— Тебе ли не знать, Унехт, — с усмешкой в голосе произнёс Грюббе.

— Забудь это прозвище! — вспыхнул старший письмоводитель. — Оно навлечёт на нас беду.

— Мы оба можем его забыть, но прошлое не забывает нас, как только что доказал управляющий.

— Мы должны поджарить Тронстейна на углях или нам придётся бежать ещё дальше, боюсь, на Русь.

Карл-Фридер Грюббе горько рассмеялся.

— Кем мы будем в Московии даже при деньгах? Мы не умеем торговать. В Москве живёт множество купцов из разных герцогств. То же и в Новгороде. Там хорошо налажен сыск. Меньше чем через год, с открытием навигации, о нас будут знать всё.

— Тогда займись своим делом. В Бъеркенхольм-хоф обязаны понять, что мы опасны для них не менее, чем они для нас.

— А ты поговори с сыном плотника. Молодой Веролайнен часто бывал на мызе, а без отца, который мог вовремя осадить, у него теперь гораздо меньше причин утаивать от нас тамошнюю жизнь.

— Таким образом, мы сможем многое узнать о фру Стен фон Стенхаузен, — обрадовался Хайнц. — Это заставит их замолчать.

— А насчёт Тронстейна завтра отправим запрос в Стокгольм. Ко дню Поминовения узнаем, что это за птица.

После бани, напарившись, сели братья Егор и Фадей за стол и начали разглядывать друг друга, будто раньше не видели. Да и точно — настала пора обозреть в новом облике.

— Ты стал похож на опалённое дерево, — отметил Фадей. — Крона и кора сожжены, но стоишь крепко.

— Потому что корни есть, — сказал Малисон. — Я хоть и живу на шведской стороне, а помню своих. Родню забывать неможно прежде всего для себя самого. Память о ней тебя на ногах держит.

Сам он заметил, что Фадей тогда уж напоминает иссохшее дерево. За минувшие годы брат сильно отощал и состарился. Рубаха висела на нём как мешок. Бороду и волосья подравняли, но смыть отпечатки бродяжной жизни никакая парилка не могла.

— Что случилось с твоей семьёй? В крепости о тебе чего только не говорят.

— Её кто-то убил, — скупо ответил Малисон и тут же с жадностью заинтересовался: — А что говорят?

— Несут кто во что горазд. Что ты сбрендил. Что ты сам всех перебил, чтобы жениться на… этой, — стрельнул Фадей глазами на дверь, в которую должна была зайти Аннелиса. — Солдаты тоже народец аховый, с отрубями в башке. Сам-то думаешь на кого?

— На антихриста.

Фадей погрустнел. Солдаты могли оказаться правы.

— А из людей? — спросил он упавшим голосом.

— Вот бы узнать.

— Есть подозрения?

— Убил тот, кто спёр у меня мошну с деньгами. Мне дал их Тронстейн. Хильдегард Тронстейн, — упрямо повторил купец. — А чёрт унёс. Если я его найду, найду и убийцу.

Аннелиса принесла из подклета кувшин тёмного пива. Малисон подумал, что оно — то самое, которое он пил, когда ему сказали о смерти близких. И ещё подумал, что бочка заканчивается. Пора заказывать у Йенса новую.

С того дня разверзлись небесные хляби, и погода устоялась — настоящая, ниенская. Каждый день приносил всё меньше света и всё больше тьмы.

Фадея по обретённому положению его поселили в доме. Новый работник вставал спозаранку, ходил за скотиной, топил печь, стряпал и управлялся, как прежде служанка. Аннелиса, с которой Малисон открыто жил блудом, сидела в лавке, где от неё было изрядно пользы. Малисон сладился с пастором о венчании на первое воскресенье после Богоявления, дабы не пребывать во грехе и в то же время выдержать подобающий траур.

— И не буду притеснять или губить кого-либо, кроме совершившего преступление, — повторил Малисон слова древней клятвы, принесённой при вступлении в достоинство бюргера Ниена, да закончил так: — А окажется злодей в руках моих, совершу над ним великие мщения наказаниями яростными, и узнает, что я есмь Возмездие, когда совершу над душегубом мои мщения.

Пастор Фаттабур утёр холодный пот рукавом рясы и перекрестился.

После того, как Господь услышал молитвы и прислал Малисону письменное указание, а потом и брата, купец больше не сомневался, что найдёт антихриста и с божьей помощью покарает Зверя — за всё зло, за кровь невинных, за свою порушенную жизнь.

