А мачеха… мачеха, похоже, проводит дни в своей спальне, запершись и отпивая джин-тоник.

Я поднимаюсь и принимаю сидячее положение. Голова немного болит — следствие ночных дум и беспокойства, которые не покидают меня. Каждую ночь мне снится одна и та же самая женщина. Она что-то говорит мне, но я не слышу ее слов.

Они проходят сквозь меня, оставляя после себя только тревогу и недосказанность. Я просыпаюсь с ощущением, что что-то важное ускользнуло от меня, и каждый раз это чувство становится сильнее.

Я не знаю, что она хочет мне сказать, но знаю одно — я не могу продолжать терять это.

Про монстра я не хочу думать.

Каждое его упоминание словно наносит удар в самое сердце. Я никогда не переживала такого раньше.

Я люблю Влада, и не боюсь это признать себе. Но сегодня мне предстоит сказать это брату.

Но как?

Как сообщить человеку, который когда-то был мне всем, что я влюблена в того, кого он так презирает?

Я даже не верю, что он обменял меня на нашего отца. Каждая мысль о том времени отдается болью в теле, и я стараюсь не думать о нем.

Я не хочу вспоминать его глаза, полные страха, не хочу вспоминать, как его руки дрожали, когда он пытался вырваться. Но одно меня все же мучает: почему папа так стремился сбежать, как будто его кто-то заставил?

Я подхожу к умывальнику и включаю холодную воду, чтобы хоть как-то освежиться.

Стою в ванной, еще не надев одежду, и чувствую, как мне не хватает того уюта, который давала мне вода. Сейчас все кажется холодным и чужим, и мысли лезут в голову одна за другой.

Я умываюсь и смотрю на себя в зеркало. Мое отражение кажется чужим, безжизненным. В нем нет ни одной эмоции — просто пустота.

Это не я.

Я снова начинаю думать о том, что будет со мной, если я перестану испытвать эмоции.

Если стану совсем пустой?

Эта мысль пугала меня до дрожи.

Но в глубине я знаю, что если я позволю себе чувствовать, я просто не выдержу.

Я сойду с ума.

Беру мягкое полотенце, вытираю лицо и продолжаю смотреть на себя в зеркало. Где-то в глубине я надеюсь, что в этот момент увижу в себе хоть каплю того, что было раньше. Но ничего не происходит.

Я нахожу свою косметичку, ту самую, которую так давно не открывала.

Как же я забыла, как это — наносить макияж, делать себя другой, скрывать свои чувства за слоем тональной основы и помады.

Беру тушь, тени, румяна и помаду, один за другим.

Через полчаса я смотрю на себя.

Не красная помада, как раньше, а бежевый оттенок. Мягкие коричневые стрелки, а не резкие черные. И вместо почти незаметных теней — сияющие блестки, будто отголоски той яркости, которой мне так не хватает.

Я выпрямляю волосы. Когда-то я считала прямые волосы скучными и банальными, но теперь мне они нравятся.

Они придают мне уверенности.

Пытаюсь улыбнуться, но улыбка получается натянутой и неестественной.

— Черт с ней, — выдыхаю я, и иду к гардеробной.

Надеваю нижнее белье и начинаю выбирать одежду.

Это так странно — снова трогать те вещи, которые когда-то были для меня так важны.

Я забыла, что такое наслаждаться тем, что мне нравится.

Или, может, я обманываю себя?

Последние месяцы я принадлежала только себе.

Передо мной висят платья.

Но сейчас мои глаза, казалось бы, хотят увидеть себя в чем-то другом. И вот передо мной деловой костюм белого цвета. Он идеально садится.

Я удивляюсь, что ни разу его не носила. В нем я становлюсь другой — деловой женщиной. И белые полусапожки завершают мой образ.

Спускаюсь вниз. Швейцар помогает мне надеть шубу из искусственного меха и открывает двери, ведущие к машине. Водитель стоит возле автомобиля и здоровается со мной.

— Доброе утро, Изабелла Николаевна, — говорит он, слегка наклоняясь в поклон.

— Доброе, — привествую, кивая, и садусь в белоснежные сиденья автомобиля.

Мы едем в ресторан, который Ян так любит — итальянская кухня. Водитель паркует машину на подземной парковке и выходит, чтобы открыть мне дверь. Я принимаю его руку и направляюсь к лифтам. Мой водитель, одновременно и телохранитель, идет позади. Ян нанял его, чтобы такие инциденты, как те, что произошли ранее, больше не повторялись.

