Малисону страсть как захотелось курить, но запалить трут под таким дождём было немыслимо, да и табак промок, должно быть, насквозь. Он подумал, знает ли несчастный отец все новости, и сообщил шорнику:

— Антихрист прикончил Грит. Она не ушла от возмездия.

— Известно, что Грит — старая блудница и гоморрщица, также травница и повитуха, и прощения божьего ей нет, — изрёк Хооде, будто уверенным ножом резал дорогую кожу — раз навсегда и на свою совесть мастера.

— Это был не мой брат, — молвил купец и рассказал про допрос в Ниеншанце. — Он в это время сидел в крепости.

— Значит, не он, — сказал Хооде. — Нет, не он.

Сидели молчали.

— Я хочу выкупить его из крепости, — сообщил купец.

— Правильно, — согласился шорник.

— Я хочу его в лавке пристроить, а живёт пускай у меня.

— Кровь гуще, чем вода, — сказал шорник.

— Да уж, не водица, — пробормотал по-русски купец и сказал на платте: — Мы вместе будем искать того, кто убивает. Ты будешь искать с нами?

— Буду.

Это был разговор двух мужчин. Пьяное слово — крепкое слово. Легко с губ сорвётся и насмерть вопьётся.

— А когда мы найдём врага, мы его покараем, — пообещал купец.

— Даже если выяснится, что он — твой брат? — на всякий случай уточнил Тилль Хооде.

— Особенно, в этом случае.

— Тогда пусть живёт, я не против.

— А что скажут соседи?

— Соседи скажут, что старший цеховой мастер скажет.

— А кто у нас главный? — повеселел Малисон.

— Я! — гордо ткнул себя шорник подбородком в грудь.

Выпили за это.

— А я женюсь, — вдруг решился Малисон. — Что в доме без бабы?

— На ком? — заинтересовался шорник.

— На Аннелисе, работнице своей.

— Она же из савакотов и с детьми, — поразился Хооде.

— Да! — как бы переча шорнику, признал купец и тоном величайшей покорности судьбе добавил: — Какая разница…

Он многозначительно отхлебнул кюммеля. Передал бутылку и замолк, глядя в даль, но не как Хооде — на капающую с ветвей воду, а вдаль, где под небом и за лесом торчал шпиль ратуши.

— Силён, — признал шорник и от души глотнул. — Я не столь богат.

— Новые народятся, — Малисон забрал у него бутыль и выпил за здравие будущих детей. — Всё им отдам.

Они сидели и смотрели, как к таможне скатывается солнце, а с листьев перестают падать капли.

Дождь кончился, а с ним и кюммель.

— Пока у нас нет жён… — начал подниматься Тилль Хооде, опираясь одной рукой на плечо купца, а другой держась за ствол Висельного дерева.

— Отчаливаем в «Бухту радости»!

Свадьба или похороны, антихрист или война, а в ночной дозор надо выходить по расписанию.

Все бюргеры, способные переступать ногами, обязаны были по городскому уставу от зари до зари ходить по улицам, оберегая покой и имущество ближних от воров и всякой напасти — пожаров, внезапных наводнений и диких зверей.

В больших городах магистрат мог позволить по своей казне положить оклад для ночных сторожей, либо каждый цех нанимал в свой квартал обходчика, который бы не смыкал глаз, успокаивая бюргеров и отпугивая татей стуком деревянной колотушки. В Ниене пока ещё справлялись своими силами.

Малисон собирался в дозор, пораньше свернув торговлю.

В ночь следовало переодеться потеплее, потемнее и погрязнее, чтобы даже мокрое крепче грело. Самое тёплое оказалось самым рыхлым — вроде бы пора на ветошь, а потом, глядишь, и пригодится. Портки вместо штанов и чулок, сапоги вместо туфель. Из-под кровати Малисон выдвинул оружейку, раскрыл. В сундучке лежали пять пистолей, все колесцовые. Пара очень хороших дрезденских пуфферов с серебряной отделкой, купленных по случаю у германского шкипера. Один большой французский из Лизье, для всадника, и два поменьше и попроще, что не жалко взять, но добрых и надёжных. Там же кремни и пороховницы с припасом.

Аннелиса возилась у печи, когда Малисон постелил на стол тряпицу, разложил припас и сел заряжать пистоли, с которыми собирался идти в ночной дозор.

