Морозным январским утром мы очутились на заводском полигоне. Снег поскрипывал под сапогами, термометр на щите метеостанции показывал минус двадцать три. Мощные прожекторы с чугунными корпусами заливали испытательное поле ярким электрическим светом, выхватывая из предрассветных сумерек силуэты оборудования.

На бетонном основании уже установили две броневые плиты. Слева — классическая немецкая броня «Круппа», справа — наша новая разработка. Молодые рабочие в новых ватниках заканчивали монтаж измерительных приборов.

— Хронограф «Беккер» откалиброван, — доложил Сорокин, подойдя ближе и отряхивая штанины. В руках он держал планшет с таблицами баллистических расчетов. — Готов фиксировать начальную скорость снаряда.

Величковский в теплом пальто с каракулевым воротником в последний раз проверял установку броневых плит:

— Угол наклона точно тридцать градусов, — он сверился с геодезическим теодолитом «Герц». — Расстояние до орудия сто метров, как в стандартных испытаниях.

Я обошел испытательное поле. Трехдюймовка образца 1902 года, начищенная до блеска, ждала своего часа. Это была полевая скорострельная пушка, она стояла на своем классическом лафете с характерными загнутыми станинами.

Щит из котельной стали, выкрашенный в защитный цвет, поблескивал на морозе. Ствол тридцатого калибра начищен до зеркального блеска. Затвор поршневого типа системы Норденфельда работал как часы, артиллеристы только что закончили смазку механизма ружейным маслом «Ружьецвет». Под колесами с шинами «Треугольник» лежали деревянные брусья для устойчивости. Прицельные приспособления, панорама Герца с делениями до тридцати пяти верст тщательно выверены.

Рядом штабелем лежали снаряды, отобранные на военном складе. Артиллерийский расчет в форменных шинелях проверял прицельные приспособления.

Тут же хлопотал Василий Зотов — коренастый парень лет двадцати трех, с открытым лицом и внимательными серыми глазами. Несмотря на мороз, его высокий лоб покрывала испарина, он увлеченно возился с самодельным регистратором.

На нем новенькая кожанка, купленная на премию за рационализаторское предложение по кислородной станции, под ней виднелась косоворотка домашней вязки. В петлице поблескивал значок выпускника ФЗУ, а в нагрудном кармане торчала потрепанная записная книжка, куда он постоянно заносил технические идеи.

Удивительный самородок, подумал я, глядя, как ловко его руки собирают сложный прибор. Сын путиловского рабочего, он с детства возился с механизмами.

В шестнадцать лет собрал действующую модель паровой машины, в восемнадцать усовершенствовал станок в механическом цехе. А недавно я узнал, что дома у него целая мастерская: токарный станок «Феникс», купленный на толкучке и восстановленный своими руками, самодельный радиоприемник, способный ловить даже Берлин, и множество других начатых изобретений.

— Василий, — окликнул я его. — Как твоя учеба в вечерней Промакадемии?

Он просиял, его открытое лицо осветилось улыбкой:

— Отлично, Леонид Иванович! Профессор по электротехнике сказал, мое решение для кислородной станции можно в учебники заносить. А еще я там познакомился с одним инженером из лаборатории Бонч-Бруевича… — он замялся, явно не решаясь продолжить.

— И что? — подбодрил я.

— Понимаете, у меня идея появилась, — он достал из кармана потрепанный блокнот в клеенчатой обложке. — Если соединить усилитель на новых лампах с системой автоматического регулирования, можно создать устройство для дистанционного контроля температуры в печах, — Зотов быстро чертил схему, карандаш летал по бумаге. — Смотрите: термопара дает сигнал, усилитель на лампах ГК-3 его усиливает, а потом через реле «Сименс» управляет подачей газа. Я уже собрал макет дома, работает!

