— Его сын? И в одной компании с сыном герцога Орданена? — удивился Кеймрон.

Айри пыталась понять, почему это странно. И смогла. Герцог Орданен был главой Охранного ведомства императора, в то время как граф Нойтарг был из противников нынешней власти. Не могло быть и речи о дружбе их детей, однако, похоже, они оказались знакомы.

Барон Олден повел рукой, пригладил бакенбарды и добавил:

— Виконт Нойтарг, — Айри быстро поняла, что, скорее всего, речь о сыне графа, — рос вдалеке от Лендейла и с детства практически не видел отца. О нем отзываются, как о вежливом юноше, лояльном к императору. Единственное, что остается непонятно всем, это почему виконт до сих пор не вышел в свет. Он появляется в узких кругах, но не посетил ни одного официального мероприятия. Однако быть затворником осуждаемо, а не наказуемо.

Айри нахмурилась. Все эти интриги были скучны до зевоты, ее заинтересовало другое:

— А как выглядит виконт Нойтарг? Вам это известно, милорд?

— Известно, разумеется, мне ведь пришлось пообщаться и с ним, — кивнул барон. — Высокий молодой человек с темными волосами. Он был поражен до глубины души смертью леди и лорда, ведь именно виконт тот друг, который заходил к ним в «Либери».

Айри сжала руки в кулаки так, что ногти впились в ладони. Выходит, что пришедший к леди и лорду не был феей? Или… «Остановись. Слишком смелая версия, что граф Нойтарг и его жена — феи. Скорее даже безумная, — выдохнула она. — Выходит, что темноволосый мужчина не один. Не мог ведь виконт влюбиться в рабочую с фабрики?»

Барон рассказал немного о жизни лучших домов Лендейла, потом у него сел голос, и он удалился. Остался только пустой стул, который он приказал не убирать.

— Все равно я скоро опять сюда приду, — философски заметил барон, и дверь за ним закрылась.

Айри осталась наедине с Кеймроном и предпочла взяться за бумаги. Им принесли отчеты по месту преступления во втором округе. Удивительно, но следов не от уставных сапог практически не нашлось. Там ожидали поймать целую толпу, а по факту в здании находились трое: одна женщина в обуви с маленьким каблучком, один мужчина в ботинках без выраженного каблука и еще тот, чей правый след имел скошенный каблук. Негусто.

Голова закипала.

— Я пройдусь. На ходу думается лучше, — и она поднялась из-за стола, стараясь не посмотреть случайно на Кеймрона.

— О чем ты говорила с тем мальчиком?

Вопрос остановил Айри, уже взявшуюся за дверную ручку. Она скривилась — верно ведь, так и не рассказала. Стоя спиной к Кеймрону, она в двух словах описала одноухого и то, как его увидел Миджи, а потом, кивком попрощавшись, вышла.

Тучи разошлись, явив бледно-голубое, словно покрытое изморозью небо, и опустившееся за дома солнце наполнило улицы глубокими черными тенями, над которыми покачивались синеватые сумерки. Воздух стал особенно ясен, как бывает накануне похолодания, и портили его прозрачность только облачка пара от дыхания прохожих.

Лошади тянули экипажи молча, словно тоже чувствовали какую-то особенную, хрустально-звонкую тишину вечера. И люди говорили негромко — никто не смеялся, не кричал, не плакал, не шумел.

Айри шла, куда глаза глядели. Жадно вдыхаемый ей холодный воздух остудил — морозец сначала сковал горло, ледяным вихрем спустился в легкие, и вот уже вся грудь как будто обледенела изнутри.

«И правильно, и правильно», — тихо насвистывал на ухо ветер. Здравый смысл же подсказывал, что не забыть завтра форменную фуражку и перчатки будет лучшим решением.

Она хотела подумать, но четкий, равномерный шаг не ускорил работу мозга, как то бывало обычно, мысли наоборот разбежались, исчезли. До темноты Айри успела заглянуть в парк, где на редких кустах еще держалось яркое золото и где листва покрыла лавочки, свободные от горожан.

Домой она пришла несусветно рано. Она нагрела воды на кухне, достала таз, стиральную ребристую доску и мыло, принесла платье. От монотонного труда голова совершенно опустела, но вот на душе по-прежнему было тяжело.

Родители прибирались в пекарне, поэтому первой увидела Айри ее сестра.

