А браслет и правда хорош: Амади постарался. И Иму руку приложил.

Широкая кожаная полоса была сплетена из ремешков разной толщины, образующих прихотливый узор. В плетеном полотне, обхватывающем запястье, сидели разноцветные камушки — голубая бирюза, зеленый малахит, прозрачный хрусталь. Тоненькие плетеные шнурки свисали свободно, и на концах их ярко блестели прозрачные камни — голубые и светло-зеленые, ярко-алые и светло-желтые.

И невдомек ведунье, что изнутри ремешки выплетают колдовские знаки. А камешки — не простые, а заговоренные. Так что ни один дух потусторонний не сумеет проникнуть в сон шхарт. И духи покойных шаманов и их учеников, что кружат сейчас вокруг кочевья, не смогут поведать, что с ними стряслось.

Почему следовало оградить от них именно шхарт — Амади не разъяснил. Хотя что мешало духам проникнуть в сны Фараджа или любого из его приближенных?

Да хотя бы и молодой супруги вождя, которую тот вновь стал звать по вечерам в свой шатер. Раз уж Фарадж снова благоволит ей — наверняка послушает, когда она расскажет о пророческом сне. А духи шаманов непременно разъяснят, почему явились именно к жене вождя, а не к его ведунье.

Накато каждое утро глядела пристально на руку Рамлы.

Та и правда носила браслет, не снимая. Взгляды служанки ловила и с самодовольной ухмылкой поправляла украшение. Накато этого было достаточно: ее задачей было не позволить ведунье снять браслет. Слова для этого не были нужны. Рамла, должно быть, считала ее взгляды признаком зависти. И нетерпеливого ожидания — когда же госпоже надоест новая побрякушка.

Спасибо хоть, по щекам не хлестала. Видно, осознание того, что отняла украшение у служанки, грело душу ведуньи. И позволяло сохранить хорошее настроение.

Амади ее к себе не звал, новых приказов не давал. Выжидал чего-то? Поди пойми, что у колдуна на уме.

Дни складывались в декады. Близилась весна.

Правда, в воздухе отчего-то пахло не близящимся теплом, а гарью. Может, здесь, в западных степях, всегда так? Даже если так — запах внушал смутную тревогу. Да и разговоры по кочевью ползли тревожные, озабоченные. Люди чего-то боялись, ждали недоброго. Не ощущалось привычного предвесеннего оживления, предвкушения тепла и облегчения жизни. Даже главы родов ходили мрачные.

Желтой краски в этом году не будет. Эта фраза звучала чаще всего.

Накато искренне недоумевала. Что им всем с того, что не будет краски? Да, краска — дорогой, ценный товар. С равнины через горы приходит в степь серебро, за которое краску покупают. А еще — медная посуда и зеркала, разноцветные бусы и даже жемчуг, желтый или чуть реже — разноцветный шелк. Для самых богатых и важных — вина, сласти, невиданные для степей лакомства.

Но это просто роскошь. И без роскоши можно обойтись.

Накато помнила, как иногда в родном кочевье случалось добыть меньше краски, чем обычно. И что? Ну да, главы родов и вождь злились, само собой. Но чтобы это вызывало такую гложущую тревогу? Здесь, на западе, люди сделались чересчур изнеженными. Эта мысль рождала в душе девушки неодобрение.

Пусть в нынешнем году желтой краски не будет. Пусть даже ее не будет и следующие два-три года — об этом тоже шепотом поговаривали.

Что с того?! У рабов, копающих червей, руки хотя бы заживут. Нет, раны на коже подживали за зиму. Но ладони, да и руки до локтя, а то и выше, оставались огрубелыми, точно древесная кора. Их покрывали колючие серые струпья, не сходящие никогда.

Тем не менее, даже на лицах рабов, копающих в летнее время червей у берегов соленых озер, лежала печать беспокойства и глухой тоски.

Уж этим-то чему огорчаться?! Тому, что не доведется копошиться в тяжелой сырой соленой глине и едкой желтой краске?

Непонятно. Ну да, в обмен на желтую краску с равнины приходили предметы роскоши — полированные зеркала, бусы, разноцветный шелк. Вот только ни одному рабу не достанется и нитки из тюка шелковой материи. Ни единой капли дорогих благовоний с равнины. И ни единого глотка вина или кусочка сладкой лепешки. Так что рабам-то до желтой краски?