Он достал из планшета сложенный вчетверо ватманский лист:

— Вот полная схема. Здесь входной каскад на лампе с высоким коэффициентом усиления, здесь система компенсации помех. Это я придумал, когда возился с радиоприемником. А самое главное, — его глаза загорелись еще ярче, — можно передавать показания на любое расстояние! Поставим в диспетчерской самописец «Сименс-Гальске», и дежурный будет видеть температуру во всех печах сразу.

Величковский давно уже находился рядом, он мигом схватил чертеж:

— Позвольте… Это же… это же именно то, что нам нужно для автоматизации! А если добавить еще и систему передачи изображения, о которой говорил Леонид Иванович, то это будет самая передовая наработка.

— Уже думал об этом! — Зотов перевернул страницу блокнота. — Можно использовать разработки Розинга. Я читал его статьи в «Известиях Русского технического общества». Если взять электронно-лучевую трубку и добавить систему развертки на моторе «АЭГ», то можно улучшить экраны.

Я слушал этот технический диалог и понимал: вот оно, будущее советской промышленности. Профессор старой школы и молодой самородок из рабочих, объединенные страстью к техническому прогрессу, вместе создают то, что через десятилетия станет обычным делом, автоматизированные системы управления производством. На морозе от их увлеченности словно становилось теплее.

— А что там с киноаппаратом? — мягко напомнил я, чтобы вернуть Зотова к реальности.

Тот быстро оглянулся.

— Киноаппарат «Дебри» установлен, — доложил он, протирая объектив замшевой салфеткой. — Будем снимать испытания для отчета. И еще… — он замялся. — Я тут собрал автоматический регистратор деформации. По своим чертежам.

— Покажите.

Зотов открыл ящик. Внутри поблескивал латунными деталями хитроумный прибор, похожий на сейсмограф:

— Вот здесь стальная игла чертит график на закопченном барабане. Показывает, как деформируется броня при попадании снаряда. А это, — он указал на часовой механизм, — привод от хронометра «Павел Буре».

Величковский внимательно осмотрел прибор:

— Василий Петрович, голубчик, — профессор по привычке обращался ко всем молодым инженерам по имени-отчеству. — Ваш регистратор — это просто чудо! Особенно механизм синхронизации с хронографом. Сразу получим полную картину разрушения! Вы не думали подать заявку на патент?

Зотов смутился, его открытое лицо порозовело:

— Что вы, Николай Александрович, какой патент… Это же для общего дела.

Надо же, какой бескорыстный. Молодец, достойный выходец из социалистического общества.

Впрочем, долго стоять на месте я не мог. Надо двигаться дальше. От пушки я отправился к пункту наблюдения. Там меня встретил Сорокин.

— Баллистические таблицы готовы, — он протянул мне папку с расчетами. — Первый выстрел по немецкой броне, второй по нашей. Одинаковые снаряды, одинаковый заряд пороха.

К испытательному полю подъехал грузовик «АМО-Ф-15». Рабочие в брезентовых рукавицах начали выгружать измерительное оборудование: тензометры «Гугенбергера», микрометры «Цейс», твердомеры «Бринелля».

— Через два часа прибывает комиссия, — я сверился с карманным хронометром. — Все должно быть готово к показательным испытаниям.

Сорокин нервно огляделся и прищурился:

— Леонид Иванович, а если… если расчеты неверны? Такая высокая комиссия, сам Тухачевский…

Я покачал головой.

— Наша сталь лучше немецкой. Мы это уже доказали в лаборатории. Теперь докажем на полигоне.

Над заводскими корпусами занимался рассвет. Из труб мартеновского цеха поднимались столбы дыма. Там продолжалась работа над оборонным заказом. А здесь, на полигоне, готовилось главное испытание, которое должно доказать превосходство советской металлургии.

До прибытия комиссии оставалось два часа. До сдачи первой партии заказа девять дней.

Ровно в десять утра у проходной завода появился первый автомобиль. Черный правительственный «Паккард» с характерным удлиненным капотом. За ним длинной вереницей подтянулись остальные машины: представительский «Роллс-Ройс» наркомата, несколько «Бьюиков» с военными номерами, замыкал колонну бронированный «Фиат» охраны.