И много еще добрых слов говорила я ребятам. Иногда мне казалось, что какие-то из этих слов западали в их души. Но чаще они слушали меня с откровенной недоверчивостью.

Я старалась разоблачить в их глазах Зубарева. А он, я догадывалась, он разоблачал перед теми же слушателями меня. И — признаюсь со стыдом и сожалением — его влияние на ребят было сильнее моего.

Однажды Зубарев решил довольно своеобразным способом окончательно погубить мой авторитет в глазах ребят. Сам он в этом деле не участвовал, и я лишь много времени спустя узнала, что замысел принадлежал не Рагозину, а Зубареву.

Поздно вечером я возвращалась из клуба строителей после родительского собрания.

Помню, когда я первый раз пыталась провести такое собрание, пришло три человека. В следующий раз пришло шестнадцать. Но постепенно люди заинтересовались, стали не только слушать, а и сами выступать, делиться своими мыслями. На этот раз зал был полон.

Я не умею сочинять длинные доклады. Не будьте равнодушны — вот о чем мне без конца хочется напоминать людям. Не будьте равнодушны. Подайте руку человеку, если он споткнулся. Помогите встать, если упал.

Воспитание человека — самое трудное из всех человеческих дел. Оно не под силу одному, и двоим тоже, и троим. Все мы, взрослые люди, и те, у кого есть дети, и те, у кого их нет, — все мы должны заботиться о нашей смене. Мы слишком редко собираемся вместе, чтобы поговорить об этом. А надо собираться. Надо говорить. По крупицам искать добрый опыт. И учиться на ошибках.

С первых дней жизни ребенка врачи следят за его здоровьем, делают прививки от оспы и скарлатины, от кори и прочих болезней. Но кто заботится о том, чтобы уберечь его душу от вредоносных бацилл эгоизма, жестокости, лени, равнодушия, паразитизма? Нравственные болезни мы замечаем лишь тогда, когда они пускают глубокие корни и выливаются в острую форму. Но и тут, подобно знахарям, вслепую ищем средства лечения.

Сотни лет воспитание в семье основывалось на традициях. Бойся бога. Не перечь старшим. Живи, как жили отцы и деды, не ищи своих путей. Мы сломали эти традиции. Мы строим новое общество, растим нового человека. Но наука о семейном воспитании непростительно отстает от жизни. Да есть ли такая наука? Редкие, не всегда удачные беседы по радио, да немногие брошюры о воспитании в семье, порой такие заумные, что их никто не читает, — вот и все попытки вмешательства в семейное воспитание. Правда, есть еще журнал «Семья и школа», но почти весь тираж его попадает в школы, а в семьях этот журнал редко встретишь…

Не знаю, может быть, тревога моя чрезмерна. Но на это у меня есть свои причины. Ведь мне всегда приходится сталкиваться с плохими семьями. Их еще много, а я хочу, чтобы плохих семей не было вовсе. И призываю, прошу вас помочь мне.

Люди, не будьте равнодушны!

В этот вечер я решила рассказать собравшимся родителям об одной искалеченной жизни. О жизни Пети Сизова. Его судили на прошлой неделе. Он участвовал в ограблении и получил восемь лет. Мать на суде поседела. Да, вот с этого я и начну.

Встаю за трибуну. В зале постепенно стихает монотонный гул. Сидящий за столом на сцене заведующий клубом стучит карандашом по графину. Становится совсем тихо.

— Вчера судили Петю Сизова, — начинаю я. — Многие из вас его знали. Мать на суде поседела. Не потому ли, что осознала и свою вину?

Слышно, как кто-то тяжело вздохнул. Женский голос тихо сказал:

— Разве за ними усмотришь?

