Тащить Эдика под руки при двадцатипятиградусной жаре, да еще когда собственные ноги ступают не совсем твердо, не доставляло Борису с Николаем ни малейшего удовольствия. Однако они мужественно выполняли свой долг по отношению к товарищу, лишь награждая его время от времени нелестными эпитетами. В ответ тот мычал что-то нечленораздельное. Эдик, несомненно, был бы благополучно доставлен до дому, но этому помешало не предусмотренное друзьями обстоятельство.

Молодая колхозница, которую Николай заставил молчать, пригрозив ножом, всю дорогу от места ограбления до деревни бежала бегом, то и дело оглядываясь. Она всегда ходила с базара одна или с матерью, как в этот раз, и ей в голову не приходило бояться кого-то на знакомой с детства дороге. Но теперь, после пережитого, ее невольно преследовал страх, под каждым кустом чудился бандит и слышались шаги сзади. Ей жаль было денег (Николай отнял у нее около ста рублей), и мучило сомнение: говорить или не говорить мужу, не убьют ли ее бандиты, как грозились, если она скажет?

Но в деревне, когда уже нечего было бояться, женщина вдруг рассердилась на себя за свою трусость. Она почувствовала такую злобу к этим мальчишкам, что попадись они ей сейчас — кажется, раскидала бы голыми руками, и ножей бы не испугалась. Плача от обиды и злости, женщина рассказала о случившемся мужу. Он тотчас побежал в правление колхоза и позвонил в Ефимовск, в милицию.

Полковник послал людей к месту ограбления, а сам на мотоцикле помчался в деревню, чтобы поговорить с пострадавшими. Старушка с дочерью рассказали ему все подробности.

— Только уж поймай ты их, иродов, а то проткнут они меня ножом, как узнают, что пожаловались тебе, — говорила старушка полковнику. — Этот, с черными глазами, так и сказал: только, говорит, пикни. Господи, да что ж это за жизнь такая, коли на два шага от дому нельзя отойти, а деньги твои, трудом заработанные, всякие пакостники отбирают.

— Деньги свои, бабушка, получите, — пообещал полковник.

По приметам, которые сообщили женщины, полковник сразу узнал Рагозина с дружками. Он вернулся к месту происшествия, где его ожидали два сотрудника. Посовещались. Полковник высказал предположение, что, добыв деньги, подростки, по всей вероятности, отправились в магазин. Побывали в ближайших магазинах. В одном продавец рассказал, что заходили двое, покупали водку, пиво, консервы. Порасспросили соседних жителей: не видал ли кто, куда направились. Один дед, целыми днями сидевший на лавочке, подсказал: за реку пошли.

— Значит, решили попировать на лоне природы, — сообразил полковник.

Он оставил неподалеку от моста сотрудника, в помощь ему дал двух бригадмильцев. И едва только полупьяные Борис и Николай проволокли через мост совсем пьяного Эдика, как им пришлось изменить свой маршрут…

Эдик Нилов был не в состоянии воспринимать что-либо. Глаза его смотрели бессмысленно, он сползал со стула, на который его пытались усадить. Тогда бригадмильцы уложили его в детской комнате на диване, и он тотчас заснул.

Рагозин и Таранин, напротив, совершенно протрезвели. Они поняли, что им грозит. Немного успокаивало друзей лишь то, что их привели не в отделение милиции, а в детскую комнату. Но когда в кабинет вошел полковник, Николай и Борис обменялись быстрыми взглядами, как бы предупреждая друг друга, что теперь им не отделаться так просто.

Полковник остановился перед подростками и задержал на их лицах неподвижный и строгий взгляд.

— Ну, — сурово сказал он. — Бандитизмом занялись?

Он прошелся по комнате, склонив голову и думая о чем-то своем, потом сел за стол.

— Выкладывайте финки.

Борис чуть шевельнулся — не то собирался исполнить требование полковника, не то хотел что-то возразить. Николай стоял неподвижно, слегка опираясь о стену плечом и сунув руки в карманы.

— Не слышали? — сказал полковник. — Давайте ножи. Или сами не в силах? Помочь?

Николай вздохнул, качнулся и, волоча ноги, сделал два шага к столу. Полковник чиркнул спичку, закурил, не глядя на Рагозина. Николай вынул из кармана и положил на стол короткий нож в самодельных картонных ножнах.

