сел за стол, положив руку на ткань, которой был накрыт один из подносов.

— Итак, ты создаёшь тульпы?

— Да, — честно ответил Михаил, поймав себя на мысли, что не сможет лгать этому человеку.

Переводчик в ухе работал почти синхронно, с небольшой задержкой, но передавал интонации удивительно точно — голос Омэ Тара не терял ни своей сдержанности, ни глубины. Михаилу показалось, что устройство передаёт не только слова, но и внутреннее состояние собеседника.

— Это очень важная работа, — продолжил Омэ Тар. — Скажи мне, Михаил, чувствуешь ли ты себя творцом? Чувствуешь ли в этом деле божественное начало?

— Я не хотел бы вас обидеть, будучи гостем, — медленно начал Михаил, — но я атеист. Я не верю в Бога.

Омэ Тар кивнул, не выказывая ни удивления, ни неодобрения.

— Мир полон парадоксов, — произнёс он. — Учёные, не верящие в Бога, и богоборцы, отвергающие науку. Придёт ли когда-нибудь мир к согласию?

Он сделал паузу, внимательно глядя на Михаила.

— Спрошу иначе. Чувствуешь ли ты свою власть?

— Нет, — твёрдо ответил Михаил. — Я чувствую себя винтиком системы. Исполнителем чужой воли. Человеком, не способным сделать выбор. Уязвлённым. Обделённым.

На него нахлынули эмоции. Он не понимал, почему говорит это вслух. Почему с этим человеком — впервые — хочется быть до предела честным. Почему в горле встал ком, и подступило что-то, похожее на слёзы.

Омэ Тар не ответил сразу. Он по-прежнему сидел неподвижно, внимательно наблюдая за Михаилом, будто сверяя его слова с чем-то внутренним.

— Ты ведь философ. Человек ищущий, — сказал он наконец. — Скажи мне, что такое власть?

— Власть? — Михаил на секунду задумался. — Думаю, это не контроль. И не сила. Это... способность изменить реальность, хотя бы для одного человека. Сделать так, чтобы мир перестал быть таким, каким его задали извне.

Он чуть помедлил, глядя в стол.

— Власть — это когда ты можешь не подчиняться автоматизму. Когда имеешь возможность сказать: «нет», даже если система требует «да». Это не власть над другими. Это право не предать себя. И если ты однажды это потерял — тебе могут дать любые ресурсы, доступ, влияние… но ты уже не властен. Даже над собой.

Омэ Тар молча выслушал Михаила. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнула едва уловимая искра — как будто нечто внутри него отозвалось, словно этот ответ имел значение.

— Тогда скажи мне, Михаил, — произнёс он, — во власти ли ты самого себя? Имеешь ли ты власть над собственной волей?

Михаил замер. Он не знал, что ответить. Всё это время он плыл по течению. Его вели — обстоятельства, чужие решения, системные сигналы. Он оказался здесь, но шёл ли он сам? Нет.

— Нет, не имею, — произнёс он наконец. Голос звучал спокойно, но внутри раздавался тихий, выжигающий стыд.Омэ Тар слегка наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри.

— Человек много мнит о себе, Михаил, — произнёс он спокойно. — Он раздувает свою важность. За одних говорит гордыня. За других — страсть. Мы говорим: я выбираю, я контролирую, я знаю. Но это — иллюзия.

Он сделал паузу, позволив словам осесть.

— Нет ничего постыдного в том, что ты не владеешь собой. Никто не владеет собой полностью. Мы все — пересечение волей. Мы подчиняем себе низшее — голод, страх, рефлексы — и сами подчиняемся высшему: идеям, архетипам, любви, памяти. Человек — это не центр власти. Это узел. Связующее звено.

Он посмотрел на Михаила, и голос его стал чуть тише:

— Потому власть, будь то над другими или над собой, — не в контроле. И не в силе. А в согласовании. В том, чтобы услышать и признать, чему ты уже подчинён. И осознанно выбрать, чему подчинишься дальше.

Он замолчал.

— Тот, кто знает, что он ведом, — уже ближе к власти, чем тот, кто мнит себя свободным.

— Тогда… власть — это создавать смыслы, — произнёс он. — Вкладывать их в слова, в образы, в идеи — и внушать другим так, чтобы они начинали им следовать. Не потому что обязаны, а потому что поверили. Потому что это стало их внутренним выбором.

Он помолчал, прежде чем завершить:

— Власть — это когда твоя мысль становится чужим поступком.

Омэ Тар чуть усмехнулся — почти незаметно, едва уловимо. Его голос остался мягким, но в нём появилась суховатая интонация:

— И снова человек мнит себя слишком важным.

Он медленно повернул голову, будто оглядывая застывшее в полумраке пространство храма.

— Может ли человек создать то, чего нет? Любая идея, любое изобретение — лишь продолжение уже существующего. Мы не творцы в подлинном смысле. Мы — связующие звенья. Узлы между тем, что было до нас, и тем, что будет после.

Он на секунду замолчал, и голос его стал почти шёпотом:

— Мы не создаём смыслы. Мы их выбираем. Следуя зову разума, сердца… или просто давлению обстоятельств.

Он вновь посмотрел на Михаила, на этот раз — с лёгкой грустью:

— Не обольщайся. Даже твоя мысль, если она стала чьим-то поступком, была уже в нём — раньше, чем ты её произнёс. Ты просто стал проводником.

— Тогда человек вовсе не властен? — спросил Михаил. — Что же тогда великие вожди, диктаторы, президенты, директора крупных корпораций? Разве они не обладают властью?

Омэ Тар медленно кивнул, будто ожидал этого вопроса.

— Обладают. Но не потому, что они — исключения. А потому что они — концентрации.

Он сделал паузу и продолжил:

— Власть — это не награда за усилия. И не результат личной силы. Это резонанс. В определённый момент в истории накапливается напряжение. Появляется потребность в форме, в образе, в решении. И человек, который способен выразить это напряжение, озвучить его, олицетворить — становится центром притяжения.

Он посмотрел на Михаила пристально:

— Не они выбирают власть. Власть выбирает их. Они — не создатели. Они — фокус. Через них проходит воля времени. Воля массы. Воля истории. А иногда — воля чего-то большего, чем всё это.

Он замолчал.

— И самые опасные из них — те, кто верит, что эта сила принадлежит им.

— Зачем же я здесь? — тихо сказал Михаил. — Не думаю, что происходящее случайно. Ради какого замысла всё это?

Омэ Тар не сразу ответил. Его взгляд стал ещё глубже, как будто он видел не Михаила — а что-то внутри него.

— Не торопись, Михаил, — произнёс он мягко. — Остался всего один вопрос.

Он наклонился вперёд, его голос стал почти интимным:

— Что есть смыслы, архетипы, любовь и идеи, что движут людьми?

Михаил медленно поднял взгляд. В нём появилось напряжённое сосредоточение — будто мысль, давно зреющая в фоне, наконец прорвалась наружу.

— Кажется… я начинаю понимать, — сказал он. — Всё это время мы думали, что создаём что-то своё — смыслы, концепции, идеи. Но ведь они... уже существуют.

Омэ Тар молчал, давая ему говорить.