— Я не отчаиваюсь. А жить хочется, Вера Андреевна. По-хорошему жить, по-честному. Чтобы утром просыпаться рано и торопиться куда-то. А то открою глаза, думаю: «Вставать? А зачем?» И опять стараюсь заснуть, пока голова не разболится.
— Погоди, еще будешь мечтать, чтобы досыта выспаться, — засмеялась я.
— Подруг найду хороших. Все-все буду им рассказывать. Только про то, как раньше жила, не скажу. Вы сначала с мамой поговорите, Вера Андреевна. Может, она сама напишет бабушке, хоть и не ладили они. Скорее бы уехать. Меня тут все за плохую знают. Я и вправду плохая. А могу быть другой. Вы верите?
— Верю, Алла.
— Вот. Я это поняла, потому и полюбила вас. Вы будете мне писать, если я уеду?
— Ну, конечно.
— И я вам буду писать. Сказать маме, чтобы она к вам пришла?
— Не надо. Зайду сама.
— Вы вечером заходите. Отца не будет, он во вторую смену работает, вы и приходите. Без него-то лучше говорить.
13
Еще до моего прихода Алла рассказала матери о своем решении, но сочувствия не нашла. Таранина встретила меня враждебно.
— Не будет этого, — заявила она. — Какая я ни плохая, а все мать. Выйдет замуж — пускай едет, куда хочет, тогда я за нее не ответчица, а до этого не отпущу из дому.
— По-вашему, ей хорошо здесь живется?
— Хорошо ли, плохо ли — все вместе. Думаете, я ее не жалею? Я бы все для нее рада, а что поделаешь, когда кругом недостатки да недохватки.
— Недохватки — беда поправимая. Алла пойдет работать, себя обеспечит. Другое плохо, Зоя Киреевна: в семье у вас разлад. От этого и дети страдают.
— Семья… Какая уж там семья. Так, живем вместе, а зачем — сами не знаем. Думала я: может, разомкнуться нам? Один раз попробовала завести с ним разговор. «Не уйду, говорит, не дам тебе воли». А мне какая воля, мне бы покою теперь. Нет, чего уж… Смолоду-то он человеком был… Да, может, и сейчас жили бы ладно, кабы…
На лицо Тараниной вдруг будто луч солнца упал, оно все как-то осветилось, стало моложе.
— Вот когда я счастлива-то была, Вера Андреевна. Был бы Сережа жив, нипочем бы я не рассталась с ним. А теперь мне все равно. Теперь мне некуда идти. Несправедливая к людям судьба. За хорошим человеком смерть не в срок приходит, а худой живет, зло творит. Как мы любили друг друга с Сережей — про то никому нельзя рассказать, и слов таких нету. Он моложе меня был на три года, а говорил — красивей меня да лучше женщины нет. Болел он. Скажет иной раз: «Зоя, под ложечкой у меня что-то заныло», верите, и у меня тут же заноет. Вот он бы вырастил детей. Хоть и чужие, а вырастил бы, не дал бы с пути сбиться.
Я решила вернуть Таранину к началу нашего разговора.
— Вы знаете, Зоя Киреевна, что Зубарев преследует Аллу?
— Сама она его подманивала. Я ей сколько раз говорила: соблюдай себя. Не послушалась. А теперь он не хочет отстать.
— Вот как… Но ведь Алла не любит его. Она не будет с ним счастлива. Вот вы живете со своим мужем без любви, без радости, ссоры у вас, скандалы, пьянство. Неужели и для дочери хотите такой судьбы?
Таранина сидела в горьком раздумье, положив руки на колени и мрачно глядя прямо перед собой.
— Не удерживайте Аллу, Зоя Киреевна. Ей надо уехать. Помогите ей. Вы могли бы написать матери вашего второго мужа?
