Голову налево.

Приборы.

Направо… шея ноет, затекла. Сесть не пытаюсь. Просто лежу, свыкаясь с телом и пытаясь сообразить, что же произошло. Судя по тому, что меня снова опутывали провода — хорошо хоть без маски на рожу обошлось — ничего хорошего.

Так… надо… как-то дать понять, что я жив. И уточнить детали заодно уж.

Ну, раз я всё равно тут.

Вместо этого закрываю глаза и пытаюсь нащупать нить, которая связала меня с Савкой. И с немалым облегчением понимаю, что есть она. Что если потянуть… нет, тянуть пока остерегусь.

У меня ещё дела остались. Неоконченные.

— Эй, — голос хриплый и надсаженный, что нормально, но на него отзывается охранник.

— Савелий Иванович, — взволнованная рожа расплывается улыбкой. — Вы живы…

— Не дождетесь. Кликни кого.

Приказ выполняется немедленно. В палате скоро становится людно. Меня привычно тормошат, осматривают, потом что-то там глядят на мониторах…

— Как же вы так, Савелий Иванович, — говорит с укоризною доктор. — Заставили нас поволноваться.

Хочется ответить, что работа у них такая, волноваться и вообще им за это платят, но сдерживаюсь. Всё-таки поганый у меня характер.

— Что произошло? — спрашиваю.

— А вот это я хотел бы сам узнать. Вы были стабильны. Более того, в любом ином случае я бы рекомендовал выписку, но вот… что вы делали в палате у Ольги Николаевны?

— А это кто?

— Ольга Николаевна Земская, — и гляди так, будто я вот должен догадаться.

Похоже, это та женщина, которая умерла. Кстати, интересный момент. Выходит, что именно приближение смерти я и почуял? Связанное с лилейным ароматом? И сама эта смерть если не открыла, то приоткрыла врата? На ту сторону?

— Не помню, — вру. — Просто вот… ехали… и показалось, что зовёт кто-то. А там никого. Я и заехал.

— И велели охраннику выйти?

— Меня в чём-то обвиняют?

— Не думаю, — доктор смотрит этак, с прищуром. — Ольга Николаевна… скажем так… пребывала в том состоянии, когда каждый час её мог стать последним. И её дочь не будет выдвигать претензий.

Хотя всё одно неприятно вышло.

— Я хотел расслышать. Показалось, что она говорит что-то такое… вот и хотел.

Он кивает, мол, объяснение принято.

— А потом в груди закололо…

— Сердце остановилось, — это уже сказано серьёзно. — Инфаркт…

Вот тебе, Громов, и цена за эксперимент.

— Вам повезло, что появилась дочь Ольги Николаевны…

Дальше я слушал вполуха.

Ну да, меня предупреждали, что чудеса бывают с подвохом. Чаще всего только такие и бывают. Распад опухоли. Изношенность организма. И надо себя беречь.

Поберегу…

И подумать бы стоит. Надо всем… но мне вводят какую-то пакость, отчего сознание проваливается в вязкий сон. Да, домой теперь точно не выпустят.

Хорошо, в парке погулять успел.

Точно.

И Виолеттка… слово надо держать.

…вставай, — голос Метельки пробирался сквозь дрёму. — Вставай, Савка…

Я на той стороне?

Не удивляет. И давлю зевок, потому что спать хочется зверски.

— Давай, пошли погуляем. Тут станция.

Я слегка неловко спускаюсь, больно задевая боком острый угол полки. Вот же ж… и главное, сам дурак, винить некого.

— Тут дядька Еремей велел выходить на станцию, он с этим, смешным, пошёл договариваться, чтоб нас в вагон второго классу взяли! Здорово, да? Поедем, как благородные!

Тень была внутри.

Савка тоже. Надо что-то с ним делать. Но что? Вернуться туда и затребовать к себе детского психолога?

— Еремей его охранять подрядился, — поясняю Метельке. — Этого… как его… советника.

— Титулярного советника, — Метелька поправляет меня. — Хороший чин. Дворянский. И с окладом почти в триста рублей…

— В месяц?

— В год. Плюс часто ещё квартирные положены, — Метелька принялся загибать пальцы. — Пошивочные, на построение мундиру. На дрова… но тут как где, порой и не отчисляют.

Мда. И снова не понимаю, много это или мало.