— Я буду ловцом Зверя, — в тот же день пообещал купец в «Медном эре», и многие слышали его зарок.

На следующей неделе в Ниене случилось чудо — дождь прекратился!

Малисон решил не упускать счастливый случай. Усадил Аннелису в лавку, вместе с Фадеем отмыл пивную бочку и, пригнав от бордингауза телегу Петровича, отвёз на поварню.

Йенс Брауэр построил курную избу выше по течению Свартебек, чтобы пожар, который легко мог случиться от постоянно горящих огней, не затронул город. Место было удобное — чистая вода и рядом деревеньки, с которых приходила работать на подёнщину всякая ижора. Оная же ижора растила ячмень и собирала хмель. А при поварне жили три бобыля. Один слепой, который знатно нюхал солод и зерно, да пробовал сусло, другой глухой и третий немой — они кололи дрова, лили, размешивали и топили за еду, платье и далер в год.

Бобыли были хмельные и толстые от пивного подонка. Саму барду с поварни задёшево покупали в соседних деревнях и ею откармливали свиней. Свиньи у той ижоры росли в сытости и достатке — довольные, дородные, жирные, да вкусные. Так бы всем жить!

— Браумейстер Йенс!

— Герр Малисон!

Купцы обнялись пуще родных братьев.

— А что это с вами за работник? Он на вас похож.

— Похож? А это мой брат! Его зовут Фадей.

— Герр Мальцев? — вежливо спросил Брауэр, который давно всё знал по слухам и предполагал видеть родственника купца в городской общине. — Добро пожаловать к нам!

Он говорил на платтдойч, которого Мальцев не понимал, но уловил в голосе радушие и охотно кивнул.

Коротконогие пузатенькие бобыли в засолодевших колом рубахах выходили из поварни, испуская пар от плечей, и кланялись.

— Заходи, я тут сварил!

— В избу не пойдём, — сказал Малисон, ибо к вечеру подмораживало. — Там баня.

— Выноси горяченького сюда! — распорядился пивной мастер.

Слепой и немой вынесли по паре кружек и поставили на вкопанную в землю бочку под раскидистой ивой, пока глухой шурудил дровами. Бобыли остались стоять на подхвате, ожидая распоряжения господ. Покачивались и рыгали, воротя носы от пивного духа. Если бы им предложили, они бы не захотели.

Малисон толкнул локтём Фадея и сказал по-русски:

— Накатим, брат!

Новый навар отдавал тем мимолётным духом, который бывает только в свежесваренном пиве и быстро уходит в небо к ангелам, стоит лишь пиву немного остыть.

— Как всегда, герр браумейстер! — отметил Малисон.

— С Божьей помощью!

— Зер гут, зер гут, — сказал Фадей, но его никто не расслышал.

— У тебя очень хорошее удалось, но я бы хотел купить тёмного, — Малисон поправил рубаху за пояском, чтобы попустить брюхо.

— Бери и это пока свежее, — предложил пивной мастер.

Малисон поразмыслил. Отхлебнул ещё и ещё поразмыслил.

— Возьму две бочки, — прикинул он на разрост дома, аннелисины детишки должны были прибыть. — Одну тёмного, одну малого.

— А нового? — немедленно спросил Йенс.

— Нового не надоть, — сказал Малисон. — Оно у тебя столовое, а мне детей поить надо. Такое-то застоится и прокиснет у меня.

— Малое как вода, — сказал Йенс. — Уйдёт за неделю.

— Да… Десяток вёдер — не колодезь, — рассудил купец.

— Ведь все пьют. Ты у Дохлого брал, а теперь за ту же цену возьми у меня, — браумейстер Йенс к исходу дня был изрядно распробовавшимся и не чуял цеховых правил.

— А, давай! — согласился Малисон. — Возьму три бочки, а пустую мне зачти. Те две не верну, они прогнили. Я их на дрова пустил.

— А эта тоже старая.

— Я у тебя три беру!

— Идёт в зачёт, — решил пивной мастер и приказал слепому: — Готовь тёмного, малого и нового.

Слепой молча умёлся, будто не слышал приказа, а воспринял его незримо. Он лучше всех умел считать в уме и понимать намёки.

— Нам повтори, и возчику поднеси, — приказал Йенс немому. — А то он заскучал. И давайте грузить, слышал чего?