Первый выстрел прогремел особенно громко в морозном воздухе. Броня выдержала отлично — на поверхности едва заметное углубление.

— Превосходно! — не удержался Студеникин. — Смотрите, даже отколов нет!

Второй выстрел — тот же результат. Третий — снова успех.

Величковский, стоявший рядом со мной, довольно улыбался:

— Как видите, господа, все характеристики полностью соответствуют техническому заданию.

Архипов внимательно осматривал следы попаданий:

— Да, впечатляет. Даже лучше немецких образцов.

Полозов что-то быстро записывал в протокол, время от времени сверяясь с хронометром.

— Теперь проверим другую партию, — Межлаук указал на следующий щит. — Продолжайте.

Артиллеристы перенесли огонь на новую мишень. Я был совершенно спокоен. Эта партия прошла те же проверки, что и первая.

Грянул выстрел.

В первую секунду я даже не понял, что произошло. Вместо аккуратной вмятины на броне появилась уродливая трещина.

— Однако… — протянул Архипов.

— Следующий выстрел, — скомандовал Межлаук.

Второе попадание — и броневая плита разлетелась, словно стекло.

В воздухе повисла тяжелая тишина. Только ветер свистел в ушах, да где-то вдалеке лаяли собаки.

— Проверим еще один образец из той же партии, — голос Межлаука теперь звучал сухо и официально.

Результат оказался таким же.

— Полозов, — Межлаук повернулся к эксперту. — Немедленно отправляйте образцы в лабораторию. Нужен полный анализ металла.

Я смотрел на разбитые броневые плиты и не мог поверить своим глазам. Этого просто не могло быть. Мы проверяли каждую плавку, каждый лист…

Величковский побледнел так, что, казалось, вот-вот упадет:

— Я… я не понимаю… Мы же контролировали все параметры…

— В моей машине есть полевая лаборатория, — Студеникин больше не улыбался. — Можем сделать экспресс-анализ прямо здесь.

Следующий час прошел в тягостном ожидании. Студеникин колдовал над пробами, остальные члены комиссии негромко переговаривались, стоя поодаль.

Наконец металлург выпрямился:

— Нарушение технологии термообработки. Грубейшее. Структура металла полностью не соответствует заданным параметрам.

Межлаук достал из портфеля папку с гербовыми бланками:

— Будем составлять акт. Пройдемте в машину, здесь слишком холодно.

В теплом салоне «Линкольн Л» тишину нарушал только скрип пера. Межлаук писал быстро, четким канцелярским почерком. Остальные члены комиссии изредка вставляли замечания.

Последняя подпись легла на бумагу, когда уже начало темнеть. На полигоне зажглись прожектора, их резкий свет выхватывал из темноты разбитые броневые плиты — немые свидетели нашего поражения.

Когда комиссия уехала с полигона, сухо попрощавшись со мной, я сразу помчался к Орджоникидзе. Хотел объяснить, как так получилось.

В приемной наркома было непривычно тихо. Рабочий день давно закончился. Только настольная лампа на столе секретаря бросала желтый круг света на пустые бланки и стопки папок с исходящими документами.

— Заходи, — раздался голос Орджоникидзе.

В его кабинете пахло «Казбеком» и остывшим кофе. Серго сидел за столом, перед ним лежал раскрытый акт комиссии. В свете лампы под зеленым абажуром его лицо казалось особенно усталым.

— Присаживайся, — он кивнул на кресло. — Кофе будешь?

— Нет, спасибо, — я достал из портфеля папку с документами. — Вот передаточные распоряжения на акции. Все оформлено, как договаривались.

Орджоникидзе взял бумаги, но не спешил их подписывать. Вместо этого он долго разглядывал меня поверх листов:

— Знаешь, Леонид Иванович, за что я тебя уважаю? За то, что держишь удар. Другой бы уже истерику закатил, про врагов народа кричал бы. А ты спокоен, как удав

Я пожал плечами:

— Какой смысл в истериках? Надо работать.

— Вот именно, — Серго отложил документы и потянулся за портсигаром. — Будешь?

Я покачал головой. Орджоникидзе закурил, выпустил струю дыма в потолок:

— Только вот какая странность получается… Межлаук, умница, опытнейший инженер, вдруг безошибочно находит именно ту партию, где брак. Словно знал заранее, где искать.

