— Ба, кого я вижу! — я всмотрелся в бледное лицо под кепкой. — Григорий Семенович Лозовой, бывший чертежник Путиловского завода. Все еще хромаете?

Он промолчал, но по его бегающим глазам я понял, что узнал меня.

— Обыскать, — скомандовал Глушков.

Из карманов потертого пальто извлекли: немецкую зажигалку «IMCO», записную книжку в сафьяновом переплете и копировальную бумагу «Пеликан».

— Так-так, — Глушков развернул книжку. — Адрес в Риге, шифрованные записи… А это что?

На пол выпала свернутая газета «Сегодня», рижское белоэмигрантское издание. И в ней обнаружилось…

— Стоять! — крикнул я, но Лозовой с неожиданной прытью рванулся к выходу.

Грохнул выстрел, часовой среагировал мгновенно. Пуля чиркнула по стене, осыпав нас кирпичной крошкой. А беглец уже мчался между товарными вагонами.

— Не стрелять! — крикнул я, бросаясь следом. — Живым брать!

Хромой Лозовой оказался на удивление быстрым. Петляя между вагонами, он мчался к темневшему впереди забору. Снег скрипел под сапогами, морозный воздух обжигал легкие.

Вдруг из темноты метнулась тень, Глушков, срезав путь через пути, перехватил беглеца. Короткая схватка, глухой удар, и вот уже бывший чертежник распластался на затоптанном снегу.

— Вяжите субчика, — хрипло скомандовал начальник охраны, доставая из кармана шинели наручники.

В свете станционного фонаря я разглядел выпавшую из кармана Лозового карточку. Германский паспорт на имя Курта Мюллера. А в потайном кармане пальто шифровальный блокнот с кодами.

— Прошу в машину, — я кивнул подоспевшим охранникам. — Товарищ Рожков уже ждет на Лубянке.

В кабинете заводоуправления я развернул найденную при обыске газету. Между страниц обнаружилась фотография нашей новой лаборатории. А на полях знакомым почерком: «В. ждет образцы стали. Срок — 48 часов».

Я снял телефонную трубку:

— Соедините с товарищем Рожковым. Срочно… Алексей Петрович? У меня для вас информация. Ветлугин в Риге, ждет курьера с образцами. Да, есть доказательства… Что? Уже выехали на вокзал? Отлично…

Утром Рожков сообщил: группу Ветлугина взяли при посадке в рижский экспресс. При них нашли чертежи кислородной станции и немецкие взрыватели, точно такие же, как использовались при диверсии.

Я смотрел, как за окном занимается морозный январский рассвет. История с путиловскими инженерами завершена. Но почему-то казалось — это только начало. Слишком серьезные силы стоят за попытками выведать секреты нашего производства.

— Степан! — я выглянул в приемную и сразу обнаружил водителя. — Заводи машину. Едем в мартеновский.

До сдачи оборонного заказа оставалось восемь дней. А значит, нет времени на размышления о тайных врагах. Печи ждут.

Снег скрипел под полозьями саней, в которых разместили хрупкие ящики с надписью «Осторожно! Радиолампы!». Бонч-Бруевич лично контролировал разгрузку, его высокая фигура в университетской шубе возвышалась над грузчиками.

— Михаил Александрович, может, стоило подождать более теплой погоды? — я поприветствовал известного радиоинженера.

— При минус двадцати электроника работает даже лучше, — улыбнулся он, подслеповато моргая. — Меньше паразитных токов. А вот ваш молодой человек, говорят, придумал интересную схему усиления?

Зотов, раскрасневшийся от мороза, уже раскладывал на столе в лаборатории свои чертежи. Его самодельный усилитель на радиолампах ГК-3 занимал целый верстак.

— Смотрите, — он включил рубильник с эбонитовой ручкой. — Сигнал от термопары идет на первый каскад, затем дальше.

Бонч-Бруевич склонился над схемой, его опытный глаз быстро оценивал решение:

— А ведь работает! И очень оригинально… Особенно схема компенсации помех.

— Василий у нас самородок, — я похлопал Зотова по плечу. — Сам разработал систему автоматического регулирования температуры печи.

