Это такая закономерность в развитии империй, когда не закате перестают цениться решительные действия? Как можно было в начале двадцатого века ссылать убийц чиновников в Сибирь? Сатрапы! Деспоты! Да к стенке тех, кто нарушает закон. Только так поступали на заре империй. В Риме это было: и жесткие законы, суровые нравы, они двигали римлян дальше покорять народы. А после… Тьфу! Стали наемников нанимать на защиту границ. Вот и нет нынче Рима, а Византия только Божьим промыслом и устояла, сильно потеряв в могуществе.

И глядя на этих вельмож, я понимал: Византия идет к упадку. Слащавые они, ручки свои боятся замарать в крови. Смотрят на нас с Иваром, как на зверей каких-то.

Но, не смотря на то, что все шло к пьяной драки, ее удалось избежать. Наверное, все же византийцы сдали назад и в какой-то момент, когда мы стали заводится, особенно Ивар, хозяева пошли на попятную. Они извинились, предложили хорошего вина и выпить примирительную чашу, келих колу, когда все пьют с одной посудины.

Я был пьян. Накопилось, не железный. Но все равно, нужно было ехать домой. И какое же было удивление, когда один из евнухов предложил остаться во дворце и переночевать. Ничего опасного для себя не найдя, а почувствовав, что ноги отказываются слушаться, я поплелся в ту комнату, что была мне предложена.

Скинув свое нарядное верхнее одеяние, я застрял на сапогах. Ну не выходило ловко их снять. Упал даже на пол и рассмеялся. В таком состоянии я себя не помню ни в этой жизни, ни в прошлой. И раньше напивался, но всегда было так: пью, как не в себя, при этом все адекватно воспринимаю, и даже язык не заплетается, а поле плюхаюсь в кровать и сплю, как убитый. А в этой жизни несколько иначе. Плохо, в таком состоянии можно и глупостей натворить.

— Дозволь я помогу тебе, — звонкий голосок, вещавший на русском языке, заставил вздрогнуть и даже несколько протрезветь.

— Императрица? Я так нынче должен к тебе обращаться? — спросил я, всматриваясь в темный угол комнаты, где можно было рассмотреть лишь очертание женской фигуры.

— Я тут, как женщина, но не девица. Как та, что хочет исполнить заветное, без чего жить не хочу, — сказала Евдокия, выходя из тени.

Я опешил. Признаться, так и что-то похожее на оторопь стало захватывать мое сознание. И опасался я не за свою шкуру, а за то, что лишь прихоть девчонки, ну или уже женщины, может перечеркнуть все то, чего я уже добился. Выбился из отрока без кола и двора в главу одной из самых могущественных организаций Европы. Да, без ложной скромности, именно так, ибо те же тамплиеры сейчас не могут собрать войско в десять тысяч, а я, если напрячься, могу. Пусть там больше половины и будет половцев, но все же. И вот сделать столько и поставить все на кон? Ведь понятно, что именно удумала Евдокия.

— Ты совершаешь ошибку и подвергаешь меня и себя опасности, — сказал я, пытаясь прийти в норму.

В голове туманы и не понять о чего больше: или от хмельного вина и пива и меда и… Или все же так пьянит ситуация. Опасность, обладание красивой женщиной, императрицей! Чувство самосохранения уходило на второй план, уступая место животному инстинкту размножения.

— Почему? — с трудом выдавил я из себя.

— Потому что люблю тебя. И потому что хочу этого! Одна ночь, одно наваждение и я буду верной и богобоязненной женой. А пока… богиня Жива меня ведет к тебе, я не могу сопротивляться, — шептала Евдокия, принимаясь снимать с меня сапоги.

На миг пришло просветление, что портянки не такие уж чистые должны быть, но вновь накатило наваждение, когда, откинув прочь сапоги, Евдокия встала и скинула с себя темный плащ, в который была одета. А под ним… Юное, красивое, манящее к себе, женское тело. Если есть тот мужчина, который может устоять перед такими соблазнами, то у меня к нему вопрос: а мужчина ли он? Нет, не о том, думать нужно головой, но кровь от мозга уходит, перекочевывая в иную часть моего тела.

— Один раз, — шептала Евдокия, в перерывах между неумелыми поцелуями.

