— Боброк в усадьбу, Геркул дай ему десяток! –кричал я на скаку.

Я не собирался сам идти и освобождать свой дом, уже видел, что возле кузницы идет бой и там вот-вот прорвутся враги. Дом… Хотелось его сохранить может и больше, чем все остальное, это чувство было понятным, но не рациональным. Кузницу мы выстраивали дольше — она залог нашей силы. А усадьбу? Отстрою, на улице не останусь на зиму. Лишь только чуть кольнуло сердце, как там Марта и ее сын. Но и эти эмоции я отринул. В усадьбе уже шел бой во дворе, она уже горела, а кузницу еще был шанс спасти, как и хорошего специалиста, потеряй я которого, придется многое начинать делать с нуля.

Верста… это ведь не так далеко, казалось бы, вообще близко, но какие же были тягучие те секунды, минуты, что разделяли меня от врага, рвущегося разрушить то, что я создавал, убить тех людей, на которых я делал ставку.

— Никого не щадить! Коли, руби! — кричал я, когда наша поредевшая сотня ударила в тыл идущим на приступ кузницы татям.

Свое копье я сломал на втором враге. Это был разбойник в шлеме, а я чуть промазал и попал не в лицо, а в защищенную часть головы. И пусть этого удара хватило, чтобы враг упал в беспамятстве, но ставшее уже любимым копье раскололось. Его деревянная часть.

Замах! Я ударяю по шлему одного из чухонских воинов, чье копье я только что отвел. Замечаю, как ручеек крови начинает течь из-под шлема. Это не абсолютная защита, когда наносится концентрированный удар. Бью уже другого. И по левую сторону противник отброшен. Этот был с топором, и он смог взять мой меч на свое орудие убийства, вот только я вкладывал в удары такую силу, что хиловатый чухонец не удержал свой топор и вместе с ним сам упал на землю. Не мой конь, а лошадь того, кто следовал сзади, наступила на горе-вояку, который сильно переоценил свои силы, пытавшись парировать сильный удар меча.

Нас было меньше, чем противника, однако и по вооружению и слаженности, как и по индивидуальному мастерству, наши воины могли противостоять даже еще численно большему врагу. Могли, но не без потерь. Среди большого количества трупов инородцев, я видел и своих братьев.

— Убегают! — кричали мои воины, которые оставались за стенами кузницы.

Это был крик не столько просто сообщающий о факте бегства, сколько торжествующий, провозглашающий победу.

— В деревню! — закричал я, разворачивая своего коня. — Потерпи, родной, нужно еще поработать.

Это я обращался к животному, от которого шел пар. Погода явно была около нулевой, а от коня шел жар. Он был измотан и быстрым переходом от воеводы на мои земли и после боем. И не самый лучший конь был подо мной. В коей конюшне есть и получше и повыносливее.

— Взять кого живьем! — прокричал я во след удаляющимся воинам.

Те, кто был ближе к деревне, уже устремились вперед. Я видел, как один всадник из сотни Геркула упал. Его лошадь не выдержала гонки и уже двух боев. Этого я и опасался. Можно, нет нужно, было остановится в усадьбе, посмотреть свежих коней, которых там, в конюшнях должно было быть достаточно, чтобы всем пересесть на новых лошадей. Но нечего думать задним умом. Я не видел, чтобы конюшни горели. Да и не последние же дураки нападавшие, чтобы коней жечь.

— Лис! — выкрикнул я. — Бери моего коня, спешиваемся! Привяжи где и после иди за мной.

Я спрыгнул со своего уже настрадавшегося коня и бегом направился в деревню. Я выдержу, животное, вряд ли. Тем более, что я оставил коня уже у самой деревни и бежать было всего ничего.

Тут так же враг частью бежал, но были те, кто замешкался. Я шел по деревне беженцев, выставляя вперед меч, и рубил каждого, инородца, что попадался мне на пути. Чухонцы всегда одеты несколько иначе, беднее что-ли. Тут, в деревне беженцев, не должно быть иных, кроме как пришедших с юга русичей. Они ушли от угрозы, но нашли уже тут насилие и смерть.

