Малисон взглядом рачительного хозяина осмотрел грабли и нашёл пару зубцов сломанными, а третий надтреснутыми и готовым вскоре отломиться. Он заглянул в сарай. Там стояли возле поленницы разномастные палки, из которых удобно было выстругать новые зубья. Проверил висевший на поясе пуукко, ноготь застревал на лезвии, значит, не затупилось.

Малисон шарил взглядом, выбирая подходящий прут, и тут заметил, что всё время стояло рядом. Но на что давно перестал обращать внимание, поскольку привык и не считал нужным.

Он сунул пуукко в ножны, опустился на корточки и подтянул к себе стоян. Это была приспособа, которую Малисон сам вырезал и сколотил для Ханне, а потом им пользовался Пер. Она обучала младенцев стоянию. Две короткие доски, верхняя и нижняя, соединялись стойками. В верхней было отверстие, которое обкладывали мягкими тряпками и ставили в него младенца. Доска доставала до груди, а дитя могло класть на неё ручки. Внизу была скамеечка, на которую Пер или Ханне опускались, когда им надоедало стоять.

Но теперь их не было.

Малисон подтянул приспособу и обнаружил, что она лёгкая.

Это потому что Пера и Ханне не стало!

Или потому что отрёкся от них, приняв накануне детей Аннелисы?

Слёзы сами брызнули из глаз. Такое с ним случалось после удара по голове.

Он чувствовал, что грешен.

Тёплой рукою он гладил доски, всхлипывал и бормотал:

— Господи, если это кара Твоя, я приму её со смирением, но я хочу знать, за что? Если это испытание Твоё, я пойму. Но сейчас я думаю, что Ты здесь не причём. Подай мне знак, Господи!

Пока Малисон терзался и плакал, в ратуше, где служил письмоводителем Клаус Хайнц, царил полный хаос.

Преступление было для Ингерманландии неслыханное. Кто-то подкараулил и убил прямо в церкви Спаса Преображения отца Паисия.

Кровавое злодейство было совершено не в пределах Ниена, но в виду его. И это заставило городские власти прийти на помощь ленсману. На место преступления отправился бургомистр Пипер, кронофогт Сёдерблум, юстиц-бургомистр Грюббе и старший письмоводитель Хайнц с писарем Уве, оставив писаря Фредрика сторожить ратушу и учитывать посетителей.

Всей толпой сошли с парома и вскоре были в пределах храма.

— Алтарника я расспросил, — сразу сказал Ингац Штумпф. — Он обнаружил священника поутру, когда пришёл навести порядок, и сразу прибежал ко мне.

— И что вы находите? — спросил Грюббе.

— Не он, — замотал головой ленсман. — Я его знаю. Нет. Он почитал отца Паисия и вообще не был замечен ни в чём предосудительном.

Они зашли в храм. Труп священника уже унесли в дом, ибо оставить его валяться выглядело бы в глазах селян как поругание.

Кровавых следов было много. Пока переворачивали тело, пока вытаскивали, из лужи, как ни береглись, успели натоптать. Ничего другого однако не тронули. Ленсман позаботился, чтобы сохранить остальное на тех местах, которое они заняли после совершения преступления.

Церковная утварь претерпела некоторые разрушения. Валялся стоячий медный подсвечник на двадцать четыре свечи. Из него вывалился одинокий, пропущенный старушкой-свечницей огарок. Иконы, оказавшиеся на пути падения подсвечника, были сбиты, должно быть, священник и снёс спиной, избегая удара. Он не оказался лёгкой добычей. Отец Паисий яростно сопротивлялся. Душегуб долго гонялся за ним, а поп убегал и, не исключено, что нанёс убийце повреждения.

— Много похитили? — спросил бургомистр Пипер.

— Всё цело, — сказал Игнац Штумпф. — Мы проверили алтарь. Опросили дьяка Тимофея. Ничего не тронуто, да и оклады на месте, сами видите.

Кем бы ни был убийца, он совершил преступление в ночи и под покровом тьмы скрылся, избежав посторонних глаз.

Кто поднял руку на настоятеля?

И зачем? Ведь из алтаря ничего не пропало.

