— Видишь! Ты видишь! Ах ты…

«Молчи!» — снова приказываю я себе. Ярость захлестывает меня тяжелой волной, я едва удерживаюсь, чтобы не броситься с кулаками на этого человека, который подлость считает главным законом нашей жизни. Он смел предложить мне взятку, нет, он не просто посмел это, он уверен, что я не откажусь, а если и откажусь, то только из страха перед разоблачением.

Таранин, видно, все-таки кое-что понял, заерзал на стуле, ощерил в улыбке рот.

— Я — для вас, я — как лучше, у меня один сын, а вам слово сказать… Мне без сына и жизнь не дорога, я Борьке и отец, и друг. Заберут его — и мне крышка.

— Уходите.

— Если что не так сказал, прошу прощения. Я к вам со всем расположением. Из последнего, можно сказать, готов.

— Уходите.

— Я уйду.

Он встал. Он больше не улыбается, не говорит о своем расположении. Не старается приглушить откровенную ненависть во взгляде.

— Я уйду. Только запомните: не хотите добром — для вас хуже. Борьку не троньте. Осудят его — вам не жить. Вы ночами ходите, а ночи у нас темные.

Он хочет добавить что-то еще к своей угрозе. Но я повторяю:

— Вон! Вон! Вон!

До тех пор, пока он не закрывает за собою дверь.

В тот же день я рассказала о своем разговоре с Тараниным полковнику Ильичеву. Полковник, казалось, не был удивлен.

— Испугалась? — спросил он.

— Нет.

— Но если оставить ребят на свободе, Таранин вообразит, что ты испугалась.

— Мне безразлично, что он вообразит, Василий Петрович. Главное, что ребята вовсе не такие безнадежные. И Борис… Только надо вырвать его из-под влияния отца. Я думаю устроить его куда-нибудь учеником. На завод или в промкомбинат. В школе он не будет учиться, а на улице болтаться ему нельзя.

— Это верно. А папаша согласится?

— Сейчас он на все согласится.

— Папаша, между прочим, тоже поступает на завод.

— Тем лучше. Знаете, товарищ полковник, он мне противен, этот Таранин, но если по справедливости… Все-таки он любит сына. И Борис его. Ведь совсем малыш был, а оскорбился за отца, убежал из дому. Надо попытаться использовать эту привязанность.

— Давай попытаемся.

На этот раз мой план удался Таранин выслушал меня с некоторым удивлением, но не возражал. Тогда я предложила ему поговорить с сыном и вместе прийти ко мне, чтобы окончательно решить, куда же устроить Бориса.

Собственно говоря, выбор профессии в нашем небольшом городке довольно ограничен. Химический завод, швейная фабрика, промкомбинат, строительный трест — вот, пожалуй, и все. Есть еще ремесленное училище, готовит строителей.

Борис пришел с отцом присмиревший, опасность оказаться в тюрьме отрезвила его.

— Будешь работать, Боря? — спросила я.

Он не удержался, пожал плечами: «Чего, мол, спрашиваешь, когда выбора нет?» Но вслух ответил:

— Буду.

— Скажи, кем ты хочешь быть?

Прежний отчаянный Борис проснулся в незнакомо скромном пареньке.

— Профессором, — ехидно ответил он.

Отец поспешно вмешался:

— Потолковали мы с ним… Сосед у нас сапожником работает в промкомбинате, вот к нему бы.

— Что ж, это неплохо. Только давай, Боря, без глупостей. Если серьезно решил, — будем добиваться, а если нет желания — нечего и огород городить.

— С охотой он, с охотой, — сказал отец.

— Сказал — буду работать, — подтвердил Борис.

— Ну, иди, — велел ему отец.

Я вопросительно взглянула на Таранина. Опять разговор наедине? Он понял мой взгляд.

— Повиниться хочу, — вздохнув, сказал Таранин. — Не так вас оценил. Вижу: без корысти за Борьку хлопочете. На меня не сердитесь, обидеть вас не думал.

— Ладно, забудем об этом. Вы заходите ко мне, рассказывайте, как у Бори дела. И он пусть заходит.

— Я не препятствую.

Устроить Бориса в промкомбинат мне удалось без особого труда. Сосед Тараниных Букалов согласился взять его к себе учеником. Он обещал следить за его поведением и сообщать мне, если заметит что-либо неблагополучное.

