Я задаю его не в первый раз.

И всякий новый мы начинаем дискуссию, рассуждения… правда, теперь я поворачиваю в другую сторону:

— А если войны нет? Но есть революционеры. И много. Причём наглые… такие, которые не стесняются нападать и грабить. Или вот убивать.

— О, это нормально. Одно время становится модным быть революционером. Общественно одобряемым даже. В этом виделась романтика, такой себе декадентский флёр… к тому же не стоит думать, что волна революционного движения — это лишь российская проблема. Нет. Весь мир горит. Новые идеи оказываются весьма привлекательны.

— Маркс и…

— И Энгельс, — подхватывает профессор и впервые смотрит на меня. — Их труд, и не он один. Он далеко не первичен, до этого идея, что общественное неравенство — это не есть хорошо, витает где-то в воздухе. Рабочий класс растёт, а он, в отличие от крестьянства, куда более подвижен. И подвержен постороннему влиянию. Усиливается разрыв между классами. Расслоение… добавьте нерешённые национальные проблемы и получите гремучую смесь. Если нужна конкретная дата, то, пожалуй, в 1818 году Карл Занд убивает агента священного союза, а в Италии появляются первые тайные организации. И идея находит почву. Её подхватывают фении в Ирландии, которые начинают использовать современную взрывчатку. В конце девятнадцатого века всё это кристаллизуется в виде первых анархических организаций, которые внятно формируют идею «пропаганды делом» или «философии бомбы».

Я вспомнил тот вагон.

Людей, которые ехали себе… плохие-хорошие. Идейные и не очень. Жидоненавистники или те, кому плевать. Ехали и ехали. А потом раз и умерли себе.

Философия, чтоб её.

Бомбы.

— Год от года ситуация усугубляется. Весь мир полыхает. В Америке убиты президенты Маккинли и Гарфилд, В Европе несколько раз покушаются на Бисмарка. В 1894 году убили президента Франции Карно, а в 1897-м — премьер-министра Испании Антонио Кановаса. В 1898 году была убита австро-венгерская императрица Елизавета, а в 1900-м — король Италии Умберто. Король Греции[1], король Португалии[2] и король Сербии[3].

Надо будет, чтоб он Ленке рассказал.

А то балы, короны… и террористы, чтоб их.

— И как это остановить?

Потому что на Романова мне, честно говоря, плевать. И на всех этих высоких господ. Останься мы в вагоне третьего класса, я б и не дёрнулся вмешиваться. Как и Еремей. Пересидели бы. В лес бы ушли.

А теперь вот…

Влипли.

Встали, мать его, на пути революции.

А дальше-то что? Нет, коронованным особам я не сочувствую. Просто даже со своими скудными знаниями по истории знаю, во что вся эта революции у нас вылилась. И не хочу повторения.

Для Савки не хочу.

Для Метельки. Еремей с его характером точно сгинет.

— Остановить? Сложный вопрос… кстати, одна из причин мировой войны — именно попытка погасить внутренние социальные конфликты за счёт внешнего.

Охренеть логика… это типа хату спалить, чтоб тараканов вывести?

И профессор моё удивление видит. Улыбается так, не издевательски, не снисходительно, скорее уж печально.

— Никто не ждал такой войны. Все полагали, что конфликт будет скоротечный, быстрый и пойдёт на пользу. Встряхнёт общество. Переключит его внимание на иные проблемы. А что до революционеров. Вы… Савелий Иванович, уж простите, капиталист.

— Ещё какой.

— И скажите, есть ли вам дело до того, как живут ваши сотрудники?

Ну… положа руку на сердце, не особо.

— Именно… но вы вынуждены соблюдать трудовое законодательство. Худо-бедно. Да, можно обойти, но это в свою очередь чревато. Хотя всё равно обходят. Это вечный процесс и поиск компромисса. Только возникло это законодательство не на пустом месте. Оно было и в те времена, но иным… скажем, рабочий день длился до двенадцати часов. Вернее одиннадцати с половиной. Такая верхняя граница была установлена законом, когда правительство всё же поняло, что отношения между фабрикантами и рабочими надо регулировать. И безо всяких два через два. Просто двенадцать часов. Это согласно законодательству, но часто вместо двенадцати выходило четырнадцать и шестнадцать даже. Позже продолжительность этого дня начинает сокращаться, во многом, к слову, благодаря революционерам и постоянным стачкам. Выходные имелись. К примеру, воскресенья и ряд иных важных церковных праздников. Здесь, к слову, многие спорят, утверждая, что при царе рабочие отдыхали куда больше, чем при большевиках[4]. Оплата… это самый проблемный момент. Скажем так, она разнилась. Зависело от завода или промышленника, от опыта и ценности работника. Что, думаю, вам понятно.