— Не обязательно все «усматривать». Но надо, чтобы ребенок с самого раннего возраста понимал, что можно и чего нельзя. А Сизова об этом никогда не думала. Сын еще совсем маленьким дотемна на улице пропадал, а мать не интересовалась, где он, с кем, чем занимается. А однажды, когда уже в школе учился, вырвал у соседки в огороде все огурцы. Мать была в ссоре с соседкой и сыну сказала: так ей и надо. Ах, так и надо? Значит, ему все дозволено? Мальчишка пошел дальше. Летом воровал на огородах овощи, приносил матери. Она продавала и часть денег давала сыну. Зимой таскал уголь со станции — мать сама посылала. Бросил школу. Связался с ворами. И вот — тюрьма…

Потом говорят родители. Говорят о том, что мать и отец прокладывают детям дорогу в жизнь, от них зависит, выйдет ли эта дорога ровная или кривая. О том, что какая бы мать ни была, а тяжело ей провожать сына в тюрьму. О своих детях. О своих соседях. О матери-героине Марфе Ивановне Алымовой: десять детей воспитала, и ни об одном не скажешь худого…

После собрания, как обычно, некоторые задерживаются, чтобы посоветоваться со мной. Я отвечаю на вопросы, приглашаю заходить в детскую комнату. Я знаю, что нужна людям. А они, наверное, не знают, как нужны мне. Я чувствую себя среди людей счастливой. Быть может, потому, что могу сказать о тех, кому я помогла, что их дети — немножко и мои тоже…

Когда я, наконец, направляюсь к выходу, кто-то нерешительно трогает меня за руку. Пожилая женщина в синем костюме и белой блузке. Очень похожа на учительницу. Едва она начинает говорить, как выясняется, что она и в самом деле учительница. То есть была ею. А теперь — пенсионерка.

Нам по пути, и мы вместе идем домой.

— А я ведь знала его, этого Сизова, — говорит Мария Михайловна. — Он у меня в пятом классе учился. Способный был мальчик. Особенно математика ему давалась. Но уроки никогда не готовил. Все-таки перешел в шестой. В шестом он уже учился не у меня. Остался на второй год, потом бросил школу. Классным руководителем был у них Щеткин. Вы не знаете Щеткина Николая Ивановича?

— Знаю.

— Да. Так он сказал: «Слава богу, избавились от этого дегенерата». А Сизов вовсе не был дегенератом. Живой и неглупый мальчик, только, правда, страшно разболтанный. Я сказала Щеткину, что он неправ. Выступила на педсовете. Но директор школы не поддержала меня. «Сизов отрицательно влияет на других, — заявила она. — Разлагает класс. Лучше пожертвовать одним хулиганом, чем губить целый коллектив. К тому же никто его не исключал. Он сам ушел». И забыли о мальчишке. А он стал преступником. Ужасно. Кто виноват? Кто в этом виноват? Мать? Школа? Классный руководитель, директор, я, бывшая учительница?

— Виноваты многие. А спросить не с кого. Если токарь загоняет в брак деталь, он оплачивает ошибку из своего кармана. А когда учитель работает без души, плохо воспитывает ребят, то этого часто не замечают. А если и заметят, всегда почти находятся причины для оправдания.

— Да, учителя во многом бывают виноваты, — соглашается Мария Михайловна. — Теперь, когда у меня много свободного времени, я часто думаю об этом. Но, знаете, трудно нам. В классе тридцать пять — сорок человек. И каждого нужно знать так же, как своих детей. Просто времени на это не хватает, да и сил. Подготовка к урокам, тетради, педсоветы, общественная работа… Все-таки сорок человек — очень много. Я думаю, в будущем, когда мы станем богаче, классы будут меньше. Пятнадцать или двадцать человек. Вот тогда бы мы могли следить за детьми не только в школе, но и дома. По-настоящему следить, а не так, как сейчас. Ведь мы сейчас только в аварийных случаях на дом приходим. Ну, а самих родителей в большинстве случаев в школу не заманишь. Надо бы нам видеться хотя бы раз в неделю. Но, к сожалению, пока это только мечта. Конечно, встречаются среди учителей энтузиасты, но, поверьте, очень трудно…

— Верю.

— Я страшно уставала, особенно в последние годы. Мечтала о пенсии. А теперь тоскую без школы. Каждую ночь снятся уроки. И дни такие длинные. Все домашнее хозяйство на мне: хожу на рынок, готовлю обед, навожу порядок в квартире. Невестка работает, ей некогда. Я и раньше все это делала, но теперь, знаете, эти домашние обязанности кажутся мне почему-то унизительными. И как будто сын и невестка меньше меня уважают. Вероятно, это просто мнительность, но такое у меня ощущение. Придут, разговаривают о заводских делах, какие-то катализаторы, активаторы обсуждают. А я о чем могу говорить? О том, что мясо на базаре подешевело?