Он пожимает плечами и делает глубокую затяжку. — У меня есть глаза.

— И что же, по-твоему, видят твои глаза, раз ты вдруг стал таким умным?

— Я понял, что тебе нравится эта девушка, как только увидел вас двоих в лондонском клубе, — говорит Яков.

Я закатываю глаза. — Это была моя первая встреча с ней.

— Да.

Я бросаю на него взгляд, скрещивая руки. — Значит, теперь ты веришь не только в любовь, но и в любовь с первого взгляда?

— Тебе понравилась девушка тогда, и она нравится тебе сейчас. — Яков стряхивает пепел в сгущающиеся сумерки. — Даже дурак мог это увидеть.

— Ну и что ты хочешь сказать? Я не вижу этого, значит, я хуже дурака?

— Нет. — Губы Якова скривились вокруг сигареты. — Ты не дурак. Ты это знаешь.

Я хочу солгать ему, и если бы это был кто-то из других - Эван, Захарий или Лука, - я бы отрицал это до посинения. Но есть что-то в зловещих черных глазах Якова, его каменном выражении и странной ухмылке на лице, что заставляет меня чувствовать, что он знает правду, независимо от того, что я говорю.

К тому же... мне уже надоело это отрицать.

— Ладно. Значит, она мне нравится. И что теперь?

— Не спрашивай меня. — Яков машет рукой, пуская за собой ленту дыма. - Я не тот человек, у которого стоит спрашивать совета. Я самый большой из всех дураков.

У меня открывается рот. — Ты?

Он кивает.

— Эван хочет девушку, которая его ненавидит. Закари хочет девушку, которую никто не имеет права иметь. Я хуже их обоих. Но ты? Ты хочешь девушку, которая уже твоя. Так почему ты все усложняешь? Трахни ее, надень ей на палец кольцо, скажи, что любишь ее, и покончи с этим.

— Какое кольцо? — угрюмо пробормотал я.

Даже мысль о кольце приводит меня в ярость. Потому что когда я думаю о кольце, я вспоминаю ночь того дурацкого свидания, взгляды и поцелуи, которыми мы обменялись. О том, как я надел кольцо на шею Анаис, боясь, что она откажется или не захочет его носить.

Я не должен был позволять ей возвращать мне кольцо. Я не должен был позволить своей гордости помешать мне поднять его после того, как она уронила его на пол в дендрарии. Если бы я мог вернуться назад, я бы ползал на руках и коленях, чтобы найти это кольцо.

Но именно такое влияние оказывает на меня Анаис. Она заставляет меня встать на колени и ползти за ней.

— Это кольцо, идиот, — ворчит Яков.

Свободной рукой он лезет в карман и бросает мне что-то. Оно сверкает на свету, я ловлю его в воздухе. Разжимаю кулак.

Кольцо на цепочке, опалы и бриллианты, переливающиеся на свету. Я снова смотрю на Якова.

— Откуда, черт возьми, у тебя это?

Он пожимает плечами. — Слышал твой дурацкий спор в дендрарии. Вы оба упрямые идиоты. — Он показывает на кольцо и цепочку. — Подумал, что ты можешь пожалеть о том, что оставила это.

Я медленно киваю и убираю кольцо в карман. В моей груди поселилось чувство, которому я едва могу дать название. Что-то легкое и всепоглощающее, от чего мои ребра и легкие становятся слишком тесными. Я фыркаю, отворачиваюсь и бросаю на Якова косой взгляд.

— Не тебе вмешиваться, Яков.

Яков дает полуулыбку, которая полностью принадлежит Якову: острая, зубастая и немного дикая. — Ты бы предпочел, чтобы Зак вмешался?

Я вздрагиваю. — О боже, нет. Он просто заставит меня чувствовать себя полным идиотом.

Яков поднимает бровь. — Ты и есть полный идиот.

— Заткнись, Кавински.

— Отвали, Монкруа.

Когда я приезжаю на встречу, чтобы обсудить санкцию на уничтожение выставки, мисс Имез и мистер Уэстон встречают меня у дверей его кабинета. Мистер Уэстон торжественный, но теплый. Мисс Имез отстраненна и строга.