— Случайность, наверное, — я старался говорить ровно.

— Случайность… — Серго усмехнулся. — У нас, большевиков, знаешь, какая поговорка? Случайности не случайны. Особенно когда речь о военных заказах.

Он помолчал, стряхивая пепел в массивную хрустальную пепельницу:

— Ладно, давай по делу. Акции я принимаю, как договорились. Это честно — ты сам такое условие предложил. Но завод пока остается под твоим управлением. Считай это… актом доверия. Ты ведь должен сдать заказы. Надеюсь, получится.

— Спасибо, Григорий Константинович.

— Не за что пока, — он придвинул к себе бумаги. — А теперь слушай внимательно. Даю тебе месяц. Найди, кто это устроил. Мне нужны факты — железные, неопровержимые. Понял? Но самое главное, сдай заказы. Аванс я тебе теперь дать не могу, извини. Делай, что хочешь, изворачивайся, нажали деньги, но сдай заказ, понял?

— Понял, — я встал. — Разрешите идти?

— Иди, — Орджоникидзе уже склонился над документами. Но когда я был у двери, вдруг окликнул: — И вот еще что… С Рыковым поосторожнее. Он может быть опаснее, чем кажется.

На улице моросил мелкий дождь. Я медленно шел к машине, обдумывая разговор. Серго дал недвусмысленный намек. За провалом испытаний стоит кто-то очень серьезный. Кто-то, кто точно знал, какую партию нужно проверять.

Значит, на заводе есть предатель. И я его найду, чего бы это ни стоило.

— В контору, — бросил я Степану, садясь в «Бьюик».

Ночь обещала быть долгой. Нужно заново просмотреть все документы, опросить всех причастных к производству злополучной партии. Где-то в этом ворохе бумаг и показаний должна найтись ниточка, ведущая к виновным.

В заводской конторе было темно и тихо. Только в моем кабинете горела настольная лампа да потрескивали поленья в старинном кафельном камине.

Я сидел в кресле, бессмысленно глядя на язычки пламени. Впервые за весь этот бесконечный день можно позволить себе осознать случившееся.

Все рухнуло. Годы работы, миллионные вложения, тщательно выстроенные планы — все превратилось в пепел, как эти догорающие поленья. В висках стучало от бессильной ярости. Хотелось что-нибудь разбить, закричать, но я только стиснул подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев.

Там, перед Орджоникидзе я не мог позволить себе потерять лицо. Пришлось строить из себя бесстрастного робота. Если бы он знал, чего мне это стоило.

В дверь осторожно постучали.

— Войдите.

Котов бесшумно проскользнул в кабинет, прижимая к груди неизменный гроссбух в черном коленкоровом переплете.

— Леонид Иванович… — он присел на краешек стула, раскрывая книгу. — Я тут подсчитал… У нас осталось всего на две недели зарплаты рабочим. А сырье… — он замялся. — На складах запас только на десять дней.

— Знаю, — я отвернулся к окну. За стеклом чернела ночь, только в мартеновском цехе горели огни. — Без аванса за военный заказ мы встанем. А если встанем, это конец. Полный и окончательный.

— Может быть, попробовать перезаложить оборудование? — неуверенно предложил старый бухгалтер. — Или…

— Нет больше «или», Василий Андреевич, — я невесело усмехнулся. — Все карты биты. Они нас переиграли.

Котов тяжело вздохнул и молча вышел. Он все понимал, сорок лет в бухгалтерии научили его читать цифры лучше любых слов.

Не успела закрыться дверь за Котовым, как снова раздался стук. На пороге стоял Величковский, нервно теребя золотую цепочку пенсне.

— Можно?

Я кивнул. Профессор прошел к камину, постоял, глядя на огонь:

— Я проверил документацию по той партии. Кто-то намеренно изменил режим термообработки. Это не могло произойти случайно.

— Какая теперь разница? — я впервые за весь день позволил отчаянию прорваться в голос. — Даже если мы найдем виновного — это ничего не изменит. Без денег завод встанет через две недели. Мы сорвем военный заказ, и тогда все пропало.