От осмотра трупа бургомистр Пипер и королевский фогт Сёдерблум воздержались. Предпочли покурить на крыльце, пока сыщики занимаются своим делом. Своё дело должностные лица по управлению городом и наблюдением за исполнением государственных законов сделали, а исполнительные чины пускай делают своё. К ним была выведена попадья с детишками, которым незачем было видеть совершенно для них лишнее.

Труп священника лежал на лавке, застеленной сложенной вдвое дерюгою, но и она пропиталась кровью, которая стекала вниз из многочисленных ран в спине.

— Что за зверь это сделал? — пробормотал писарь Уве и перекрестился.

Отец Паисий был в расцвете сил и не спешил расставаться с жизнью. Он заслонялся руками, покрытыми теперь порезами до плеч. Поперёк правой щёки виднелся глубокий разрез, сделанный наотмашь. Когда ленсман и Уве перевернули тело, стали видны прорехи на спине рясы, куда пришлись колющие удары ножа. Злодей догонял и бил, а священник убегал, пока не обессилели и не упал. И лёжа получил ещё несколько уколов вдоль позвоночника.

— Это не грабитель, — сказал Игнац Штумпф, и все согласились с ним, ибо цель умерщвителя была совершенно очевидна.

— А что делал отец Паисий? — спросил Грюббе, но прежде, чем ленсман ответил, Клаус Хайнц быстро сказал:

— Исповедовал Ханса Веролайнена.

— А ведь верно, — старый ленсман медленно кивнул. — Перед смертью Ханс начал говорить.

— Кто мог слышать? — жёстко спросил Грюббе и сам ответил: — Только бобыль при доме милосердия. Нам надо узнать, о чём проведал работник, с кем он после этого общался, и тогда мы найдём убийцу.

А поскольку подробно описывать место преступления не было нужды, ибо там было всё затоптано, мужи в сопровождении ленсмана отправились на паром и возвратились в город. Бургомистр Пипер и фогт Сёдерблум отправились в ратушу, а Грюббе. Хайнц, Штумпф и Уве быстро пошли в лазарет.

Горбуна они обнаружили во дворе. Левая рука Рупа была замотана тряпицей.

— Что с рукой у тебя? — спросил Карл-Фридер Грюббе.

— Ссадил, когда лучину колол, — с раздражением ответил бобыль.

И поскольку работник ниенского доктора говорил слишком дерзко, будто скрывал испуг под налётом злобы, бургомистр вызвал солдат и доставил подозреваемого в крепость для полноценной процедуры дознания.

Сыплющего проклятиями горбуна оттащили в замок и передали на попечение слотсгауптмана.

Когда на гауптвахту явились юстиц-бургомистр, старший письмоводитель, кронофогт и ленсман, там всё было готово к началу процедуры установления истины. В просторную тёмную камеру принесли козлы для пилки дров и жаровню с пылающими углями. Солдаты занесли стол и три скамьи. Наполнили водой из Невы большую кадку, рядом поставили широкий ушат по распоряжению палача. Горбун сидел на цепи в углу и мрачно следил за приготовлениями.

Вместе с Урпо из Кякисалми на допрос пришли посмотреть начальник караула и сам комендант Ниеншанца — подполковник Томас Киннемонд. Из караульного помещения в коридор заглядывали солдаты и с интересом прислушивались.

Клаус Хайнц разложил на столе бумагу и письменные принадлежности. Достал из сумки корабельные песочные часы и, поглядывая со значением на Рупа, установил так, чтобы до них могли дотянуться и старший писарь, и бургомистр юстиции.

Горбун заволновался.

Невозможно было догадаться, для отмеривания каких периодов нужны песочные часы при допросе с пристрастием. Неизвестность пугала.

Клаус Хайнц для этого их и принёс.

Пока готовились, песок весь высыпался в нижнюю часть из верхней, в которой его было немного, и часы стали готовы к использованию.

Горбун не отрывал от них глаз.

Руп сознавал своё место в подлунном мире. Он не был бюргером. Он был безземельным крестьянином родом с ближнего хутора. Он был сиротой. У него ничего не было за душой. При доме милосердия Руп работал за еду и платье, да три марки в год. Он был финном. Он ничего не давал городу и в любой миг по воле доктора мог быть изгнан на мороз. Прав у него было чуть меньше, чем у собаки, и чуть больше, чем у бродяги. Власти могли сделать с ним что угодно, если найдут на то веское основание.