С другой стороны, если Берладник сохраняет все рычаги власти в Братстве, то тут до бунта недалеко, так как недооценивать этот русский Орден было уже нельзя. И тогда фигура тысяцкого Владислава встает в полный рост. Именно он не так, чтобы и подчинен интересам Ивана Ростиславовича. Этот вьюнош весьма активен, смел и мудр и не будет более для него преграды, чтобы стать во главе Братства, если оттуда уйдет Иван Ростиславович. Ну а Изяслав найдет свой способ приручить мальца. Женить его на своей дочери Евдокии, например, которая уже в лета вошла, а доброго жениха так и нет. Тем более, что Владислав Богоярович еще и потомок польской королевской династии Пястов. Мало ли… пригодится когда и это. Жалко Евдокию, ее бы по-лучше пристроить, но и так неплохо.

И получится, мало того, что великий князь киевский имеет выход со всех княжеств, благодаря которому может увеличивать свою дружину в три, а то и более, раза, так еще и Братство, которое численно уже сейчас почти сравнимо с личными гриднями великого киевского князя, будет у Изяслава под рукой.

— Уже сегодня на помощь должны уйти не менее двух тысяч ратных. Пусть проводником для них будет инок-сотник Боброк. Это усилит оборону тысяцкого, если он еще держится, ну и оттянет на себя часть сил ворогов наших. А остальное войско завтра по утру так же выдвигается на север. На том моя воля! — великий князь грозным взглядом обвел всех присутствующих, готовясь противостоять возражениям, но несогласных не было.

— Дозволя, князя, мне идти тако жа! Тамака наш хан, пораненыя, — сказал приглашенный от половецкой орды бек Алтак.

— Дозволяю. И задачей у вас будет делать то, что с нами делали половцы Орды Елтука. Жгите траву, нападайте и убегайте, пусть земля горит под ногами наших врагов! — пафосно заканчивал Военный Совет великий князь.

Иван Ростиславович уже отчетливо в этот момент чувствовал сожаление. Лучше, все же, чтобы Влад погиб. Но будет ли готов воевода преступить заповеди Божие и через свою честь воинскую, если тысяцкий выжил? На этот вопрос и сам будущий князь Галичского княжества не ответит.

* * *

— Последний заряд остался, тысяцкий-брат! Повременим? — спрашивал меня Геркул.

— Приказа не слышал? Витязь? Али ты воеводой стал? — кричал я в сердцах.

Геркул ничего не ответил, посмотрел лишь укоризненно на меня, но пошел исполнять приказ. Я сам виноват. Развел тут демократию. Пока потратим время на пререкания и споры, враг уже начнет метать по нам камни.

Вечер третьего дня обороны. Устали так, что воины не бегают, а плетутся, если есть необходимость их перемещения. Нам просто не дают спать. Так мало еще и этого, так сейчас имеет место быть контрбатарейная борьба. Противник оказался не бесталанным, что следует признать. Они сделали три катапульты. Похуже наших, но в полевых условиях, при почти что отсутствии деревьев, тем более без выбора древесины?.. Мне нужны эти инженеры! Но прежде всего, мне нужно выжить.

— Приступ! Приступ! Они вновь идут! — прокричали наблюдатели с вышек.

— Еще вчера крик был бодрее, — вымученно усмехнулся я.

Новый приступ стоило ожидать примерно за полтора часа до заката. Так нам не дают отдыхать. Бывало, что имитируя атаку, не доходя ста пятидесяти шагов, противник просто разворачивался и уходил. Но такие хитрости мы уже немного начали распознавать.

Если по ротации в спектакле участвуют половцы, а не русичи, то еще ни разу не было штурма. Ночью так же не дают спокойно отдохнуть. Мало того, что подводят ближе свои катапульты и забрасывают нас камнями, так дважды были штурмы и в ночи. Благо нас огонь спасал, когда поджигали подножье холма и закидывали камнями, или стреляли во врага. Вот только, хвороста уже почти не осталось, все сожгли, да и остался всего один горшок со смесью и его я приказал использовать.

— Пошли! — сказал я, обращаясь к Ефрему.

Прервав молитву, десятник встал и посмотрел на меня усталыми и красными от недосыпа глазами.

