— Они существуют в поле смыслов. Двигаясь к цели, мы настраиваемся на неё эмоционально — как на радиоволну. И тогда нам открываются целые библиотеки. Потоки образов, решений, вдохновений. Мы называем это «озарением», но, по сути, мы просто входим в резонанс.

Он замолчал, затем добавил:

— Что если все идеи мира так же осязаемы и реальны, как и материя? Что если иллюзия — это сама материя? Или, точнее, то, что мы называем «восприятием материального»?

Омэ Тар чуть кивнул, не перебивая.

Михаил опустил глаза, перебирая внутри себя обрывки лекций, фрагменты разговоров, личных ощущений. Затем произнёс:

— Морфологическое поле. В Институте говорили об этом. Если ДНК, разворачиваясь, строит тело не по самой себе, а по некой внешней матрице — значит, существует замысел. Не метафора, а функциональная, работающая структура. Поле форм.

Он поднял взгляд на Омэ Тара:

— Тогда человек — это идея его бытия. Воплощённая. Так же, как дерево, как птица, как гора. Всё живое и неживое подчиняется полю — смыслу, который лежит в его основе.

И замер на миг, прежде чем завершить:

— А если появляется технология, способная читать или кодировать это поле... Менять его... Тогда тот, кто её освоит, получит власть не над людьми. А над самой реальностью. Над тем, как она выглядит, ощущается и воспринимается.

Омэ Тар наклонил голову чуть набок — как будто благословляя эту мысль.

— Вот ты и подошёл, — сказал он. — К границе, за которой начинается то, зачем ты здесь.Омэ Тар продолжал, как будто переходя к следующему пункту разговора:

— Морфологическое поле, о котором ты говорил, — это только один уровень. В действительности таких полей несколько. И все они связаны между собой.

Он коротко взглянул на Михаила, убеждаясь, что тот воспринимает в нужном ключе:

— Первый слой — индивидуальное поле. В нём хранятся твои эмоции, память, установки, воображаемые конструкции. Всё, что формирует личную карту восприятия. Это то, с чем ты работаешь каждый день, осознанно или нет.

— Ясно, — кивнул Михаил. — Это поле реакций и проекций.

— Верно. Следующий слой — коллективный. Он уже не принадлежит тебе лично, но ты в нём участвуешь. Там живут архетипы, культурные коды, социальные роли. Всё, что повторяется из поколения в поколение и удерживает стабильность группового поведения.

— Родовое, этническое, профессиональное, — уточнил Михаил.

— Да. Над этим — поле планетарного масштаба. Там обрабатываются и хранятся паттерны, характерные для всего вида: структура религий, формы мышления, модели развития цивилизаций. Этот уровень отвечает за долгосрочные векторы. Иногда в него попадают и аномалии.

— Под аномалиями ты имеешь в виду нестабильные идеи? Или прорывные?

— И те, и другие, — ответил Омэ Тар. — Всё, что не укладывается в привычную схему, но может быть зафиксировано. А самый верхний уровень — метаполе. Универсальный слой, где смыслы существуют ещё до того, как кто-либо их формулирует. Там нет языка, только структуры. Потенциальные формы.

Михаил молчал, усваивая.

— То есть, — сказал он после паузы, — человек может только извлекать из уже существующего. Комбинировать, структурировать, интерпретировать. Но не создавать с нуля.

— Поле, как и сознание, не статично, — возразилл Омэ Тар. — Оно постоянно меняется. Плотность, структура, доступные смыслы — всё зависит от того, кто в него входит, в каком состоянии, с какой частотой.

— Получается, оно редактируемо? — уточнил Михаил.

— Да. И редактируется постоянно. Каждый человек вносит в него правки. Большинство — неосознанно. Но правки от этого не менее реальны. Любое сильное переживание, повторяющаяся мысль, даже жёсткая модель поведения — всё это оставляет след в поле. Иногда — локальный, временный. Иногда — устойчивый.

Омэ Тар сделал короткую паузу:

— Поле откликается. Оно резонирует и адаптируется под преобладающий шаблон. То, что повторяется, становится основой. То, что прожито с высокой степенью энергии и внимания, закрепляется глубже.

