— Если будешь стараться…

— Стараться-то я буду. И ребята обещали помочь.

— А Володя прислал письмо из армии. Служит на Дальнем Востоке. Передает тебе привет.

— Правда? Я ему напишу. Вы мне дайте адрес.

Я записываю на бумажке адрес Володи Панова. Коля спешит. Он теперь деловой человек, не то, что прежде, когда у него было сколько угодно свободного времени.

Поступил на курсы шоферов. Совсем взрослый парень. Как-то на днях заходил ко мне с девушкой. Если рассказать этой девушке, каким он был несколько лет назад, она, должно быть, не поверит. Впрочем, ей и не нужно знать.

А мне пора приниматься за работу. В одиннадцать должна прийти мать Сережи Гордеева, а до этого еще надо написать письмо на завод. Отец Кости Ваграмова по-прежнему пропивает всю зарплату, а завком считает, что это его не касается. Ну, нет, дорогие товарищи, это ваше дело, я вам докажу, что это ваше дело.

Я пишу письмо, потом разговариваю с Гордеевой, потом меня вызывает полковник Ильичев, от полковника я иду в школу, по пути захожу к матери одной девочки, которая своими проделками перещеголяла многих мальчишек. Я занимаюсь обычными делами, но почему-то весь день меня не покидает настроение праздничной приподнятости. Подсознательно я все время чувствую, что случилось что-то большое и хорошее. В беспокойной сутолоке дня мне некогда подумать об этом хорошем, но оно весь день со мною и во мне. И только вечером, снова оставшись одна, я осмысливаю свою радость. Коля Рагозин. Коля Рагозин поступил на курсы шоферов.

Мне нельзя до полуночи оставаться на работе, я теперь семейный человек. Но я сижу за столом и листаю старые дневники. Почему так взволновало меня это событие? Словно осуществилась не его, а моя собственная, долгожданная мечта. Парень станет шофером. Кто-то скажет: ну и что ж? Люди становятся учеными, поэтами, люди мечтают о полетах к звездам. А тут — шофером. Но если рассказать с самого начала…

Эта история началась с телефонного звонка. Звонил полковник.

— Здравствуй, Вера Андреевна. Как настроение? Хорошее? Очень рад. Нет, почему же испортить. А, впрочем, да. Ты ведь знаешь — наша работа всегда начинается с неприятностей, пора бы уж привыкнуть. Зайди ко мне. У тебя никого нет? Тогда сейчас.

Я надела форменное пальто и синий берет. Перед зеркальной дверцей шкафа поправила прическу. Полковник Ильичев не любит небрежности ни в чем.

Районный отдел милиции в Ефимовске помещается в двухэтажном здании, которое фасадом выходит на площадь. Площадь вымощена камнем и называется Красной. В базарные дни по ней тарахтят телеги колхозников, направляющихся на рынок. Но сегодня площадь тиха и пустынна. Только посиневший от холода мальчишка, подпрыгивая на седле, мужественно испытывает новый велосипед.

Полковник сидит в кабинете один. Широкоплечий, подтянутый, как всегда, чисто выбритый. Он смотрит на меня строгими карими глазами.

— Так вот, товарищ лейтенант…

Мне опять попался этот проклятый скрипучий стул. Я стараюсь не шевелиться, но стул все равно чуть слышно повизгивает. Полковник улыбается.

— Пересядь на другой.

И тут же снова становится серьезным.

— Есть группа подростков. Ты можешь о ней не знать, это на окраине, на Садовой…

Я обязана знать, но полковник решил быть снисходительным.

— Николай Рагозин, по прозвищу Моряк. Не слыхала?

— Нет.

— Этот Моряк у них за вожака. Компания неважная. Карманники. Но поймать с поличным трудно, действуют ловко. Надо тебе заняться ими.

— Хорошо, товарищ полковник, займусь.

— Встретить их можешь у клуба, в Комсомольском парке. Они втроем обычно ходят в кино. Рагозин и два его дружка: Борис Таранин и Эдик Нилов. Нилов, между прочим, самый приметный: стройный, белокурый, правильные черты лица, одет стильно, хотя — для шика — небрежно. Моряка узнаешь по бушлату, форсит в матросском бушлате. Много курит, почти всегда с папиросой в зубах. Ну, а Таранин… Этот — коренастый, слегка сутулый, кепку надвигает низко, почти до самых бровей, будто хочет в ней спрятаться. Найдешь по таким приметам?

