Они преследовали как гончие псы. Подчиняясь приказу ленсмана, чем авторитет они понимали неосознанно, как рядовой понимает бодрящий шваггер-стик. Не дожидаясь перехода от слов к делу.

Ингмар был быстрее, но солдаты из Ниеншанца выносливее. Мушкетёры растянулись по склону, не сговариваясь обходя вершину, чтобы преступник неизбежно вышел на кого-нибудь из них. Облачка пара вылетали из щербатых прокуренных пастей. В туфли забивался снег, но кожаные гетры поверх шерстяных чулок берегли от холода.

Клаус Хайнц бежал со всех сил. В груди с хриплым бульканьем билось дыхание. Он потерял из вида Игнаца Штумпфа.

Старший письмоводитель остался один.

Он остановился и согнулся, опираясь на трость. Из-за пояса выскользнул пистолет и упал в снег. Беззвучно ругаясь, Хайнц подобрал оружие и тут из-за деревьев, прямо на него, выскочил Ингмар.

Он был высок и злобен. Зелёные глаза горели диким огнём. В руке блестел нож, зажатый лезвием вверх.

«Вот как он убивает», — это была единственная мысль в голове Хайнца.

Старший письмоводитель направил на преступника забитый снегом ствол и нажал на спуск.

Прокрутилось колесцо. Из намокшего кремня вылетели жалкие искорки. Порох на полке не загорелся, но Тронстейн замер. Он ждал смерти.

Клаус Хайнц мгновенно бросил пистолет и выхватил шпажку. Маленькая парадная булавка всё равно осмотрелась серьёзнее ножа. Ингмар понял, что ему ничего не грозит, решил не связываться и побежал мимо.

«Я видел Дьявола», — подумал Клаус Хайнц и испытал духовное сродство с Малисоном, которого неосознанно считал за блаженного.

Он стоял и ждал, руки его тряслись. Потом старший письмоводитель сунул шпагу в ножны, выловил из сугроба пистолет и, не счищая снег, сунул бесполезный кусок железа за пояс. Тяжело опираясь на трость, единственно полезную вещь сегодня, он пошагал по следам двуногого хищника.

Деревья расступились. Стали видны зверь и загонщики. Больше никто не приказывал ему сдаться — не было сил, да и толку не было. Преступник сам всё понимал.

Он бежал, сам не зная зачем. Догадываясь, что спастись не получится. И когда стал уверен, то решил принять бой.

Он выбрал самого мелкого мушкетёра с локонами аббата, свисающими на плечи как парик, и побежал на него вниз по склону, сжимая в руке пуукко.

Мушкет удалось только развернуть в его сторону, но не прицелиться. С полки взлетел огонь. Ударил выстрел, взлетело облако дыма. Ингмар налетел с разбегу и ударил ножом. Клинок полоснул по верху кафтана и прорезал сукно, а мушкетёр оттолкнул нападавшего цевьём, держа мушкет на вытянутых руках, и тем спасся.

Он даже устоял на ногах.

Ингмар ринулся вниз. Из-за деревьев показался ленсман и выстрелил из ружья ему вслед. Ингмар дёрнулся, но продолжал бежать, набирая ход. Мелкий снег не мешал ему.

Рослый ражий мушкетёр с плотной фигурой любителя поесть никуда не торопился. Он приложил ствол к дереву на сук, нацелился и выпалил беглецу вослед.

Мушкетёров не было возможности остановить. Они не подчинились бы команде письмоводителя, а Хайнц сознавал, что у него нет духу выкрикнуть приказ, да и желания такого нет.

Пуля толстого мушкетёра попала Ингмару в спину. Беглеца сбило с ног, он покатился по склону как снежный ком.

Ствол ближайшей сосны послужил ему последней преградой.

«Не я. Хотя бы это сделал не я, — подумал Хайнц. — И не ленсман, а случай. Все подтвердят».

Он теперь был уверен, как поступит с тощей сукой Хильдой.

Тойво Саволайнена оправдали во всех убийствах, в совершении которых он оговорил себя, испугавшись палача, и приговорили к смертной казни за скотоложество — грех для христианина непростительный.

У Висельного дерева собрался весь город и многие жители деревень. Не было только насельников поместья Бъеркенхольм и кавалерии из гарнизона Ниеншанца. Конвоировать преступника на казнь выехал генерал-губернатор со своими рейтарами.