— Деньги, — приказал полковник.

— У меня нет, — сказал Николай.

— Выверни карманы.

Денег, действительно, не оказалось. Нож Бориса тоже был самодельный, заточенный в виде кинжала, и совершенно такой же, как у Рагозина.

— Кто снабдил?

— Что? — переспросил Николай.

— Кто делал ножи?

— Сами.

— Пойдите, обождите там, — сказал полковник Николаю и Борису, указывая на комнату, где спал Эдик. Когда они вышли, он плотно закрыл дверь. — Ну, Вера Андреевна, давай решать.

Он еще раньше, по телефону, коротко рассказал мне о случившемся и предупредил, что разбирать событие намерен в детской комнате и при моем участии.

— По закону они должны идти под суд, — сказал полковник и вопросительно взглянул на меня.

Я стояла у окна лицом к полковнику и молчала, не зная, что ответить. Последняя фраза полковника и взгляд говорили о том, что он готов оставить ребят на свободе, если…

— Василий Петрович…

«Пусть их судят».

Нет, эти слова только быстро промелькнули в моем сознании, но какая-то непонятная сила помешала произнести их вслух. И снова я повторила про себя: «Пусть их судят». Разве они не заслужили этого? Напали на женщин, ограбили, угрожали ножами и могли… да, могли и убить. И после этого жалеть их? Я не жалею их, я их ненавижу, я сама судила бы…

— Я тоже так думаю, — сказал полковник, не дождавшись моего ответа, но прочитав его на лице.

И как будто кто-то дернул за ниточку незримую катушку мыслей, и она тут же стала разматываться совсем в другом направлении. Мгновенно встал передо мною Коля Рагозин с его тонкой мальчишеской шеей, и белокурый Эдик, и сутулый Борис — глупые, запутавшиеся мальчишки. Что их ждет? Суд. Колония. А потом? Что потом? Какими они вернутся?

И я сказала полковнику:

— Нет. Не надо. Я попытаюсь…

— Ты ведь уже пыталась, — возразил полковник.

— Разве сразу… Я не могу… Никогда бы не простила себе этого…

— Подумай до завтра, — посоветовал полковник.

Я не спала всю ночь. Думала и думала — до головной боли.

Их будут судить, отправят в колонию. А дальше? Уравнение со многими неизвестными, почти неразрешимое. Иные выходят из заключения, охваченные ненавистью к своему прошлому и стыдом за него, с мечтою о честной трудовой жизни. Других развращает общение с преступным миром.

Если их будут судить… Нет, так нельзя думать, сразу обо всех. Хотя, судить их будут, конечно, вместе.

Я представила себе всех троих на скамье подсудимых. Мальчишки, за которых я боролась. Преступники. Грабители. Их увезут в колонию, и мне станет легче. Это самые трудные из тех, с кем мне приходится иметь дело. Неужели я хочу от них избавиться?

Как рыдала мать Николая, узнав о его преступлении. Не так давно сама просила отправить сына в колонию, а теперь умоляла нас с полковником оставить его на свободе…

Что думал Николай, глядя на мать? Раскаивался? Стыдился? Угрюмую безнадежность — вот что выражало его лицо. Он приготовился к наказанию и внутренне смирился с ним.

Такое нельзя прощать. Что пережили эти женщины, когда увидели возле своих лиц ножи? Николай… Мне казалось, он теперь уже не способен на это. Как он краснел, когда я выговаривала ему за всякие мелкие проступки. Краснел, раскаивался и… снова брался за старое.

Такое нельзя прощать. Он виноват. И Борис с Эдиком. Но больше всех Николай. Другие делают то, что хочет и приказывает он. Я слишком поспешила, когда просила полковника не судить их. Если сегодня им простить грабеж, завтра они могут совершить худшее. Пусть судят.

Два часа ночи. Луна заглядывает в мою одинокую комнату. Громко тикают часы. Пора спать. Лечь на правый бок и спать.

Я не виновата. Разве я не старалась сделать все, что в моих силах? С Эдиком, правда, работала меньше. Но ведь он учится, за него отвечает школа. У него отец инженер. И мать сидит дома, может следить за парнем. Теперь с Нилова-папы соскочит спесь. То не хотел разговаривать, а тут прибежал в детскую комнату белый, как известка.