Сердце мое отбивало ритм мести, глаза застилала жажда убивать. Изнасилованные женщины, убитые мужчины, сожженные, или разрушенные дома. Это ли не геноцид? И никто меня не осудит за то, что я буду убивать теперь и детей тех, кто посчитал себя в праве напасть на людей, которые мне доверились. Время такое, я стал… или всегда был… таким. Так мне казалось именно сейчас и я не пугался своей жестокости.

— На! — выкрикнул я, с одного удара отрубая голову чухонцу который только что вышел из одного из домов.

Он тащил сундук, который даже не смог закрыть, так как тот был с верхом набит всякого рода добром. Через десяток секунд вышли и трое подельников убийцы-мародера, который в прямом смысле потерял голову от вседозволенности.

— Отпусти, боярин, — сказал Астар, один из мужиков с моей же деревни местных.

— Почему? Чем плохо тебе жилось? — выкрикивал я, делая два шага назад.

Меня обступали двое воинов чухонцев и нельзя было оказаться окруженным с трех сторон. Одновременную атаку я мог бы и не парировать.

— Тебя бы я пощадил, ты не злой. Но иные твои соплеменники уничтожили мой народ. Так что просто уходи и дай нам уйти, — говорил Астар, и я видел его сомнение.

— У тебя есть сын и дочь. Они будут убиты из-за тебя, — прошипел я, увидев, как ползет к выходу из только что ограбленного дома женщина.

У нее был вспорот живот, но хозяйка еще утром процветающего хозяйства, цеплялась за жизнь. Тщетно. В этом времени с такими травмами не выживают, а я не стану пробовать делать операцию, пусть даже кое-что понимаю в хирургии, приходилось… Тут даже собрав все кишки обратно, не подарить жизнь, кровь нужна, она скончается уже от ее потери.

— Я забрал своих детей. Нынче я не живу у тебя, но знай, что я… — продолжал говорить Астар, но я уже начал действовать.

Используя то, что один из воинов отвлекся на выползающую обречённую на смерть женщину, я перехватил его копье и резко дернул древковое оружие на себя. По инерции воин последовал за своим оружием, но нарвался на мой меч.

— Хех, — я прокрутил меч, еще больше нанизывая на его противника.

Еще один враг попытался ударить меня своим копьем, но я подставил под удар его же товарища.

— Вжух, вжух, — две стрелы пролетели мимо меня.

Одна попала в Астара, в его плечо, вторая прошла мимо. Нужно будет накрутить этих стрелков-мазил, будут у меня тренироваться и днем и ночью за такую стрельбу. Я чуть не пропустил очередной выпад остававшегося пока невредимым врага, успел отвести удар. Делаю два шага назад, выдергиваю нож из-за пояса и метаю его в противника, одновременно пролетает еще одна стрела и она уже попадает как нельзя лучше, в шею Астара. Попадает в живот врага и мой нож. Противник чуть пошатнулся, а я рубанул его мечом, рассекая грудную клетку и лишая жизни этого заблудшего, не лучшего представителя рода человеческого.

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это мне так не умело помогал и вижу… Нет, не кого-то из воинов, а двоих мужчин, вернее взрослого лучника и, возможно, его сына. Этих беженцев из последней партии я видел, но не успел поинтересоваться, кто такие и что умеют.

— За помощь воздастся, — сказал я и устремился дальше.

Деревня была уже зачищена. Еще слышались крики от боли и горя утрат, стенания, хрипы и стоны от ранений, но враг бежал. Я шел между пожарищ, разрушенных строений и думал о том, что вот такой удар, что нанесли по мне, моим людям, — самый страшный. Можно просто не успеть до холодов построить новые жилища и тогда люди будут замерзать. Я сам стану замерзать, так как и мой дом сгорел.

А ведь стал уже обживаться. У меня уже были матрасы, набитые соломой, я уже укрывался не шкурами, а шерстяными одеялами. Была и утварь, деревянная по большей части, которая наверняка сгорела. Так же и остальные люди. Только-только они поверили, что жизнь налаживается, обрастали барахлом, а тут…

— Все, тысяцкий, деревня чистая, кто смог сменить коней, ушли в погоню, — доложился Ефрем.

— Где Лавр, где остальные? Как позволили этому произойти? — грозно спрашивал я.

— Тебе ответ не понравится, брат-тысяцкий, — отвечал Ефрем.