Когда к виселице подкатил возок с осужденным, палач с подручным вывели его и встали рядом, ожидая, пока все знакомые попрощаются.

Малисон стоял в средних рядах с братом, Аннелисой, детишками её, будущим тестем и тёщей, и проститься с Глумным не рвался. Под Висельным деревом хорошо было посидеть подумать в тёплый день. Смотреть и понимать, чего стоит на самом деле эта пригородная площадка, было боязно.

— А ведь и ты мог быть там, — Малисон кивнул на виселицу брату. — Спасла кубышка.

— Век не забуду, — молвил Фадей.

— Помни милость королевы, — насмешливо сказал Малисон по-русски.

— Буду за неё молиться, — вздохнул брат и едва слышно уточнил: — За кубышку.

Когда Тойво оставили в покое, он отлежался на гауптвахте и снова начал радовался жизни. Могла напоминать боль в членах, но Тойво давно сделался привычен к проходящему чувству боли.

Заморыш ждал, и все видели, какой он тощий и маленький. Держал перед собой скованные длинной цепью руки и улыбался, как улыбался всегда. Пастор Фаттабур причащал его в каземате и вынес оттуда уверенность, что слабоумный не понимает, куда он отправляется и как с ним там поступят.

Из всей семьи, прощаться подошла мать. Ни дети, ни Валттери Саволайнен не стронулись с места. Наблюдали, насупившись, как она подошла к сыну, что-то тихо сказала ему и поцеловала в лоб.

Зато потянулись соседи.

— Я знал, что это не ты. Никогда на тебя не думал, — признался Тилль Хооде и похлопал по плечу.

Линда-Ворона с матерью подошла и долго смотрела в глаза, потом заплакала и ушла, не проронив ни слова.

Соседи подходили и возвращались в толпу, чтобы посмотреть, как его повесят.

Последней к Глумному Тойво пришла Безобразная Эльза.

Когда она оказалась рядом, Тойво непроизвольно отпрянул, столь была девка страшна, но Эльза развернула плечи, быстро шагнула вперёд и смело впилась ему в губы.

Она была выше заморыша, и ей пришлось нагнуться.

Толпа замерла.

Многие перекрестились не по одному разу.

Когда Безобразная Эльза оторвалась от него, Тойво стоял обалдевший. Лицо его просветлело. А потом на губах появилась известная всему Ниену глумная ухмылочка.

Это был прежний Тойво, только счастливый.

Он охотно пошёл к месту казни, ведомый палачом и его подручным. Встал на скамью, над которой с перекладины виселицы болталась петля. Палач затянул узел на его шее.

Судья зачитал приговор.

Палач выбил из-под ног скамейку, и преступник заболтался на верёвке.

— Финский народ готов долго терпеть притеснения, но, в конце концов, он обязательно смирится!

Генерал-губернатор Ингерманландии обвёл свирепым взором собравшихся в замке представителей городской власти.

— Надзаконное усиление Закона, входящее в жизнь мало-помалу, становится в сердцах народа правилом жизни, а накопленное смирение позволяет подданным вынести новое угнетение. Важно разъяснять народу происходящую от этого пользу государству, которое в дальнейшем сделает жизнь подданных лучше. Когда-нибудь.

Бургомистры выслушивали государственную мудрость, сидя на узких жёстких стульях — быт офицеров в крепости был суров. И хотя комната, служащая губернатору спальней и кабинетом, была просторна, тощая кровать, застеленная суконным покрывалом, и одинокая подушка вопияли о привычке Эрика Карлссона Гюлленштерны к спартанским условиям. Лишь торчащая из-под кровати ночная ваза из расписного фаянса намекала на возможное улучшение быта вплоть до постройки в городе губернаторского дома, где властитель Ингерманландии мог бы жить сам и встречать гостей с подобающими удобствами. Карл-Фридер Грюббе знал, откуда эта ваза прибыла в Ниеншанц и кто её приволок.

Генерал-губернатор сидел за простым, хотя и большим столом, на большом, жёстком, хотя и с подлокотниками стуле. Перед ним лежали бумаги и расположился чернильный прибор, какими пользуются военные писари в походном штабе. Гюлленштерна был в Ниене редким гостем и о роскоши не пёкся.