Понятно.

Тому, кто нужен, я готов платить.

— Старые и опытные могли претендовать на неплохую по меркам рабочих оплату, которой хватило бы, чтобы перевезти в город семью. Тогда дети обычно пристраивались на завод. Платили им много меньше, но всё равно платили же. Жили… кто-то снимал квартиру, кто-то — половину койки.

— Это как?

— Это пополам. Смены разные. Один работает, а второй спит. Квартира — это тоже далеко не современная. Скажем, в двух-трёх комнатах могли жить двенадцать-четырнадцать человек, которые там же и работали. Питались очень скудно. Большей частью пустыми щами, гороховой кашей или мучною болтушкой. Мясо по большим праздникам и далеко не у всех. Полная антисанитария. В домах ещё имелись отхожие места, а вот на многих заводах и фабриках, особенно маленьких, их не обустраивали. Работники ходили, скажем так, куда получится. В итоге тиф, холера и прочие болезни цвели пышным цветом. Сами понимаете, что даже очень ценный работник в таких условиях сгорал быстро. А молодые часто толком и не успевали набраться опыта. Добавим постоянные штрафы. Буквально за всё. За непосещение церкви. За неопрятный вид. За ругань. И ещё чудесную привычку многих фабрикантов платить не деньгами.

— А чем?

— Векселями для лавки. Скажем, заводите вы при фабрике лавку, куда сами подвозите продукты. И цены выставляете свои. А в расчёт принимаете такие вот векселя. Их больше нигде не отоварить. Или просто записываете в долг, а потом вычитаете из зарплаты. От неё опять ничего не остаётся, и вы снова записываете в долг. Кстати, система довольно распространённая и не только у нас. Некоторые американские предприятия даже деньги свои печатали.

И это я себя капиталистом считал?

— Средняя продолжительность жизни в тот период — тридцать лет. У женщин чуть больше, если не ошибаюсь, тридцать два, у мужчин — меньше, двадцать девять[5]. Так что, сами понимаете, терять им было особо нечего. И если старое поколение ещё терпело, то молодое, получив какое-никакое образование, начало задаваться вопросами. Во многом их подбрасывали революционеры, которые и вербовали из числа заводчан последователей.

Ну да… сдохнуть ли в тридцать от чахотки с тифом, или чуть раньше, завоёвывая лучшее будущее для своих детей, которые, в ином случае, тоже сдохнут в тридцать…

Дерьмо.

И как это исправить?

[1] Король Георг I был застрелен 18 марта 1913 года в разгар военных действий против Турции анархистом Александросом Схинасом в Салониках

[2] 1 февраля 1908 года в Лиссабоне открытый экипаж, в котором ехала королевская семья, был обстрелян двумя убийцами. Жене Карлуша I, королеве Амелии, и их младшему сыну Мануэлу удалось спастись, а сам король и его старший сын Луиш Филипе погибли.

[3] Алекса́ндр I Обре́нович (бит группой офицеров-заговорщиков вместе с супругой, королевой Драгой, в ходе так называемого Майского переворота.

[4] Есть такое мнение. В 1916 г. в календаре было обозначено 42 дополнительных неприсутственных дня. Но часто касались они чиновников, а не рабочего класса. Их выходные определялись отдельным актом.

[5] Русский статистик и демограф Сергей Александрович Новосельский в своей работе «Смертность и продолжительность жизни в России» приводит следующие цифры: Для рожденных в 1896–1897 годах средняя продолжительность жизни составила 31.32 год для мужчин и 33.41 года для женщин. Тем, кто достиг 20 лет, в среднем предстояло жить ещё 41.13 и 41.22 года соответственно, что означает 61 год в общей сложности. Средняя же цифра в 30 лет получалась в результате дичайшего уровня детской смертности.