— Я что же, я со всей охотой, раз уж вы так стараетесь. Поначалу сердилась я на вас, что не взяли Кольку в колонию, а теперь вижу — от души вы.

— К вам, может быть, зайдет одна учительница, Мария Михайловна. Я попрошу ее поговорить с Колей, да и вам интересно будет побеседовать.

— Днем-то на работе я…

— Я скажу ей, вечером зайдет.

Мария Михайловна жила недалеко от Рагозиных. Как раз в этом квартале у меня не было энергичного помощника, а многие ребята вели себя скверно. И я решила попросить старую учительницу заняться ими.

Уговаривать ее не пришлось. Мария Михайловна оказалась не только талантливым педагогом, но и неутомимым энтузиастом. Уже через неделю она побывала во всех семьях своего квартала, где были дети. Почти везде приняли ее приветливо. Рассказывали о ребятах, с интересом слушали ее советы. Но не обошлось и без неприятностей.

Мамаша Нонны Колобаевой, жена крупного, уважаемого в городе работника, не пустила Марию Михайловну в свою четырехкомнатную квартиру. Она выслушала учительницу на лестничной площадке и высокомерно заявила, что ее дочь — это ее дочь, и никого, кроме родителей, не касается поведение и воспитание девочки.

Грубо встретил Марию Михайловну и полупьяный Таранин. «Борька плохо себя ведет? А вам, извиняюсь, какое дело? Вы кто? Учительница? А он не хочет учиться. И дочь не хочет. Девке замуж пора, какие там уроки».

Были и еще подобные столкновения, очень огорчавшие впечатлительную Марию Михайловну. Но она не думала отступаться. В ее голове то и дело возникали новые проекты. Организовать для школьников своего квартала шахматный кружок. Соревнование ребят на лучшую декламацию стихотворений. Гимнастическую площадку во дворе. Уголок для малышей и поочередное дежурство матерей в этом уголке.

И она умела осуществлять свои проекты. Проходила неделя — другая, и Мария Михайловна, блестя глазами, рассказывала, что один из родителей согласился обучать ребят шахматам, юноша и девушка, бывшие ее ученики, будут заниматься с мальчиками и девочками гимнастикой, а в воскресенье родители из трех больших домов выйдут оборудовать уголок для маленьких.

И еще ей удалось организовать коллективный надзор за ребятами своего квартала. Это было, пожалуй, самой большой ее победой.

— Мы ведь как делаем? — убеждала она родителей. — Услышим — Миша нехорошо выругался, и думаем: «Ах, какой скверный мальчишка, мой Толя никогда не скажет такое». А Толя, возможно, тоже ругается, когда мама не слышит. Если же еще не ругается, то Миша его научит. Что стоит подойти к мальчишке, сделать замечание — одна минута. И потом рассказать его матери или отцу. А в другой раз кто-то заметит шалости вашего сына или дочки — скажет вам. Болезнь трудно распознать, когда она только начинается, зато легко вылечить…

Очень немногие поддержали Марию Михайловну на первых порах. Но все-таки поддержали. Теперь за ребятами следили не только родительские глаза, но и глаза соседей.

Одна девушка видела, как Николай Рагозин с другими подростками хулиганил на танцплощадке: подставлял ножку, толкал танцующих. Вечером она рассказала об этом Анне Васильевне, а на другой день о поведении Николая стало известно и мне.

— Уж так просил не говорить вам, так просил, — рассказывала Анна Васильевна. — Чуть я не уступила, да ведь обещала вам все рассказывать.

Просил не говорить. Значит, стыдно, Коля? Это хорошо, что ты стал стыдиться скверных поступков, А можно надеяться, что не повторишь их. Но все-таки мы должны поговорить с тобой…

Две недели после нашего разговора я не слышала о Николае ничего плохого. Но потом кто-то из соседей Рагозиных заметил, как Николай вертелся возле очереди в магазине. Об этом рассказала мне Мария Михайловна. И снова Николай сидел в моем кабинете, ежился и краснел.

А однажды Володя Панов увидел Рагозина на улице в компании взрослых парней, подвыпившим. Он отозвал Николая в сторону и хотел тотчас привести ко мне, но тот не пошел. Пришлось беседовать на следующий день.