Они используют подход "хороший полицейский/плохой полицейский".

— Мы долго думали над тем, каким должно быть ваше наказание, — серьезно говорит мистер Уэстон.

— Поскольку другие студенты уже исправили большую часть ущерба, пока вы отбывали исключение, — говорит мисс Имез, — мы должны придумать другой способ, чтобы вы искупили свою вину.

— Применяя это наказание, мы не хотим наказывать тебя только ради наказания, — продолжает мистер Уэстон. — Мы хотим, чтобы это наказание было формирующим и продуктивным.

Мои глаза перебегают с одного на другого. Они явно к чему-то готовятся, и это будут плохие новости. Но, полагаю, нет смысла в санкциях, если они не заставляют преступника чувствовать себя дерьмом.

— Как вы знаете, выставка в конце года - это кульминация всех трудов, которые классы изобразительного искусства и фотографии проделали за последний год обучения в Академии Спиркрест. С годами репутация нашей выставки росла. В наши дни выставку посещают не только родители, гувернеры и известные выпускники, но и уважаемые члены самых значимых художественных сообществ в мире.

Мисс Имез делает паузу для пущего эффекта. Она пытается заставить меня нервничать, и это ей удается.

— Последние пять лет мне выпадала честь открывать выставку. Однако в этом году мы хотим попробовать что-то другое. Мы выбрали тему "Алетейя", чтобы побудить наших студентов изучить и исследовать концепцию истины. С этой целью я хочу, чтобы вы, Северин, открыли выставку.

Тишина становится оглушительной.

— Простите? — наконец говорю я, мой голос тускнеет.

— Вы откроете выставку речью, поприветствуете гостей и представите экспозицию.

— Это... я не могу этого сделать.

— Это и наказание, и прекрасная возможность, — говорит мистер Уэстон, поднимая руку. — Что может быть лучше, чем взять на себя ответственность и искупить причиненный вами ущерб, представив выставку самостоятельно?

— Но разве все не будут удивляться, почему это делает студент? И я никогда не произносил подобной речи - ни перед...

Мои мысли бегут. Там будут только родители и выпускники. Будут и другие студенты - мои ровесники. Художники и фотографы из реального бизнеса. И пресса. Определенно пресса. Не то чтобы я не работал с прессой раньше, но никогда не делал этого.

— Я бы предпочел, чтобы меня снова исключили, — заканчиваю я.

— Мы приняли решение, — говорит мисс Имез с улыбкой доброжелательного диктатора. — Я бы хотела, чтобы проект вашей речи лежал у меня на столе к концу следующей недели.

Они отправляет меня без лишних слов. Я выхожу из их кабинета, как приговоренный, идущий на виселицу.

И когда за мной закрывается дверь, клянусь, я слышу придушенный смех.

Северен

Вся последующая неделя проходит в заботах о написании речи и переживаниях по поводу показа Анаис. Картина, которую я уничтожил, преследует меня. Она уже заменила ее?

Я хочу помочь ей, но не знаю, нужна ли ей моя помощь. Я даже не знаю, хочет ли она меня видеть. Она не писала мне и не приходила ко мне в фотостудию. И я не виню ее.

С чего бы ей хотеть меня видеть?

Она так легко простила меня, когда мы виделись в последний раз, и это только все усложняет. Часть меня хотела, чтобы она накричала на меня, оскорбила, даже ударила. Ее заплаканные глаза и спокойное достоинство были гораздо больнее, чем любая реакция, которую она могла бы предпринять.

Я все время набираю сообщения, чтобы отправить ей, и удаляю их. Я хочу пойти в галерею, в студию, где она проводит все свое время, в библиотеку. Если бы я мог ее увидеть, все было бы хорошо.

Но если она не захочет меня видеть, то я не знаю, как мне с этим справиться. Боль будет слишком сильной. Боль и так уже слишком сильна - она меня доконает.

Поэтому вместо того, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, как я встретился с мистером Эмброузом и моими родителями, я выбираю путь труса.

Я отхожу в угол галереи, чтобы понаблюдать за ней. В конце концов, она обязательно появится. Я смогу наблюдать за ней из своего угла и видеть, как она справляется со своей выставкой. Увидеть, как она справляется.