— Я бы и без примет нашла.

— Не стоит усложнять задачу. Рагозин у них — главный специалист. Недавно в промтоварном магазине выудил у одного гражданина двести рублей. Задержать не удалось, но по стилю работы — он. Вот такой народец.

— Ясно, товарищ полковник.

— Тогда все. Действуй.

Без четверти шесть я входила в Комсомольский парк.

Настоящий парк здесь был до войны. Старые березы с задумчиво опущенными ветвями слушали шепот влюбленных. Вдыхая медовый запах цветущих лип, сидели на скамейках старики. В глубине парка малыши кружились на карусели. На танцплощадке, сбрызнутой из лейки, чтобы не было пыли, неутомимые пары до полуночи шаркали подошвами под не очень стройные звуки самодеятельного духового оркестра.

Во время немецкой оккупации парк погиб — все до последнего кустика вырубили на дрова. Но вскоре после войны комсомольцы расчистили пустырь, разбили аллеи, засадили молодыми тополями, кленами, липами. Летом их кроны уже дают прозрачную пятнистую тень. Но сейчас этот неогороженный парк с голыми тонкими деревцами, с осевшими почернелыми сугробами и втоптанными в них окурками выглядит неприютно.

Одноэтажный клуб построен еще до войны. Возле входа висит большой деревянный щит с афишей. Неподалеку от него в стене прорублено окошечко кассы. У кассы небольшая очередь. Я быстро охватила ее взглядом. Моряка с компанией не было. Взяли билеты или еще не пришли?

Я огляделась по сторонам и возле полинявшего голубого киоска, в котором летом продают квас, увидела их.

Да, это, несомненно, они. Белокурый Эдик в застегнутом на одну пуговицу пальто и с непокрытой головой. Ссутулившийся Борис Таранин в надвинутой на глаза кепке. И третий, в черном бушлате…

Моряк стоял ко мне спиной. На нем тесноватые брюки, по обтрепанному их виду нетрудно догадаться, что узки и коротки они отнюдь не потому, что их владелец следует последнему крику моды. Зато матросский бушлат с успехом мог бы служить и в свое время служил, наверное, человеку куда более, солидной комплекции. Стоптанные ботинки и явно сухопутного вида клетчатая кепка дополняли наряд Моряка.

Таранин первый заметил меня и что-то сказал товарищам. Эдик Нилов скосил глаза и тотчас с показным равнодушием уставился в землю. Интересно, соблаговолит ли оглянуться Рагозин? Повернул голову. А, это не имеет отношения к лейтенанту милиции, просто понадобилось выплюнуть именно в эту сторону окурок. Ничего не скажешь, мастерски сделано. Окурок упал возле моей туфли, и Николай, проследив за ним, попутно окинул меня презрительным взглядом.

Я подошла к ним.

— Боря, Эдик, Коля, мне надо с вами поговорить.

Молчание. Эдик вопросительно смотрит на Николая. Это что еще за непрошеная знакомая? Даже знает имена.

— О чем это вы будете с нами говорить? — наконец интересуется Моряк.

— Здесь я не собираюсь объяснять. Вам придется прийти в детскую комнату.

— В детскую комнату? — переспрашивает Моряк с насмешливым ударением на слоге «дет».

И вдруг вмешивается Борис.

— Нам некогда, — говорит он, слегка передвинув кепку со лба на затылок. — В кино идем. Пошли, ребята.

— Стойте!

На лице Николая — минутное замешательство, он не знает, как себя вести. Сделаю небольшую уступку.

— Можете посмотреть картину, но после сеанса придете в детскую комнату.

— Может быть, лучше — в детские ясли? — издевательски спрашивает Эдик.

Я смотрю на Николая. Пожалуй, сейчас лучше признать за ним роль главаря.

— Что, ребята, пойдем, что ли? — лениво спрашивает Николай.

— Без всяких «что ли». Мне надо знать точно. Если придете, я буду ждать.

— А если не придем?

— Вызовем другим способом, вместе с родителями.

— Ладно.

Они уходят в клуб. Может быть, мне тоже посмотреть картину, а потом пойти вместе с ними? Нет, не стоит. Вообразят, что я их караулю. Нельзя показывать свою неуверенность. Я возвращаюсь в детскую комнату.