— Ах, что толку, — поморщилась мать Эдика, — все равно они его не переведут. Я же говорю вам, что они его ненавидят.

— А я умею считать до десяти, — слегка картавя, вдруг объявила девочка, сидевшая до того молча.

— Неужели? — удивилась учительница. — А как тебя зовут?

— Танечка.

— Ну, ну, посчитай, Танечка.

Танечка бойко сосчитала до десяти.

— Сколько вы берете за час? — спросила Нилова.

— Нисколько, — отозвалась Мария Михайловна с достоинством. — Я получаю пенсию, мне хватает.

Елена Васильевна слегка смутилась, но решила все-таки уточнить.

— Вы хотите заниматься с Эдиком бесплатно?

— Конечно.

Елена Васильевна сделалась любезнее, принялась расхваливать сына. Эдик способный, Эдик начитанный, Эдик добрый. Но его не понимают. Ребята нынче такие невоспитанные, грубые, они преследуют тех, кто выделяется из их среды, а учителя не принимают мер. Она всю жизнь посвятила воспитанию детей. Муж очень занят, не может уделять много внимания… Между прочим, мужу кто-то говорил, кажется, в этой самой детской комнате, что Эдик связался с плохими ребятами. Но она никогда не поверит. Все это выдумки, глупости. На собрание? Ну, хорошо, она придет, раз это нужно.

Нилова в самом деле пришла на собрание. Ничего умного, с ее точки зрения, она не услышала, она и не ожидала, просто пошла, чтобы сделать приятное учительнице, согласившейся заниматься с ее сыном математикой. Втайне она была очень довольна, что вдруг нашелся репетитор, да еще бесплатный.

Однако неожиданно для Елены Васильевны Эдик наотрез отказался от дополнительных занятий.

Тогда мы и познакомились с Ниловой.

Побывать в детской комнате ей посоветовал муж. К тому же Мария Михайловна неумеренно расхвалила мои педагогические таланты.

Это потом, позже, с обостренным интересом вспоминала я ее внешность, платье, жесты, слова, пыталась представить себе эту женщину молодой, когда Нилов встретил и полюбил ее. Тогда, в наше первое свидание, Нилова показалась мне довольно заурядной и не очень умной. Впрочем, пожалуй, она и на самом деле была таковой.

Елена Васильевна явилась в светлом демисезонном пальто, в шляпе замысловатого фасона и с яркой косынкой на шее. Она держалась прямо и как будто каждую минуту старалась подчеркнуть, что она — человек отнюдь не рядовой, и если бы не печальная необходимость, никогда бы не пришла ко мне.

— Я пожертвовала собой ради семьи, — говорила она, слегка растягивая слова. — Я по специальности врач-педиатр, меня очень ценили на работе, но когда я ожидала Эдика… Мы поговорили с мужем, и я решила бросить работу. Вы не представляете, как трудно мне было с ним. Он рос такой болезненный…

Я слушаю Нилову и мысленно корректирую ее рассказ, то и дело угадывая явное преувеличение. На самом деле Эдик вовсе не был таким уж болезненным, большая часть его недугов порождалась мнительностью мамаши, тем более, что детских болезней, по своей профессии, она знала множество. Уколы, пилюли, растирания, бессонные ночи над детской кроваткой, раздражительность, переходящая временами в истеричность, и — ощущение себя как жертвы…

Кажется, Елена Васильевна — одна из тех женщин, которые, сколько им ни дай счастья, все равно не сумеют быть счастливыми. Любимый и любящий муж, сын, молодость, здоровье, материальная обеспеченность, прекрасная специальность — казалось бы, радость и веселье должны постоянно жить в сердце этой женщины. Нет. Жертва. Мучается сама призраками несчастий, отравляет жизнь мужу, калечит детство ребенку.

Нилов был прав: говорить о своих детях Елена Васильевна может сколько угодно. Похоже, ни о чем другом она вообще не может говорить. Нет, зачем я так… Зло и вряд ли справедливо. Сама не пойму, почему эта женщина вызывает во мне такую неприязнь. Ведь бывают матери куда хуже ее.

