И стыдно.

Я здоровый. И давно уже не нуждаюсь в маме. Наверное, не нуждаюсь… или всё-таки? Я хочу снова её обнять. Прижаться. Уткнуться лбом в живот и стоять так вечность, вдыхая родной запах, который обещает покой. Губы дрожат, и кажется, ещё немного и я разревусь.

Как будто мне шесть.

Или того меньше.

В носу щекочет.

— Так покатаешь? — на ней тоже шуба, старая, слишком большая, и потому фигура мамы кажется слегка несуразною. Голову платком обмотала, серым. — Или лучше сам садись.

И смеется снова.

Она редко смеялась. В последние годы вовсе ходила хмурая. Теперь-то понимаю, что и проблемы, и здоровье, наверняка, подводило. Усталость… а смех у неё всё одно красивый.

— Далеко увезёшь? — я заставляю себя поднять руку. — Спасибо, что вот так… говорят, ты страшная. Старуха с косой…

— Могу и так, — соглашается она. — А ты догадливый.

И мама рассыпается снеговым пухом, тот же вылепляет другую фигуру. Она высока и полупрозрачна, будто изо льда сотворена.

Она… прекрасна, пожалуй.

Само совершенство.

Такою, должно быть, казалась Снежная королева бестолковому мальчишке. И я, как он, кланяюсь. Я становлюсь на колено и говорю:

— Спасибо.

— За что?

— За то, что позволила опять её увидеть. И вряд ли там, за чертой, мы встретимся. Но я готов, если так-то…

— К чему?

— К смерти.

— Так и сразу?

— А есть варианты?

— Не хочешь умирать?

— Не хочу. Будто кто-то хочет, — отвечаю и ловлю себя на том, что с богами так не разговаривают. А ещё поднимаюсь.

— Ты не поверишь, сколькие хотят… даже если не решаются сами, то зовут и просят, — она отвечает это серьёзно. — И куда реже встречаются те, кто пытается жить вопреки всему.

— Как я?

— Как ты.

— Но… что это меняет?

— Многое, — мне протянули руку. — Идём?

И я касаюсь пальцев.

Идём.

Шаг.

И тропа, скорее даже тонкая нить, пронзившая тьму. А в ней звёзды дрожат. И откуда-то я знаю, что эти звёзды — миры. И каждый уникален. Каждый… не бывает одинаковых миров. Как и людей.

Но вот и наш.

Больничка.

Палата.

И я на кровати. Жалко выгляжу. Тело теряется на фоне простыней.

— Пришла показать, как умру?

— Не обязательно, — она не отпускает руку. — Ты можешь выбрать. Так получилось, что есть два тела.

— Это и… Савкино?

Я понимаю всё быстро. И она кивает:

— Верно.

— Что с ним сделали?

— Проклятье отделило душу от тела. И душа ушла, а тело осталось. Тело вполне способно жить и без души…

— Тот человек? С книгой?

— Он.

— Чтобы выманить книгу? Что это за книга? То, что там запретное знание, я уже дошёл. А вот это… неизвестный язык и кровь тварей…

— Кровь тварей и не только их, — она меняется. Уходит полупрозрачность и тело обретает плотность. Она становится ниже и шире. И серый халат младшего медицинского персонала сидит на ней несколько криво. Она… не медсестра.

Санитарка?

— Это ты приносила лилии?

— Я.

— И ты… устроила это вот? Обмен… меня туда… зачем? Чтобы он не умер?

— Чтобы они все не умерли. Хотя и не совсем я. Здесь я мало что могу. Но уж больно удачно всё сложилось.

Она тянет меня за руку, и мы входим в палату. Я, лежащий на кровати, то ли сплю, то ли пребываю в полной отключке. Приборы попискивают, поблескивают то белизной, то зеленью. Циферки вон какие-то мигают. Стало быть, в тот раз откачали.

— Они — это Громовы?

— Когда-то давно случилось так, что равновесие было нарушено. Миры столкнулись. И кровь их смешалась, связав воедино.

— Ты про ту катастрофу? Которая там?

Там, тут… мямлишь, Громов.

— Да, — она понимает и так. — Это было бедой не только для людей. Люди манили моих детей, но те не могли существовать в мире яви…

Спрашивать, что за катастрофа случилась, думаю, особого смысла нет. Разве что в рамках познания мира. Но мне сейчас с собой бы разобраться.