Первое время все шло хорошо. Букалов по утрам выходил из дому вместе с Борисом, дорогой разговаривал с ним, как с равным, потом в небольшой сапожной будке они вместе принимались за работу. Букалов оказался хорошим учителем, Борис заинтересовался сапожным ремеслом и быстро постигал его тайны.

Я боялась преждевременно радоваться, но Борис заметно изменился. Он заходил иногда ко мне, я расспрашивала его о работе, давала книжки. Но читать он не любил и чаще всего возвращал книги непрочитанными.

Все же Борис не совсем избавился от своего бесшабашного удальства. Иногда просыпался в нем прежний хулиганский дух, и он начинал задираться, лез в драку, приставал к девушкам.

Однажды бригадмильцы задержали его в кинотеатре за то, что курил в зале и ругался. Комсомольцы привели Бориса в детскую комнату. Он держался независимо и дерзко.

— Подумаешь, в детскую комнату приволокли. Я теперь рабочий человек, сам знаю, как себя вести.

— Настоящий рабочий человек не станет хулиганить, — сказала я. — Перед кем ты героем себя показывал? С кем был в кино?

— Один.

— Неправда, — вмешался Володя Панов. — Не один ты был. Со взрослыми парнями, Вера Андреевна. Одного я узнал — Кешка Шило, мы его несколько раз задерживали за хулиганство.

Кешку я тоже знала. Как-то проводила собрание родителей в красном уголке хлебозавода, на окраине города. Кешка с друзьями явился послушать. Стояли у дверей, курили, лузгали семечки. Я попросила председателя собрания сделать им замечание. Он прошептал в ответ: «Я вам скажу, это такой народ, с ними лучше не связываться».

После собрания я подошла к парням. «Вы меня не проводите? У вас тут такая грязь, а я плохо знаю дорогу». Кешка Шило и еще один парень пошли меня провожать.

Дорогой разговорились. Четырнадцати лет Кешка убежал от родителей к бабушке в Среднюю Азию, бабушка скоро его выгнала за то, что он потихоньку таскал на барахолку ее вещи. Попал в детдом, три года сидел в шестом классе. Теперь Кешке девятнадцать лет. Работает на хлебозаводе. Из общежития выселили за пьянку. Судили за хулиганство — два года условно. Недавно женился, но жена через месяц ушла от него.

— Давно ты познакомился с Кешкой? — спросила я Бориса.

— Да мы и не знакомы. Случайно места рядом оказались.

— Ну что ты врешь! — одернул Бориса Володя. — Я же всего на два ряда сидел сзади вас, видел, как вы все время разговаривали. С незнакомым ты бы не стал весь сеанс трепаться.

— А что я, должен у тебя разрешения спрашивать, с кем мне говорить?

— Не в этом дело, — сказала я. — Но зачем ты обманываешь? Или стыдишься этого знакомства?

— Кешка — человек не хуже других, чего мне его стыдиться.

— Все же ты мог бы выбрать друзей получше. Например, Колю Рагозина.

— Рагозин — мальчишка, школьник, а я — рабочий человек, — отмахнулся Борис.

Я еще беседовала с ним, старалась внушить, что рабочий человек и хулиган — понятия несовместимые. Вызвала мать Бориса, просила ее внимательнее следить за сыном. Посоветовала Марии Михайловне чаще бывать у Тараниных. Поговорила с Букаловым, поделилась с ним своими опасениями насчет Кешкиного влияния на Бориса.

На какое-то время наше общее внимание к Борису помогло. Он усердно работал, с Кешкой не встречался, стал вежливее. И вдруг сорвался. И виновником этого срыва оказался все-таки Кешка Шило.

В воскресенье Борис и Коля Рагозин отправились по старой привычке прогуляться по городу. Возле клуба встретили Кешку с каким-то парнем. Кешка предложил сыграть в карты. Ребята согласились и пошли к нему домой — Кешка жил один, снимал частную комнату.

Игра шла с переменным успехом. Но потом Борису не повезло, он стал проигрывать. Когда игра окончилась, у Рагозина оказалось пятнадцать рублей выигранных, а у Бориса — сто рублей долгу. Кешка согласился ждать долг три дня.

В эти три дня у Бориса был только один способ добыть деньги. Когда Букалов куда-то отлучился, Борис отсчитал из полученных от заказчиков денег сто рублей, положил в карман и вышел. А сапожник как раз вспомнил про деньги и, не очень доверяя Борису, вернулся, чтобы их взять.