— Веселее! Умирать идем! — сказал я, улыбаясь.

Так себе мотивация. Однако вылазки нужны, нужно показывать врагу, что есть еще порох в пороховницах. Порох… Как же мне не хватает тебя!

Умирать или не умирать, это все в руках Божьих, а мы должны воевать. У меня уже сложилось мнение, что наутро обязательно состоится серьезный штурм. Сильно долго нас выматывать нет смысла. Три дня без сна при активной работе — это уже немало, чтобы мы ослабли, тем более в условиях жары. Вероятно, противник думает, что у нас некоторый недостаток еды, хотя это не так.

Уже слышались команды десятников и мной, без всякого согласования, назначенных сотников, уже летели стрелы с вышек и, судя по звукам, скинули несколько бревен по ползущем по склону штурмовикам. Значит пора и нам вступить в бой.

— С нами Бог! — прокричал я, вкладывая в голос остатки бодрости.

— С нами Бог! — вяло и вразнобой отвечали воины.

Идти с таким настроением в бой плохо. Однако, опыт подсказывал, что перед сшибкой, благодаря выделяемому адреналину, силы у бойцов появятся. Вот только, если после не поспать, не поесть, то в следующую атаку воины просто не поднимутся.

Мы медленно выплывали из дефиле в колонне по десять воинов. Нас было две сотни ратных, больше уже не найти. Всего оставалось в строю пять сотен бойцов. Кто с температурой валяется, да такой, что встать не могут, иные раненые. Есть те, у кого ранения в конечности, так они занимаются тем, что обеспечивают хоть какой тыл, разносят еду, или воду. При серьезном штурме и они залягут и будут отстреливаться с арбалетов. Хотя на последние осталось критически мало болтов.

— Пора! — прошипел я, становясь на острие построения клином.

Геркул будто услышал меня и огненный снаряд полетел в гущу вражеской конницы, так отлично расположенной на одной из пристрелянных точек. Туда же полетели и камни, окончательно расстраивая боевую формацию готового к сражению врага. После того, как однажды мы сделали вылазку конницей и ударили во фланг спешившимся штурмовикам, каждый приступ холма неприятелем стал сопровождаться поддержкой их конных. Три-четыре сотни конницы стояли чуть поодаль, на случай нашей вылазки.

Теперь же, после обстрела пороками и огнем, часть вражеских конных были убиты, но большинство просто растерялось, сбило построение. Но не они были нашей целью. Нам бы прогнать штурмовиков.

Разогнавшись, переводя коня в галоп, мы смели вражескую пехоту, которая, понадеявшись на свое прикрытие, не прекратила штурмовых действий. Встав в стременах и чуть подавшись вперед я умудрился насадить одного врага на пику, а второго ударить в кольчугу так, что, пусть ее и не пробил, но кинетический удар получился мощным и сбил вражеского воина.

Бой уже кипел не только на краю подошвы холма, но часть штурмовиков смогла преодолеть не сильно-то и высокие стены и теперь рубилась с нашими воинами внутри периметра. Все же я правильно сделал, что рискнул, убрал часть бойцов со стены, но ударил во фланг.

— Домой! Домой! — кричал я, понимая, что свою работу сделал.

Штурм захлебнулся и те дополнительные силы, которые уже изготавливал враг, на случай, если первая волна закрепиться на холме, не пригодятся. Ну а противник внутри нашего лагеря — это дело времени, пока они станут трупами. Сантиментов больше не было, никаких пленных.

— Домой! — кричал я, замечая, что конница противника приходит в себя и худо-бедно, но выстраивается в боевую формацию.

Успели, может только с десяток наших замешкавшихся бойцов враг успел посечь. Это были очередные потери, минус десять лучников, минус конных, минус пехоты. Здесь и сейчас нет специализации, каждый может отрабатывать хоть в пехоте, хоть с луками. Противник не стал преследовать нас, когда мой отряд входил в дефиле.

Память о той мясорубке, что тут была устроена живет. Я потер глаза. Уже не столько дерьмом воняло вокруг, а въедался в нос и щипал глаза запах спекшейся крови.

— Что по потерям? — спросил я Геркула, который оставался внутри лагеря.