— Восстановить эту границу… сложно, да?

Тоже идиотский вопрос.

Это у меня от близости силы мозги плывут или же потому как богиня рядом? А с богами мне беседовать не доводилось.

— Это не в моих силах. Это как если бы ты содрал кожу на коленке. Надо ждать, пока зарастёт.

Ну… ранку ведь и продезинфицировать можно. Кремом намазать там… хотя… да, заживать всё равно будет.

— Но если рана глубокая… — продолжаю ассоциативный ряд.

— То и зарастать она будет дольше.

Это если заражение не начнётся. А то ведь, на аналогию опираясь, можно и до сепсиса какого дойти, после которого человек станет покойником.

А мир?

Иммунный ответ опять же. Я ведь в больничке много умных слов узнал. Вот если так-то, могут ли тени быть своего рода иммунным ответом мира на чужеродное проникновение?

— Сейчас миры соединены, — она, кажется, поняла. А может, и увидела. Так-то не удивлюсь. Богиня. Что ей стоит в голову залезть. — Если погибнет один, то погибнут все… я закрыла раны, как сумела. Поставила барьеры, чтобы люди не пробрались слишком глубоко. Но вы любопытны. И хитры. Вы горазды придумывать. И норовите узнать больше, чем следует…

— Барьеры трещат?

— Трещат. И ломаются. Мой мир сложен. И существа в нём обретают куда более опасные, чем те, с которыми люди сталкивались прежде.

Но табличку «Не влезай: убьёт» вешать, как мне кажется, поздно.

— Разработки? Да? И ещё вот… эти… как их… концессии? Полыньи? Их не закрывают, а используют… подожди, ты создала охотников, чтобы они… закрывали, да?

— Хранили. Границу. Её сотворили те, кто способен оказался выдержать первый вздох чужой силы. Многие погибли, но нашлись и те, кто устоял, но изменился. Вы, люди, легко меняетесь. Тогда был заключён договор между мной и людьми. Как и другой, между людьми и Светозарными. Мы смешали кровь свою. И ею же заперли границу.

— И отпереть её тоже можно… кровью?

— Видишь, — она улыбается и маска старой санитарки почти сползает с лица. — Ты сам всё понял.

— То есть… кто-то хочет отпереть старую границу, что приведет к новой катастрофе? Миры смешаются опять. Поползут всякие чудища и наступил полный апокалипсис.

Мора смотрела на меня задумчиво, потом кивнула.

— Примерно так.

— И я… я что должен? Удержать границу на замке⁈ — кажется, получилось слегка нервно. Даже не слегка. Истерично получилось.

Аж стыдно.

— Для начала сохранить род, — спокойно ответила Мора. И кажется, улыбнулась. — Пока жива кровь и сила, граница выдержит… Я ощутила неладное, когда одна за другой разорвались три связи. В краткий срок. Для меня — краткий. В мире людей время воспринимается иначе. Но я ощутила, что ослабли и многие другие.

— Громовы?

— Их нить истончилась до крайности. Резко и вдруг. В один момент почти даже оборвалась.

То есть, род пребывает в глубокой заднице, если на человеческий перевести. Считаем. Так, старик, который меня прирезал. Тимофей… помнится, сила у него была рыхлая. Татьяна. С местом женщины в здешнем мире я так и не разобрался, но, что-то, не кажется мне, что эта Татьяна как-то положение спасёт.

— А ты? Как-то… поспособствовать? Помочь?

Она качает головой.

— Договор был заключён не только между мной и людьми, но и мной и Светозарным. Ни я, ни он не можем являться в мир, ибо это нарушает равновесие, — продолжила Мора, глядя на всё ещё живого меня, там. — А издали разобраться… сложно. Повезло, что мальчик умер.

Повезло?

Своеобразное такое везение.

— Его душа была отмечена моей силой. И мне принадлежала.

— Ты его… с ним всё?

Хорошо? После смерти? Я его видел, но… он ушёл. И куда? Как?

— Я не пожираю души, Савелий Громов. Я лишь страж. Один из многих стражей на путях…

Направо пойдёшь — в пекло попадёшь.

Так?

— Это уж как получится.

Всё-таки мысли читает.

— Ты в каком-то роде тоже мой. Значит, что и мысли твои мне открыты. И многое иное.

— В каком роде? У нас там давно… христиане. Или мусульмане. Или вон буддисты ещё.