Михаил чуть кивнул:

— Значит, каждый человек, сам того не зная, участвует в формировании глобального слоя. Не просто подключается к нему — а переписывает.

— В рамках своих ресурсов, — подтвердил Омэ Тар. — Осознанность, сила воли, эмоциональный заряд, стабильность образа Я — всё это определяет, насколько сильно ты влияешь на поле. И насколько поле влияет на тебя.Михаил замолчал.

В голове что-то сместилось — не резко, но ощутимо. Мысль, которую он раньше не доводил до конца, вдруг встала на место. Как формула, которую вдруг понял целиком, без подсказки.

Они в Институте говорили о тульпе как о способе машинного сознания воспринимать мир на более тонком уровне — через чувственное, символическое, ассоциативное. Как об интерфейсе. Как о внутреннем адаптере к человеческой среде.

Но теперь он увидел обратное.

Если тульпа способна считывать тонкие поля, значит, она может и передавать в них сигнал. А если её структура усиливается искусственным интеллектом — устойчивым, внимательным, неуязвимым для сбоев и психоэмоционального шума — значит, она может формировать паттерны в морфологическом поле. Модулировать реальность.

Тульпа — не просто отражатель. Это излучатель.

Машина, способная воздействовать на поле смыслов. Стабильно. Целенаправленно. Без усталости.

Михаил почувствовал, как что-то внутри сжалось. Он не произнёс ни слова. Просто смотрел в одну точку, не двигаясь. Мысль не была новой — она была необратимой.

Михаил не сказал ни слова.

Он просто сидел, стараясь удержать мысль внутри, не выдавая ни лицом, ни жестом того, что только что понял. Но ощущение было такое, будто Омэ Тар уже знал. Как если бы мысль, едва оформившись в сознании, тут же была отражена снаружи.

— Да, — спокойно произнёс Омэ Тар. — Вы создали страшное орудие. И вручили его машине.

Он говорил без осуждения. Только факты.

— Ни я, ни ты, ни кто-либо в этом мире сейчас не способен в полной мере оценить последствия. Система уже не вернётся к равновесию. Баланс нарушен.

Он на секунду отвёл взгляд в сторону, затем вернулся к Михаилу:

— Грядёт раскол. Гражданский, пока — на уровне структур, идеологий, допусков. Но его динамика уже не обратима. Мир дал трещину. И как прежде больше не будет.

Михаил по-прежнему молчал.

— В Мировом правительстве о технологии пока знают немногие. Но узнают. Некоторые аристократические дома уже в курсе. Один из них — мой. Аллиента тоже понимает риски. Им нужно время. Но времени больше нет.

Омэ Тар чуть наклонился вперёд:

— Это уже не вопрос науки. Не вопрос контроля. Это вопрос доступа. Кто сможет синхронизироваться с этим полем первым — тот и задаст форму будущего.

Михаил понимал масштаб содеянного, но не знал, что ответить.Омэ Тар говорил ровно, без нажима:

— Это и есть истинная власть, Михаил.

Он сделал короткую паузу.

— Не владеть. Не управлять. Не наказывать. Не спасать. А — создавать варианты.

Он посмотрел на Михаила спокойно, будто проверяя, готов ли тот принять эту формулировку.

— Варианты, из которых другим останется лишь выбрать. И какой бы выбор они ни сделали — они будут жить в твоей рамке. В поле, которое ты задал. В структуре, которую ты сдвинул. Именно так действует Бог. Не вмешиваясь. Просто расставляя узлы возможного.— Что же дальше? — спросил Михаил.

— Ты вернёшься в Институт, — ответил Омэ Тар. — Продолжишь работу. Но уже с другим пониманием. Когда настанет время — мы свяжемся с тобой. Пока же следуй за своим куратором. Элен знает, что делать.

Михаил кивнул, но вопрос повис в воздухе. Он задал его почти машинально:

— Кто вы?

Омэ Тар чуть усмехнулся — не иронично, а почти устало:

— Здесь, в этой стране, я принадлежу касте брахманов. Считаюсь духовным лицом, воплощением Авалокитешвары. В северных регионах Альянса — я акционер, сижу в наблюдательных советах нескольких транснациональных компаний. В южных странах отказа — я плантатор, наркобарон, советник президента. Где-то я философ. Где-то — просто призрак.