Обмотал шомпол ветошкой, засунул в ствол, протиснул туда-сюда, вынул, осмотрел. Ветошь была чистой. Давно не стрелял, железо внутри ствола совершенно отпотело нагаром, а заржаветь не успело — на последних дозорах Малисон припадало вёдро, да и протирал стволы, разрядив после дежурства.

— Тебе собрать с собой, голубь? — Аннелиса обернулась от печи и с заботой смотрела, как Малисон собирается.

— Не надо. Я в «Медный эре» всё равно буду заходить, там и перехвачу на ход ноги, — купца тронула её забота, но в расходах он перестал беречься.

— Хлеба хоть краюшку возьми, — ради пущего увещевания Аннелиса перешла на русский.

«Как она по нашему-то шпарит, — обеспокоился Малисон. — Только что научилась? Или всегда умела? А почему не показывала?»

— Это по холоду в ночном дозоре требуется ночной дожор, а сейчас тепло, обойдусь пивом.

Малисон откупорил пороховницу, засыпал на глазок, запыжил паклею. Пороху не жалел — стрелять надо было громко, чтобы в Ниеншанце услышали. Пакля же рассеется и не поранит, даже если в пузо стрельнуть. Лить кровь и тем паче убивать кого-то купец всячески остерегался. Чай, не душегуб какой.

Зарядил и второй таким же макаром.

— Эх, едрит твою мать, как дать бы тебе! — во всю мочь высказал купец, подымаясь со скамьи.

— А то и дай! — быстро оборотилась от горшков Аннелиса.

Вслед за тем, кряхтя и подвязая портки, купец засобирался. Вместо своего ножа каждодневного ношения взял короткий, полегче, потому что и так навешано было достаточно, чтобы отяготить для хождения всю ночь. Повесил на пояс кису с дробью. Без свинцового припаса выходить в ночной дозор по городскому уставу Ниена запрещалось. А вдруг бешеная собака выбежит, тем паче, зимою — волк!

Русских не боялись. Русские далеко — за Тосною.

У порога Малисон взял алебарду испанскую на толстом черене, обработанном руками героев. Её он купил задёшево с фламандского брига.

Алебардою было хорошо стучать по забору, уверяя бюргеров в безопасности города.

Вышел на улицу Выборгскую и заорал во всё горло с ожиданием превосходного:

— Йо-хо-хо-хо-хо!

— Хо-хо! — откликнулся Герман Шульц и вышел на улицу с большим медным фонарём. На доброй перевязи у него висел корбшверт с поломанным эфесом, но для несения сторожевой службы годный, там же пороховница. За поясом — пистоль.

— Готов?

— Готов всегда!

Пошагали к ратуше, чавкая подмётками по размокшей земле. Соседки, коим случилось оказаться во дворе, поглядывали на них с интересом, пока их мужья сидели до темноты за работой.

Бургомистр юстиции Карл-Фридер Грюббе имел обыкновение проверять самолично. Малисон поднялся по кривым каменным ступеням и постучал по порогу торцом алебарды и в дверь, помягче, кулаком.

Стражники стояли и ждали. Ждать всегда приходилось недолго.

Юстиц-бургомистр появился из двери, сошёл на нижнюю ступень и строго оглядел заступающую смену ночных сторожей.

— Фонарь будет гореть?

— Конечно!

— Налито, — Шульц тяжело качнул заполненным фонарём.

— Не спать! — предупредил Грюббе. — Не спать на посту!

— А кто спит-то? — возмутился Шульц.

— Ходите по улицам Ниена, не смыкая век. Не допускайте передвижения в темноте людям без света, запоминайте нарушителей, дабы утром доложить обо всех магистрату. Напоминайте о себе нашим добрым горожанам стуком по забору. Зорко глядите вокруг и пресекайте злые деяния любыми имеющимися у вас средствами.

Холщовая сума на боку плотника весомо качнулась.

— Вызывайте караул выстрелом в воздух. Проявляйте храбрость в своих решениях и быстроту в ваших действиях. Бейте матросов и возчиков древком или плашмя по их сутулым спинам. У праздношатающихся в ночи спрашивайте, куда они идут, а, если не знаете, кто они такие, узнавайте имена. Будьте бдительны. Слава нашей прекрасной королеве!

— Слава! — единодушно воскликнули дозорные.