— Где василевс? — спросил я.

Самое глупое спрашивать женщину в такой момент об иных мужчинах, но тут на кону жизни, репутация, будущее страны. И это осознание, что именно является ставкой, еще больше возбуждало. Адреналин потоком, будто в бою, поступал в кровь, создавая непередаваемый каскад эмоций.

— Мануил спит пьяным. Он сделал свое дело еще вчера, я должна понимать, что можно от супружества чувствовать. И он… — Евдокия прервалась, ее упругие груди уперлись мне в живот.

Я понял, что больше всего на свете сейчас хочу, чтобы она продолжала.

— Он был сегодня утром сперва со мной, а потом отправился к наложнице. Я только сейчас осознала, что меня ждет здесь, — сказала со злобой Евдокия.

— Тогда отомсти ему! — сказал я, переворачивая женщину на спину.

И кто безгрешен? Пусть бросит в меня камень! Я не святой.

Сколько длилось наваждение, было не понять. Время стало тягучим, после его восприятие и вовсе испарилось. Все то, вся сексуальная энергия, что копилась во мне не один месяц с момента отъезда из дома, все выплеснулось наружу. С трудом удавалось оставаться беззвучными. При этом и Евдокия сдерживалась, прикусывая губу до крови. И такая страсть, понимание, что женщине со мной хорошо, еще больше возбуждала.

— Это может быть приятно, даже очень, — сказала императрица, после продолжительного марафона страсти.

— Я запомню эту ночь на всю свою жизнь, — сказал я.

— А я очень надеюсь, что появиться тот, кто будет мне напоминать о тебе, — сказала Евдокия, облокачиваясь мне на грудь.

Я поглаживал женское тело, опасаясь даже обсуждать эту тему. В порыве страсти Евдокия шептала мне, что пришла не только для того, чтобы сотворить грехопадение, но чтобы зачать именно от меня. Я не хотел думать, почему она не может зачать от мужа, какие хитрости и уловки использовала для этого Евдокия. Я просто принял, как данность, не осознавая последствий.

И вообще… а разве мало в истории было монархов, которые явно были рождены от измены? Уверен, что много. Вот как объяснить, что у князя литовского Ягайло, ставшего польским королем Владиславом, семьдесят три года не было детей от четырех жен, а после взял четырнадцатилетнюю девчонку и она через девять месяцев понесла? К черту Ягайло!

— И кому ты доверилась, что получилось прийти ко мне? — спросил я.

— Нобилиссиму Никифору, — сказала Евдокия.

— Что? Ему? — я даже оттолкнул обнаженную женщину.

— Не кричи! — строго повелела императрица.

Я удивился этим властным ноткам в голосе. И откуда все берется?

— Ты понимаешь, что я Никифора считаю своим врагом? Это он меня травил, — сказал я.

— Да и заплатил виру за это, причем большую, а еще он готов заплатить за то, что его семью именно ты спас, — жестко отвечала Евдокия, а после уже более мягким голосом добавила. — Пойми, мне нужно на кого-то опираться и в этом отношении Никифор очень подходит. Он понимает, что ты не оставляешь своих врагов безнаказанными и хитер на выдумки, как провернуть безнадежное дело. Помогая мне и благодаря тому, что он будет знать наш секрет, Никифор обезопасит себя. Ты же не станешь пробовать наказывать того, кто может навредить мне и нашему ребенку?

— Ты еще не беременна, — удивленно сказал я.

Внутри боролись противоречивые чувства: с одной стороны, мне не понравилось, что некоторым образом меня использовали, пусть и сделали это настолько приятно, что я и после частичного отрезвления ни о чем не жалею. С иной стороны, мне нравится подход Евдокии, которая уже стала осваиваться в роли императрицы и формировать свою команду.

Никифор? Придется отложить месть. Сперва вира, теперь вот обезопасил себя через императрицу. Хитрый жук, но, видимо, полезный.

— Ты не ответил! Ты же не станешь чинить ему обиды? А он, как и я, станем помогать Братству. Поверь, возможности на это я сыщу. Взамен возьму с тебя обещания, — Евдокия сделала паузу и посмотрела на меня, ожидая закономерного вопроса.

— Какие? — спросил я о том, о чем и должен.