Разве что… они тревожатся по привычке. Будут недовольны хозяева — сделается плохо и рабам.

По сути, ей, Накато, не должно быть особого дела до тревоги обитателей кочевья. Только уж больно заразительна она оказалась. Так что приходилось прилагать усилия, чтобы не поддаться общему беспокойству. И продолжать молча выполнять каждый день одни и те же обязанности, порядком надоевшие.

Иногда девушка немного жалела, что их не так-то много: будь у нее чуть больше забот, меньше оставалось бы времени на изматывающие бесплодные размышления.

*** ***

— Слушай внимательно, — говорил Амади, раскладывая колдовские предметы. — Я собираюсь звать Таонга. Он и при жизни был упертым до одури. Но он — сильный шаман, и его помощь мне ох как пригодится. Да и ученика его тоже. Бомани мне меньше нравится — его дар слабее. И нрав не столь несгибаемый. Потому он и сделался шаманом лишь после гибели предшественника. Так что я намереваюсь заполучить Таонга и его ученика.

— И ты думаешь убедить их помогать тебе?!

— По доброй воле этого не будет, — колдун усмехнулся. — Я позову Таонга, и он придет. Не сможет не прийти — ты сама знаешь. После этого ты внимания на меня не обращай. Быстро уберешь все, чтобы ничто не намекало на призыв. Приберешь в шатре — все должно выглядеть, словно никто здесь не обращался к потустороннему миру. И быстро приведешь Рамлу. Она должна прийти одна!

— Я должна ее убедить?

— Тебе придется ее убедить. Ты скажешь, что Бомани просил привести ее. И что просил ее помочь в проведении ритуала. Видишь, я разложил предметы на подносе? Вот их не убирай — покажешь Рамле.

— И ты уверен, что она согласится? — Накато нахмурилась.

— Она должна согласиться, — с нажимом повторил колдун. — Не робей! Шхарт, хоть и фыркает на тебя презрительно, но твое слово имеет вес в ее сердце. Скажешь ей, что я пытался привязать свою душу к амулету, — указал небрежно на широкую медную цепочку с причудливо переплетенными звеньями и куском хрусталя вместо подвески. — Чтобы не повторялось того, что однажды было — не вытянули мою душу из тела против воли. Она должна будет оживить амулет. Сделать так, чтобы он смог принять и заключить в себя душу.

— А если он заключит твою душу, а не Таонга? — усомнилась девушка.

Колдун негромко рассмеялся, качая головой.

— Никогда не сомневайся во мне, — отозвался он. — Я знаю, что делаю. Во всяком случае, я знаю сейчас. Все произойдет так, как и должно быть. Твоя задача лишь — привести шхарт и убедить ее сделать все, что нужно.

— Без ее помощи не получится? — проницательно заметила девушка.

Колдун пристально поглядел на нее. Покачал головой. Накато кивнула и приготовилась ждать.

Она поняла значение взгляда. Амади усомнился — не захочет ли она как-то схитрить, чтобы Рамла не помогла ему, а наоборот. Чтобы его дух, покинув тело, оказался заключенным в колдовской предмет. Тогда игрушка окажется свободна.

Накато даже удивилась, разгадав его сомнения, как ей самой не пришло такое на ум.

Но Амади отбросил мысль раньше, чем она сама успела толком ее обдумать. Решил, что она не станет так от него избавляться.

Почему он так решил? Накато уселась сбоку, напряженно раздумывая. Может, подумал, что она слишком глупа для такого? И ей не хватит ума как следует все провернуть. Или решил, что она слишком верна ему.

Хотя что за глупость? Она хотела бы оказаться на свободе. Быть самой себе хозяйкой. И он это понимает. И все-таки верит ей.

А может, дело в том, что в тело, оставшееся пустым, немедля войдет дух одного из шаманов. Того же Таонга. И тогда Накато придется скверно. Даже если она успеет удрать прочь. Она задумчиво глядела, как колдун готовит предметы для ритуала. Вынимает травы, устанавливает зеркало и две небольшие плошки с углями по обе стороны. Почему он так доверяет ей? Неужели только из-за того, что больше некому?