— Вот что, граждане бандиты, — сказал я. — Не стану я рассказывать вам о международном положении. Надо будет в Интер… Телек посмотрите… Я сейчас отлучусь, а вы можете делать, что хотите, но чтобы ни одного рыла не появлялось за пределами спортзала. До звонка! Ясно? Кого поймаю за пределами спортзала, пока урок идет — уши оборву.

Школота завопила «Ура!». Почуяли дух свободы, это ж надо, какое счастье-то привалило — не надо слушать унылые политические постулаты. И, похоже, как учитель, я слегка подрос в глазах пацанов. Можно было счесть педагогический дебют состоявшимся, но я решил еще кое-что добавить:

— И еще! — повысил я голос, и шум стих. — Я в ваши дела лезть не собираюсь, но и вы мне отчетность не портите… Я вас до конца года дотяну и в ПТУ выпну. А вы дальше как хотите! Понятно?

Они нестройно отозвались, что понятно. Этим я и удовлетворился. Тем более, что мне дьявольски захотелось покурить. Именно — мне, а не Саньке Данилову — комсомольцу и спортсмену. Пачка «Родопи», что валялась в тренерской, манила меня, как бутылка односолодового виски в моем рабочем кабинете, в девяностых… Вернее — будет манить… Или уже не будет?.. Черт ногу сломит с этими временными парадоксами… Я же не Уэллс с Брэдбери, чтобы разбираться во всей этой хрени.

— Эй, ни у кого огонька не найдется? — обратился я к своим подопечным, которые не могли дождаться, покуда я уберусь.

Они начали опасливо переглядываться. Не подвох ли? Наконец, из строя вышел чернявый, ухмыляясь, сунул мне в руку коробок.

— После уроков отдам, — пообещал я.

Веретенников хмыкнул, но в глазах его мелькнуло уважение. Я покинул спортзал, стараясь не думать о том, что там сейчас начнется. В конце концов, какое мне дело? По физре я их гонять буду, наверное, а по другим предметам пусть у других преподов башка трещит. Я не просил меня классным делать. Впрочем, в одна тыща девятьсот восьмидесятый я тоже не просил меня перебрасывать… Из дохлого почти старика в молодого живого парня… Высшие силы распорядились… Однако, кто сказал, что мое высшее предназначение недорослям сопли вытирать? Может, я какое-нибудь важное открытие сделаю или еще что…

В тренерской, я уселся на стул, хотел было закинуть ноги на столешницу, заваленную журнальчиками «Физкультура и спорт» и газетками «Советский спорт», но вспомнил, что Санек аккурат перед моим в его мощном теле появлении со стула навернулся, и передумал.

А ну как обратный переход совершится?.. Шурка снова в свои бицепсы, а я… скорее всего — в морг. Ну или — в могилку, если мой хладный прах уже успели упокоить на скорбном кладбище… Меня передернуло так, что я спешно вытряхнул из пачки «родопину», сунул фильтром в губы, чиркнул спичкой, подпалил…

Не успел толком затянуться. Легкие обожгло болью. Я закашлялся — сигарета ракетой вылетела у меня из пасти… Бля! Санек-то был некурящим!.. Выходит, и этого удовольствия из прошлой жизни я лишился… Несколько минут я сидел, угрюмо уставясь на груду спортивной прессы… Паршиво вдруг на душе стало… Совершенно не к месту начал думать о том, что я-то жив, а вот Сашка Данилов, ежели со мною обменялся, увы… Ему-то за что такое наказание?.. Ладно я, Владимир Юрьевич, был человеком грешным, хоть и не верующим, но в его-то юной комсомольской жизни, наверняка, ни пятнышка!

В церковь сходить что ли? Свечку поставить за упокой… Нельзя! Испорчу карьеру… Может, как-то по комсомольско-партийной линии?.. Что за чушь лезет в голову!.. Ты еще комсоргу сходи на исповедь… Накликал. Скрипнула дверь — блин, надо хотя бы внутреннюю щеколду приделать — и в тренерской появилось создание, которого я прежде в этом богоугодном заведении не встречал, а на линейке не заметил… А девочка ничего себе… Ладненькая… Лет девятнадцати, хотя и в пионерском галстуке… Пионервожатая, видимо…

— Что вы себя позволяете?! — сходу накинулась она на меня.

— А в чем дело?

— Табаком пахнет и окурок свежий на полу!

О, хосспади!.. Это что, юная версия Шапокляк?.. С такими-то глазками и такими грудками?!