— Я сама гуляла с ним, читала ему книжки, даже ходила на каток…

Ну, конечно, она сама. Она не пускала Эдика во двор, заметив на руках какого-нибудь мальчишки с их двора цыпки, которые ее необузданное воображение тотчас обратило в чесотку. Она не позволяла Эдику ехать в пионерский лагерь, потому что Эдик мог там утонуть, купаясь в реке, она почти не сомневалась, что он утонет, стоит ему только выехать за город. Мальчик хочет с отцом на рыбалку? Но ведь там придется спать в палатке, на сырой земле. Эдик простудится…

— А однажды он устроил бунт, вы понимаете, настоящий бунт.

Это случилось весной, когда Эдик учился в четвертом классе. Весь класс отправлялся в десятидневный туристический поход по области. Нечего говорить, что Елена Васильевна запретила сыну участвовать в этом походе.

Эдик настаивал. Мать не уступала. Отец пытался примирить сына с матерью. Он был согласен на любое решение, лишь бы восстановить в семье покой. В конце концов восторжествовала Елена Васильевна.

Класс уходил утром. Мать не спускала с Эдика глаз. Эдик остался дома. А вечером, когда пришел с работы отец, он вдруг исчез.

Ниловы провели ночь в мучительной тревоге. Обегали всех соседей, семьи всех знакомых Эдику ребят, заявили в милицию. Но еще целые сутки поиски оставались безрезультатными. Только на третий день удалось обнаружить Эдика у бывшего его одноклассника, Коли Рагозина.

Двое суток, проведенные с Колей Рагозиным, сделали Эдика совершенно другим человеком. Коля чувствовал себя самостоятельным и независимым. Мать? Что она смыслит в его делах? Эдька правильно решил проучить родителей. В другой раз не будут издеваться.

Вообще оказалось, что Эдик живет глупо. Что за лето, если не купаться вволю в реке, не плавать на лодке (нет лодки? — на берегу их сколько угодно, а Борька Таранин гвоздем откроет любой замок), не поесть досыта свежих огурцов, моркови и малины. Этого добра хватает в коллективных садах, а обмануть сторожа — дело немудреное. Да и купить можно. Деньги откуда? Ну, мало ли откуда…

Ниловы не узнали своего сына. Он сделался замкнутым, грубым, молчаливым. Уходил из дому и возвращался по собственному усмотрению. Требовал у отца денег то на книжку, то на краски, то на домино, но в тратах не отчитывался.

Так это началось. Так от полной покорности Эдик перешел к полной независимости.

— …Пришла эта пенсионерка, Мария Михайловна. Проводила у нас беседу. Я вам откровенно скажу: мне не хотелось идти. Выслушивать примитивные истины об авторитете родителей, о трудовом воспитании? Трудовое воспитание — как это надо понимать? Лишать детей настоящего беззаботного детства, раньше времени взваливать заботы на их неокрепшие плечи? Глупо. Но я подумала: может быть, это все-таки нужно. Попробую. Вернулась с собрания и сделала попытку.

— И что же?

…Она запоздала с обедом и не знала, за что хвататься: то ли вертеть мясо на котлеты, то ли прежде растопить плиту, то ли помыть овощи и порезать их на борщ. А Эдик лежал с книжкой на диване. И неожиданно для себя она сказала:

— Эдик, иди, помоги мне.

— Я? — удивленно спросил он из комнаты.

— Ты, ты! — крикнула Нилова. — Хватит барина из себя корчить. Любишь котлеты — так вот, проверни мясо.

— Переходим на самообслуживание? — усмехнулся Эдик, однако поднялся с дивана.

Обед поспевал вовремя. «А, может, это не такая уж глупость?» — подумала Елена Васильевна, довольная послушанием сына.

— А теперь, мама, позволь получить с тебя за работу, — улыбаясь, сказал Эдик.

Она как раз переворачивала котлету, котлета неловко шлепнулась на сковороду, жирные брызги упали на плиту. Запахло чадом.

— Уйди отсюда, не мешай, — сказала мать.

— Мне нужны деньги. Двадцать рублей, — серьезно и требовательно проговорил Эдик.

— Денег нет. Иди в комнату. Иди, тебе говорят.

— Мне нужно, мама.

— Зачем?

— Ну, не все равно?

— Ну, так и бери, где хочешь, если все равно.

— Ах, так? Хорошо, я найду, где взять, — загадочно сказал Эдик и вышел из кухни.

Предостережение Марии Михайловны о том, что Эдик способен на дурные поступки, мгновенно всплыло в ее сознании. «Что, если это правда? — с ужасом додумала Нилова. — Если он и в самом деле попытается добыть денег на стороне. Как? Картежной игрой? Воровством?»