Свои деньги, припрятанные в приюте, я, точнее Метелька, которому это и было поручено, передал Еремею. Так оно и толку больше, и сохраннее.

— … но берут не просто так, а… — Метелька продолжал вещать что-то там про советников, точнее титулярных советников, потому что были и другие, а я разглядывал городок.

Вокзал здесь располагался на возвышении, а потому сам город с растекающимися улочками, разрезавшими разнокалиберную массу домов, был неплохо виден. Блестели на солнце купола храма, издали казавшегося белоснежно-сахарным. Его окружали такие же белые, будто ненастоящие дома.

— Что за место?

— Вилецк, — пояснил Метелька. — Так, мелкий городишко…

Чистый.

Или это издалека кажется? Вон там и зелень клубится, пусть и серая в моих глазах, но я-то знаю, что она зелёною быть должна. А средь неё проглядывают черепитчатые крыши. И только где-то совсем уж далеко, почти спрятанные в туманах и их же плодящие, прорисовываются трубы заводов.

Вокзал здесь был под стать городу, небольшой и опрятного виду.

— А где они всё-таки? — я покрутил головой, шею разминая. Ни Еремея, ни Лаврентия Сигизмундовича на станции не наблюдалось.

— Обедать пошли, — Метелька скорчил гримасу. — В ресторацию. А нам вот… сказал, чтоб пирогов взяли. Будешь?

— Буду, — я прислушался к себе и понял, что действительно буду, желательно, чтоб побольше и с мясом. — А не опоздают они с ресторацией?

— Нет, тут час стоит. Так что можем и прогуляться.

Не то, чтобы сильно хотелось, но делать всё одно было нечего. Пирогов мы прикупили у толстой одышливой тётки, которая заверила, что пироги найсвежайшие, а заодно уж налила домашнего компоту. И если не придираться, то получилось не хуже, чем в ресторации.

Есть мы устроились тут же, на лавочке, чтоб поезд из виду не выпускать. Метелька, хоть и храбрился, но явно опасался, что тот уедет, а мы вот останемся.

Жевали.

Глазели.

На поезда, что вытянулись по рельсам — помимо нашего стоял ещё один, столь же неказистый, хотя с вереницей блестящих свежей краской вагонов. На пухленькое, какое-то одновременно и пышненькое, и простоватенькое здание вокзала, украшенное огромными часами. На дворника, который придремал под этими часами, опираясь на метлу. На публику, что прогуливалась взад-вперёд по перрону.

Разные такие.

Дамы в нарядах и шляпках с пёрышками. Серьёзные господа. И тут же — молодчики в кожанках, что держатся своею компанией. Серьёзная особа с четырьмя разновозрастными детьми, ходившими за нею едва ли не строем. И парочка девиц со взбитыми в пену кудрями и одинаковых платьях, в крупный горох. Девицы походили на кукол. И яркая помада, из-за которой мне их губы казались чёрными, лишь усиливала сходство.

— Небось, телефонистки, — важно сказал Метелька. — Не учительки точно. Тем так красится неможно. Но и не из рабочих. Так что или телефонистки, или стенографистки.

— А те?

— Студенты, наверное. Ну или молодые… эти… которые по направлению. Мастера. Но не военные.

Военных на станции тоже было много, даже как-то чересчур.

— И не благородные, — продолжил Метелька.

— Почему?

— Без оружия. Вона, поглянь… на того от, в костюмчике…

Мужчина, на которого указал Метелька, стоял, опираясь на ограду, и курил. И на первый взгляд в фигуре его не было ничего-то приметного. Ну костюм. Ну дорогой, похоже…

Пистолет.

Он почти и не виден. И значит, что кобура, что пиджак шиты с учётом ношения этого вот пистолета.

— Это ещё дарники могут без оружия. Иные вовсе им брезгуют, мол, сила дана и этого хватит.

Господин докурил и бросил взгляд на часы. Перевёл на вокзальные. Поморщился.

К нему подбежал паренёк видом попроще. И тоже при оружии. Тут пиджак сидел кривовато, а потому пара пистолетов, что слева, что справа прорисовывались чётко.

— Кто-то важный едет, — сделал вывод Метелька. — Поглянь, сколько военных. Никогда столько не видел, чтоб сразу… и главное, унтеров почти столько же, сколько нижних.