– По всему выходит, что так, – вздохнула тяжело Абигейл, откидываясь на спинку кресла. – Узнать его среди других гостей они, правда, не смогли, но это же дети. Память у них – что твоё решето. Вот и мои сорванцы такие же! – брезгливо поморщилась она. – Водят дружбу с этим… с этим… И совершенно забывают о его репутации! А вдруг это он пишет угрозы? Впрочем, от них есть и польза – Кристиан и Даниэль наконец-то вспомнили, что у них есть ещё и мать, а не только друзья.

– К слову, о записках, – я спохватилась и достала конверт, который прятала в потайном кармане широкой юбки. – Возьмите, Абигейл. Я тут поразмыслила на досуге… Скажите, в каком порядке появлялись эти записки?

Абигейл отодвинула в сторону пустой кубок и вытряхнула на стол содержимое конверта. Через минуту записки выстроились длинной цепочкой.

– Сначала были эти, – герцогиня уверенно указала на клочки дорогой белой бумаги. – Примерно через два месяца стали появляться вот эти, – голос ее дрогнул. – Карточки со словом «ложь» я находила трижды. В последний раз – совсем недавно.

– Понятно, – я провела рукой над дорожкой из записок. Те словно излучали тепло… Скорее всего, иллюзия, навеянная двумя порциями ликера. – Они такие непохожие друг на друга… Вы не думаете, что их писали разные люди?

– Уверена в этом, – неожиданно зло ответила Абигейл, не сводя взгляда с моей руки, замершей над дешевым листком бумаги с надписью «Готовься расстаться с жизнью через тридцать ночей, или верни то, что тебе не принадлежит». – Кто-то воспользовался моим положением, и… – она осеклась и взглянула на меня испуганно.

А я застыла, как громом пораженная. Кусочки мозаики сложились, наконец, в цельную картину.

– Абигейл… – в горле у меня пересохло. – Это вы написали самую первую записку?

– Нет, – откликнулась герцогиня слишком поспешно и яро. – Нет, конечно, нет, что за глупости! – и она рассмеялась сухим, ломким смехом, похожим на шелест старой бумаги.

– Это вы её написали, – произнесла я уже увереннее и поймала её взгляд. – Самую первую, конечно же… Кому ещё! Абигейл, я права?

С минуту мы сверлили друг друга взглядами – обе взволнованные, разрумянившиеся от кофейного ликёра, упрямо поджимающие губы. А потом Абигейл вдруг вздохнула – и расправила плечи, словно сбросив тяжкий, пригибающий к земле груз.

– Да, – с торжествующим блеском в глазах произнесла она. – Всё верно, Виржиния. Первые записки я отправляла себе сама.

– Но почему? – От неожиданности у меня перехватило дыхание, и заполошно забилось сердце. Одно дело – смутные предположения, и совсем другое – открытые признания. Мысль о том, что Абигейл может писать себе угрозы сама, давно бродила на задворках моего разума, но я всегда гнала её прочь, как гонят от парадных ворот немытых попрошаек и торговцев крадеными побрякушками. – Просто затем, чтобы привлечь к себе внимание сыновей?

– Просто? – Уголки губ Абигейл дрогнули и опустились. – Милая, сыновья – самое дорогое, что у меня есть. В них смысл моей жизни, единственная причина существования… «Просто внимание!» Я люблю их всем сердцем, так представь, каково мне было ежедневно слышать от них только «доброе утро, леди Абигейл» или «мы сожалеем, леди Абигейл», когда они что-нибудь натворят? Говорят, как с чужой, с посторонней. О, небеса, Виржиния, как я в эти моменты завидовала своей собственной горничной, которую дочь называет «матушка» – с такой нежностью, с такой любовью! – Герцогиня захлебнулась глотком воздуха, и отвернулась, прикусывая губу едва ли не до крови. – Со своими страхами, и надеждами, и потаёнными желаниями – со всем они бежали к этому Фаулеру, чтоб ему пусто было! И даже после той истории… той… – Абигейл замялась, а я благоразумно не стала объяснять ей, что уже знаю, о какой истории пойдет речь. – Неважно, словом, после выходки, едва не погубившей моих мальчиков, они приняли его сторону, а не мою, я поняла, что пора действовать решительно. Нужно было поставить вопрос ребром – или его жизнь, или моя. И знаете, что, Виржиния? Мальчики выбрали меня, – победно заключила она. – В тот вечер, когда я показала им первую записку, они побледнели и впервые за два года обратились мне просто «мама», без всяких «леди». Может, это не слишком соответствует этикету, но зато я почувствовала, что мои мальчики по-прежнему любят меня…