— Не стану я ей писать. Она меня осуждала. Уж после смерти Сережиной снова попрекнула: «Завлекла моего сына, кабы не ты, женился бы он, хоть внука бы мне оставил». Может, права она. Но и я права. Такое счастье раз в жизни приходит, да и то не ко всем, не могла я от него отказаться. Вот и про вас говорят… Люди осуждают: льстится, мол, на женатого. А я не осуждаю. Потому что знаю, какая бывает настоящая любовь…
Горячая волна захлестнула меня, мысли смешались, стало стыдно, страшно. Нет, нет, это не обо мне. Ложь, сплетни! Обо мне не могут ничего такого говорить, потому что этого нет, ничего нет! Я хотела крикнуть это Тараниной. Но я не крикнула. Я сидела и молчала. Таранина после небольшой паузы заговорила снова, я слышала звуки ее хрипловатого голоса, но ни одного слова не могла да и не старалась понять. «Вот и про вас говорят!». Обо мне ходят сплетни, люди придумывают небылицы, склоняют мое имя, его имя, а я ничего не знаю. «Вот и про вас…»
Но ведь это неправда. Между нами ничего нет, совсем ничего, мы не встречаемся, он не приходит ко мне домой, не провожает меня. Один раз проводил, но тогда еще ничего не было… Ах, значит все-таки есть? Как умеют люди добираться до сокровенного, спрятанного глубоко в сердце… «Льстится на женатого». Неправда. Разве я не убеждала его быть внимательнее к жене, к сыну, дорожить семьей?
Хожу к людям, пытаюсь разобраться в чужих отношениях, а себя самое не могу понять. Подаю советы. Какое право я имею подавать советы, кого-то учить? И кто научит меня? Кто поможет мне надеть железные обручи на свое сердце? Никто. Я сама должна. Теперь, когда я узнала, что это не тайна… Завтра же позвоню ему и попрошу не заходить в детскую комнату. И не звонить мне. Забыть о том, что я живу в Ефимовске, что существую на свете.
Я встала, протянула Тараниной руку.
— До свидания, Зоя Киреевна.
Она недоумевающе смотрела мне в лицо. Видимо, она ждала ответа на какие-то высказанные перед этим соображения, а я вместо этого: «До свидания».
— Вы заходите, мы еще поговорим, — пробормотала я.
— Что ж говорить, разговорами делу не поможешь, — возразила она. — Я Сережину мать не люблю, так уж у нас не заладилось, а женщина она хорошая. Пишите. Согласится принять Аллу — отправлю.
— А Яков Иванович?
— А что он — ему что есть дочка, что нету. Борька у него любимец.
14
Письмо неродной бабушке Аллы я написала сама. И очень скоро получила ответ.
«Здравствуйте, дорогая моя, незнакомая Вера Андреевна!
Вчера получила Ваше письмо, прочла, перечитала снова и долго-долго думала над ним. У меня хватает времени, чтобы подумать, я уже не работаю, получаю пенсию и живу совершенно одна. Единственный родной человек — сестра Саша — умерла в прошлом году. Я хотела пустить квартирантов, но подумала, что могут оказаться беспокойные, шумные люди, и решила жить одна.
Не скрою от Вас, сначала я хотела ответить на Ваше письмо отказом. Я уже привыкла к своему покою, как улитка к раковине, и меня испугало неожиданное вторжение жизни. Ведь Алла по существу мне чужая… У нее довольно сложная жизнь и, по-видимому, нелегкий характер. Она уже взрослая, у нее определенный и, судя по вашему письму, не совсем верный взгляд на жизнь. Я боялась квартирантов, а теперь принять на плечи такую обузу…
Так я думала, а между тем никогда не было мне так тоскливо в моем тихом доме. Я вышла на улицу, побыть среди людей. Но здесь еще острее почувствовала свое одиночество. Вернулась и раньше обычного легла спать.
А потом вдруг ночью внезапно проснулась и почувствовала, что случилось что-то радостное. И поняла Ваше письмо. Моя старая одинокая жизнь еще кому-то нужна, ко мне приедет девушка, о которой я стану заботиться. Я полюблю ее, как когда-то ее любил мой сын, и она, возможно, ответит на мою привязанность. И все мои опасения и страхи исчезли, я почувствовала такое нетерпение, что не могла лежать в постели, встала и принялась писать вам ответ.
Пусть Алла приезжает. Пусть она приезжает скорее, я сделаю для нее все, что может любящая бабушка сделать для родной внучки. Я постараюсь стать для нее близким человеком и другом, в котором, как Вы пишете, она нуждается. Знаю, что жизнь человеческая не проходит без осложнений, и нам с Аллочкой, возможно, не сразу удастся понять друг друга, но я готова к этим трудностям.
Если увидите Зою, передайте ей привет от меня и, скажите, чтобы не беспокоилась за дочь. Мы прежде не понимали друг друга, я виновата в этом, я была несправедлива к Сереже и к ней.
До свидания, Вера Андреевна, крепко жму Вашу руку и от души желаю успеха в работе и здоровья.
М. Артемова».