Я просила комсомольцев из БСМ и особенно Володю Панова попытаться поближе сойтись с Николаем. Но из этого ничего не вышло. Николай держался отчужденно. Володя пригласил его в кино — не пошел, хотел поговорить о прочитанных книгах — Николай только фыркнул и сказал, что ничего не читает. Володя напрашивался в гости — в ответ услышал: «Нечем угощать».

И все-таки Николай с каждым днем становился лучше. Это замечала не только я, но и его мать, и Мария Михайловна, и Володя. Мы даже немного переоценили значение совершавшейся с ним перемены. Мы стали забывать, что в Ефимовске живет Петька Зубарев, старый друг Моряка.

А Петькин авторитет все еще был велик в глазах Николая. И когда Петька приказал Николаю и его друзьям пойти на преступление, они пошли.

Было воскресенье. Николай, Борис и Эдик Нилов бесцельно бродили по городу, как вдруг неподалеку от городского сада встретили Петьку Зубарева.

— Кустиками любуетесь? — спросил Зубарев. — А у меня голова трещит со вчерашнего. И похмелиться не на что.

Свою короткую речь Зубарев весьма обильно украшал ругательствами и при этом выжидательно смотрел на Николая, которого он, к тайной зависти Бориса, все-таки считал в этой троице главным.

— И у нас ни гроша, — отозвался Николай, тоже добавив ругательство.

— А сообразить бы надо, — заметил Петька.

Зубарев был красивый парень. Высокий, голубоглазый, с густыми волнистыми волосами и с бесшабашным вызывающим выражением лица. Это выражение особенно нравилось ребятам, и они пытались ему подражать. Сегодня Петька, однако, был угрюмее обычного.

— Я могу попросить у отца, — сказал Эдик Нилов, сочувствуя Петьке.

— Сколько же? — насмешливо осведомился Зубарев.

— Ну, рублей двадцать… тридцать, может быть. Больше он не даст, — ответил Эдик и покраснел, поняв по выражению Петькиного лица, что тот презирает его.

Некоторое время все четверо шли молча.

— Ну, ладно, — вдруг решительно сказал Петька, — валяй, проси на бутылку, а там поглядим.

Эдику не хотелось идти к отцу с такой просьбой, но отступать было поздно. Он пошел.

— К мосту приходи, эй! — крикнул Зубарев ему вдогонку.

Стоял теплый летний день. По обочинам дороги, еще не просохшей после недавнего дождя, зеленела трава. Небольшая речка, поблескивая на солнце, весело текла меж высоких берегов. За рекой слева виднелись ржаные поля, а прямо поднимались по склону холма огороды. За ними начинался молодой лес. От моста через огороды шла дорога, терявшаяся в лесу.

Компания уселась на бугре и стала с нетерпением ждать Эдика. Тот не приходил. У Петьки все больше портилось настроение. Левый глаз его начал дергаться, как всегда, когда он раздражался.

— Сдох он там, что ли? — проговорил Петька мрачно, ни к кому не обращаясь.

— Придет, — попытался успокоить его Николай.

Петька не ответил. Его голубые глаза внимательно и хищно глядели на дорогу. Николай, заметив этот взгляд, посмотрел туда же. Две женщины с перекинутыми через плечи связанными бидонами поднимались по дороге к лесу. Они подошли к первым редким деревьям, некоторое время еще были видны сквозь листву, потом скрылись.

— С базара, — сказал Зубарев с придыханием. — Молоко продавали. У кого коровушки, у того и денежки. А у кого нет коров, тем что делать?

И он посмотрел на Николая, полагая, что сказал достаточно. Но первым отозвался Борис.

— Тетки должны поделиться с нами, — объявил он, и одутловатые его щеки от ухмылки оттопырились пузырями.

— Ты не пойдешь? — спросил Николай Петьку.

— Мне нельзя. Попутают — срока не миновать. А вы несовершеннолетние, вам ничего не будет. Только без визгу и без мокрого. Покажите финари и лезьте сразу за пазуху. Бабы всегда за пазуху деньги прячут, — авторитетно заявил Петька. — Купите водки, пива и чего-нибудь пожрать, — добавил он, точно деньги были уже у них в кармане.

— Вон Эдька бежит, — заметил Борис.