Абигейл все-таки расплакалась. Я не мешала ей изливать чувства в слезах. Мне ли не знать, каково это – видеть, как близкий, дорогой человек отгораживается стеной из этикета. Больней всего бьет даже не ненависть, а равнодушие и спокойная уверенность, что ты не поймешь его боль, не сумеешь облегчить его ношу. Границы появляются постепенно. Поначалу их не замечаешь, изменившуюся манеру речи относишь на счёт временных проблем и случайных оговорок, а потом вдруг становится слишком поздно. Так и Абигейл, безмерно любящая сыновей, упустила момент, когда они стали отдаляться от нее и замыкаться в своем собственном мире. Насколько же далеко зашел этот чудовищный процесс изоляции, если повернуть его вспять она смогла лишь угрозой жизни, пусть и вымышленной?

И не придётся ли теперь Абигейл заплатить слишком высокую цену за мгновение счастья? Ведь любая ложь возвращается и бьет наотмашь, даже ложь во благо…

– Вы ведь не рассказали «гусям», что сами написали первые угрозы? – тихо предположила я, когда слезы у герцогини иссякли.

– Нет, – она шумно шмыгнула носом, как герцогиням делать совсем не полагается. – Такое не утаишь. Узнал один – узнали все. Как я буду смотреть в глаза Кристиану и Даниэлю после этого? Мои мальчики не из тех, кто прощает обман.

Я подавила раздраженный вздох. Конечно, отношения в семье – дело Абигейл, но как же мне отвратительны были попытки построить домашний уют на лжи! Слишком хрупок этот фундамент. Одно неверное слово – и всё превратится в руины.

И горе тем, кого они погребут под собой.

– Тогда не стоит ждать, что «гуси» найдут автора настоящих угроз.

– Знаю. Я надеялась, что они хотя бы его спугнут, – призналась герцогиня и зябко потянула на плечи сползшую накидку. – Но он как будто насмехается. Записки стали появляться чаще, да ещё эти карточки со словом «ложь»… Виржиния, не будь я уверена точно, что Кристиан и Даниэль – родные дети Стефана, то решила бы, что меня преследует призрак Рут Дагворт. Но в чистоте крови моих сыновей сомневаться не приходится. – Взгляд Абигейл стал печальным. – Стефан долгое время был для меня всем. Я и подумать не могла о том, чтобы взглянуть на кого-то другого. А уж изменять… – она скривилась. – Но слишком много совпадений. Сначала появляются записки с угрозами, потом в моей деловой корреспонденции оказывается старинное письмо графа Джона Дагворта, потом Даниэль приносит мне семейные хроники, которые якобы свалились на него с верхней полки в библиотеке… Впору поверить в мистику. Но вряд ли бы дух ошибся бы, верно, Виржиния?

Я с готовностью согласилась – ведь и впрямь никто никогда не слышал о том, чтобы потусторонние существа ошибались. Ни в одной сказке не было подобного. А потом я спросила:

– А кто ещё знал, что вам приходят записки? Ваши, я имею в виду, Абигейл. Ведь угрожать мог лишь тот человек, который был курсе происходящего.

– Фаулер точно знал всё, – нахмурилась герцогиня. – Но не только он, увы. Лучше я составлю список. А ведь это хорошая мысль, Виржиния. Странно, что она не пришла в голову детективам.

– Они не обладают теми же сведениями, что и я.

– И то верно.

Некоторое время мы потратили на составление и обсуждение списка. Абигейл внесла в него девять фамилий, а затем, подумав, размашисто приписала внизу общее – «прислуга». Фактически это означало, что узнать об угрозах мог любой, достаточно было сунуть какой-нибудь горничной два-три рейна.

Я-то надеялась, что круг подозреваемых сузится, но теперь… Впрочем, наверняка Эллис углядит нечто, прошедшее мимо моего внимания. На то он и лучший детектив Бромли, а то и всей Аксонии.

– Ах, да, Абигейл, – спохватилась я уже перед тем, как покинуть комнаты герцогини. – Не могли бы вы одолжить мне своих трав для легкого сна прямо сейчас, а не посылать со слугами? Не думаю, что успокоюсь сама после таких волнений…