— А вы что, из уголовного розыска? — осведомился я.

Она осеклась. Спросила:

— С чего вы решили?

— Ну как же?.. — протянул я. — Дым унюхали… В свежести окурков разбираетесь… Кстати, об окурках… — Я неторопливо поднялся, подошел к ней, наклонился, чтобы подобрать злосчастную «родопину», и начал медленно разгибаться, скользя взглядом по безупречной стройности ножек. — Если вы столь же проницательны, как Шерлок Холмс, то должны были заметить, что сигарета только-только была подкурена и почти сразу погашена.

Я повертел головой, не зная, куда деть окурок — ни пепельницы, ни мусорной корзины — и, за не имением лучшего, зашвырнул в первый попавшийся кубок.

— Да вы, да вы… — заикаясь от возмущения, пропищала пионервожатая и затараторила: — Задачи физического воспитания, которые ставит перед комсомолом наша родная коммунистическая партия, являются неотъемлемой частью общих задач построения коммунизма…

— Так ведь коммунизм уже построен, — парировал я.

— Как это? — опешила она.

— А так… На двадцать втором съезде коммунистической партии, в своем докладе товарищ первый секретарь, Хрущев Никита Сергеевич, в частности сказал: «Уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме…».

— Хрущев был снят за волюнтаризм, — отважно возразила девчушка.

— Хрущев был снят, а партия?..

— Что — партия?

— В одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году партия приняла программу построения коммунизма на двадцать лет, значит в следующем, тысяча девятьсот восемьдесят первом, в нашей стране будет бесклассовое общество, предполагающее упразднение государственных институтов…

Честно говоря, не знаю, зачем я все это нес?.. Вспомнились занятия по политической подготовке в училище, но на эту девицу мои слова подействовали несколько неожиданно.

— Вы тоже верите, что скоро в эСэСэСэР будет построен коммунизм? — спросила она, вся сияя.

Пропала моя ирония втуне. Ну и ладно. Главное — что девочка счастлива.

— Кстати, вас как зовут?

— Егорова, Серафима Терентьевна… — ответила она. — Я старшая пионервожатая школы… Кстати, Александр Сергеевич. Вы хоть знаете, что творится в вверенном вам спортивном зале?

— А-а, ну знаю, конечно… — попытался отмазаться я. — Самостоятельные… эти, как их… упражнения… Самоподготовка, в общем.

— Да там такой гам стоит, что даже тетя Глаша у себя в гардеробной услышала бы, не будь она глуховата… А я вот услышала и пришла вас предупредить. Ведь если узнает Эвелина Ардалионовна, сами понимаете…

— Понятно! — сказал я. — Пойдемте, посмотрим.

— Пойдемте!

И мы, плечом к плечу, как полагается строителям коммунизма, двинулись в спортзал. Увиденное могло ошарашить и более опытного педагога. Плиты потолка поддерживались металлическими фермами. И вот эти шалопаи умудрились засандалить туда баскетбольный мяч. Он застрял между двумя уголками и достать его теперь можно было разве со стремянки Виктора Сергеевича, да и то — при помощи швабры тети Глаши. Мои подопечные второгодники внедрили свое ноу-хау. Они разули весь класс. И теперь «Чапаев», взгромоздившись на «козла» швырял кеды, пытаясь выбить мяч из ловушки.

Чаще всего он промахивался, а когда попадал, то вбивал мячик еще плотнее. С радостным ором, одноклассники подносили ему «снаряды». А в сторонке стояло несколько человек и молча наблюдали. Я сразу их срисовал. Неформальные лидеры. Веретенников. Макаров. Зимин. И чуть поодаль — невеселый Сидоров. Рыжий. Видимо, еще не изгнанный из вождей класса, но покуда и не прощенный за батю мента. В этот момент грянул звонок. И все второгодники, не зависимо от места в иерархии, рванули в раздевалку. Владельцы кед на ходу выхватывали из общей кучи «снарядов» свои.

Я схватил за плечо чернявого, вернул ему спичечный коробок и отпустил. Через минуту мы остались одни с Серафимой Терентьевной, которая тут же затараторила:

— Вот видите, какие они талантливые!.. А ведь никто в них не верит. Вся школа открестилась. Пал Палыч почему вам этот экспериментальный класс передал?.. От отчаяния! Он полагает, что вы спортсмен, отличник учебы, комсомолец — должны справиться!.. Я их тоже не могу бросить. Они же все мои, пионеры. А в этом учебном году им в комсомол вступать. И надо чтобы все вступили, понимаете?!