Лифт поднимает нас на двадцать пятый этаж, и я чувствую, как замирает дыхание. Вид из окон данного ресторана на Москву потрясающий. Высокие потолки, белые деревянные панели и мягкая подсветка придают этому месту ощущение уюта и величия одновременно.

— Изабелла Николаевна, здравствуйте, — встречает меня миловидная девушка на ресепшн. — Вам нужно снять верхнюю одежду.

Швейцар снимает с меня шубу и отдает её в гардероб. Я следую за указаниями, направляясь к дальнему столику у окна, и здесь, кроме нас, никого нет.

Мелисса с улыбкой поднимает голову от телефона, а Ян сидит, скрестив руки на груди, и бросает на нее недовольный взгляд.

— Всем привет, — говорю я, садясь в кресло.

На столе стоят только кувшин с водой и чашки с кофе и чаем.

Мелисса улыбается мне, её макияж лёгкий, а волосы снова кудрявые.

— Мне нравится твой костюм, — говорит она. — У тебя новая прическа? Очень идёт.

— Спасибо, — отвечаю, — А мне твоя рубашка.

— Это мне бренд подарил, — смеется Мелисса. — И брюки тоже. Плюсы быть моделью.

Ян только вздыхает, и в его взоре чувствуется некое раздражение. Но мне кажется, что это уже не так важно.

Брат медленно переводит взгляд на меня, и его лицо вдруг становится мягче. Я замечаю, как уголки его губ чуть приподнимаются, едва заметная улыбка, которая, однако, не достигает глаз.

Каждый раз, когда он смотрит на меня, я чувствую, как будто что-то изменяется в его взгляде. Ян как будто проверяет меня, наблюдает за мной, и в этом взгляде есть что-то странное — осторожность или даже нечто более глубокое, скрытое за его холодным выражением.

Но между нами, кажется, выросла невидимая стена. Лёгкая, едва уловимая, но достаточно крепкая, чтобы я почувствовала её каждый раз, когда пытаюсь сделать шаг навстречу.

После похищения Ян стал ко мне обращаться иначе — его слова уже не такие тёплые, а манера общения более сдержанная. Мой брат как будто держит дистанцию, осторожно устанавливая невидимые границы, которые я не решаюсь пересечь.

В его поведении нет агрессии или отторжения, но присутствует что-то более тонкое, неуловимое: он словно прячет часть себя, а я остаюсь за этой завесой. И я не понимаю, что произошло, почему всё изменилось так резко.

Почему иногда Ян становится таким холодным, таким чужим рядом со мной, как будто между нами прошла пропасть, которую я не могу преодолеть.

— Иззи, я заказал тебе яичницу с беконом и сыром, — говорит он, откидываясь на спинку кресла, и я вижу, как его плечи расслабляются.

— Благодарю, — произношу холодно, чувствуя тошноту.

Возможно, это потому что последние дни я почти не ела.

— Иза, как ты? — спрашивает обеспокоенно Мелисса, налив себе кружку травяного чая.

Я вижу её напряжение, но взгляд полон заботы, губы чуть сжаты, а зелёные глаза вытаращены от беспокойства.

— Всё нормально, — стараюсь сказать это так, чтобы улыбка на моём лице выглядела искренней.

Но у Лисы всё равно выражение остаётся тревожным, и я чувствую, что не получается скрывать свои истинные эмоции.

— Правда, сейчас я дома, — делаю паузу, чтобы убедить всех, а главное себя, — С вами.

— Я собрал вас, чтобы рассказать, — его голос звучит отстранённо, почти как эхо, не касающееся нас.

Ян, не взглянув на нас, смотрит в панорамное окно, будто за ним скрывается ответ на все вопросы.

Его лицо остаётся непроницаемым, взгляд устремлён в пустоту за стеклом, как если бы он хотел отдалиться от этого момента, от нас. Слова Яна словно растворяются в воздухе, не оставляя следа, и мне кажется, что мы все в этом зале находимся где-то далеко друг от друга.

Но монолог брата прерывают подошедшие официанты, поставив на стол наши блюда. Тишина наполняется ароматами горячей пищи — запах яичницы с хрустящим беконом и расплавленного сыра, который проникает в воздух, словно манит и отвлекает.