— О, какая ты хорошая младшенькая, — улыбнулась Фели, которая принесла на руках котенка, чтобы покормить.

Айри продолжила тереть смоченную ткань о доску.

— Фели, а вы…

Айри посмотрела в глаза сестре, подсвеченные теплым огоньком очага, и замолчала. Вы любите меня? Вы боитесь за меня? Любой из этих вопросов звучал бы так, словно она сошла с ума. Ответ был очевиден. Любят. Боятся.

— Что ты хотела сказать? — нахмурилась Фели и перехватила удобнее шустрого котенка, который собирался спрыгнуть на стол, где лежали помытые и почищенные овощи.

— А выступление твое когда следующее? — выкрутилась Айри, рука соскользнула, и она пальцем ударилась о край доски. — Или ты опять уедешь?

— Нет, на зиму труппа остается в Лендейле. Говорят, мы покажем последнюю нашу постановку в императорском театре! Представляешь, Айри?

Фели была счастлива: ее голос звенел от радости. Когда-то она не думала, что станет актрисой, а теперь жизнь предоставила ей возможность блеснуть на лучшей сцене империи.

— Будет здорово. Жаль, мы прийти не сможем.

— Да, это меня тоже безумно огорчает! — и Фели, отпустив котенка, подошла к Айри со спины и обняла, крепко-крепко.

— Тише, придушишь. Я в полной мере ощутила твое сожаление! — и она стукнула по руке сестры.

— А вот ты сегодня странная, — выдохнула ей на ухо Фели, внезапно ставшая серьезной, и ее руки ослабели. — Домашними делами ты занимаешься только в крайнем случае! И пришла сегодня рано. Тебя же не выгнали с работы?

И Айри не поняла, чего больше было в последнем вопросе: сожаления или надежды.

— Нет, Фели. Все в порядке. Просто я устала и решила, что отдохнуть лучше всего дома. Я правда устала, только и всего. Приберешься здесь?

— Угу…

И Айри, схватив со стола морковку, поднялась к себе в комнату, сняла форму и замерла. Морковка хрустела во рту, но этот громкий звук не заглушил мыслей.

Кровать манила. Айри очень хотела спать — прошлую ночь она провела без сна, ворочалась, то натягивая одеяло до самого носа, то сбрасывая его, а утром ушла, не заправив постель.

Одеяло вперемешку с покрывалом лежало, угол свисал до самого пола, и она отвернулась к шкафу. Айри достала из него фуражку и перчатки, бросила на стул к кителю, села перед ним на корточки, обняла колени и положила на них голову. На фуражке медью блеснул кругляш с отчеканенными цифрами, и сразу ей вспомнилась протянутая рука с жетоном Ворфа, и листок с зарисованной пуговицей, и рука в белой перчатке.

Айри тряхнула головой и, погасив лампу на подоконнике, прыгнула в кровать, укрылась с головой толстым одеялом, не пропускавшим ни звука.

Она не услышала, как приоткрылась дверь, как вздохнула мама и прошептала: «Ну, спи, спи». Зато она слышала, как тяжело билось сердце, слышала собственные мысли, преследовавшие ее наваждением.

Одеяло не могло спасти и от воспоминаний. Они солнечным жаром летнего дня ударили в голову, они расцвели первой весенней сиренью — они вернулись, хотя Айри, казалось, избавилась от них.

Дни в воспоминаниях были ярки, полны свежести, полны счастья.

Это были дни, которые они с Кеймроном провели вместе.

Впервые Айри обратила на него внимание еще в первую неделю учебы в академии. Впрочем, в тот раз никто не остался равнодушен к юноше, который на тренировку пришел одетым, как на парад: чистенькая рубашка, брюки со стрелками, даже платок на шее был! Преподаватель из отставных военных, увидевший подобное среди учеников, растерялся, а потом гаркнул на Кеймрона:

— Это что за принцесса⁈

Выстроившиеся в ряд первокурсники засмеялись и вслед за старым воякой стали использовать такое необычное прозвище. И зря. Очень скоро Кеймрон доказал, что магу не обязательно бегать быстрее всех или больше всех отжиматься — оказалось достаточно забросить на крыши домов нескольких самых громких учеников, чтобы они замолчали. Так Кеймрона очень быстро перестали дразнить, а вместо этого стали бояться.