За окнами лаборатории раскинулся заснеженный заводской двор. В свете прожекторов рабочие осторожно затаскивали в здание огромные деревянные ящики с электронно-лучевыми трубками.

— Ну-с, — Бонч-Бруевич потер озябшие руки, — приступим к монтажу? Время не ждет.

Будущая диспетчерская на втором этаже мартеновского цеха уже ждала оборудование. Стены выкрашены белой масляной краской, на полу — новый линолеум «Пирелли». Вдоль стен протянулись стойки с измерительными приборами.

Я поглядел на изобретателя. В который раз подивился, что судьба дала мне шанс работать с легендарными людьми, о которых я читал только в учебниках.

Михаил Александрович Бонч-Бруевич, создатель первых отечественных радиоламп, выглядел типичным русским профессором старой школы. Высокий, сухощавый, с аккуратно подстриженной седеющей бородкой, иногда подслеповато щурился. Его долгополая университетская шуба с потертым меховым воротником хранила еще дореволюционный петербургский шик.

Выпускник Николаевского инженерного училища, блестящий офицер, он после революции всецело посвятил себя радиотехнике. Его лаборатория в Нижнем Новгороде стала центром разработки первых советских радиоламп.

История нашего сотрудничества началась совсем недавно, с подачи Сорокина. Молодой Зотов, копаясь в своей домашней мастерской, собрал удивительный радиоприемник, способный принимать даже берлинские станции. Его схема усиления оказалась настолько оригинальной, что я через Сорокина немедленно организовал встречу с Бонч-Бруевичем.

— Поразительно, — сказал тогда Михаил Александрович, разглядывая самодельный усилитель. — У вашего юноши явный талант. Эта схема компенсации помех просто бесподобна. Мы в Нижнем только подходим к подобному решению.

Затем быстрая поездка в Нижегородскую радиолабораторию. Длинные разговоры о возможности передачи изображения на расстояние. Бонч-Бруевич показывал экспериментальные электронно-лучевые трубки, рассказывал о работах Розинга.

— А что если, — предложил я тогда, — соединить вашу систему передачи изображения с автоматическим управлением мартеновской печью? Диспетчер сможет не только видеть процесс плавки, но и управлять им дистанционно.

Михаил Александрович загорелся идеей. За пару дней в его лаборатории собрали первый комплект оборудования. Зотов разработал схему сопряжения системы видеонаблюдения с автоматикой печи.

— Знаете, — говорил Бонч-Бруевич, поблескивая пенсне, — в Америке Зворыкин пытается создать нечто подобное. Но у нас есть шанс опередить их. Особенно с такими самородками, — он кивнул на Зотова, колдовавшего над схемой.

И вот теперь, в январский мороз, мы начинали монтаж первой в стране системы промышленного телевидения с автоматическим управлением. Бонч-Бруевич лично приехал из Нижнего, чтобы контролировать установку.

— Ну-с, — он достал из кармана шубы серебряный портсигар с монограммой, — прошу к пульту управления. Василий Петрович уже подготовил схему коммутации.

В будущей диспетчерской уже смонтировали главный пульт управления — массивную конструкцию из полированного дуба с десятками приборов «Сименс» на черных мраморных панелях. В центре экспериментальная электронно-лучевая трубка в бронзовом корпусе, детище нижегородской лаборатории.

— Основной усилитель ставим сюда, — Бонч-Бруевич указал на стойку из стального профиля. — Каскад на новых лампах ГК-3 с повышенной крутизной характеристики. Мы их специально разработали для этого проекта.

Зотов, в неизменной кожанке, уже прокладывал силовые кабели в медной оплетке:

— Михаил Александрович, я тут добавил схему подавления сетевых наводок. В заводских условиях случаются помехи от моторов.

— Правильно мыслите, голубчик, — кивнул профессор, разворачивая на чертежном столе схемы. — А термопару куда планируете установить?

— В гнездо печи, — вмешался подошедший Величковский. — Там температура наиболее показательная.

На стене уже укрепили огромную мнемосхему завода. Разноцветные лампочки «Осрам» показывали состояние каждого агрегата. От схемы к пульту тянулись десятки проводов в цветной изоляции.