— Что тебе сказал плотник Ханс Веролайнен? — выпалил ленсман.

Руп не ожидал от него вопроса и замялся.

Клаус Хайнц постучал ногтём по песочным часам. Горбун вздрогнул.

— Что тебе сказал плотник? — повторил вопрос юстиц-бургомистр.

— Ничего, — выдавил Руп. — Он забылся и стал отходить. Потом судороги — и всё.

— Что ты от него слышал? — ленсман поставил вопрос иначе.

— Да пошли вы…

Вместе с дыханием к бобылю вернулось упрямство.

— На козлы его, — распорядился Карл-Фридер Грюббе.

С ленсманом и капралом упирающегося горбуна завалили на козлы для пилки дров и привязали за руки и за ноги лицом вниз.

— Разве можно пытать допрашиваемого в один день дважды? — усомнился Сёдерблум.

— Пытать мы ещё не начали, — ухмыльнулся Грюббе.

— Вы используете кнут? — спросил королевский фогт.

— Нет, кнута будет недостаточно, — возразил старший письмоводитель.

И все закивали, что этот инструмент хорош для наказания провинившихся, а не для прояснения разума хранителя секретов.

— Какие будут предложения, господа? — спросил бургомистр юстиции.

— Можно сжечь пучком горящей соломы все волосы на теле, — сказал ленсман.

Горбун на козлах трясся всем туловищем и от переживаний испустил протяжный трубный звук.

— Что ты скажешь, Урпо, — спросил начальник караула апрал Урпо, — на этот рёв кожаного горна?

— В кузнице есть клещи, — со знанием дела заявил палач. — Когда раскалим в жаровне, можно содрать с горба жир.

Бобыль Руп завыл и хрипло, неразборчиво заругался.

— Нагревай клещи, — приказал Карл-Фридер Грюббе и, заметив, что горбун косится на него, перевернул песочные часы.

— Установление невиновности — тоже установление истины, — сказал бургомистр юстиции, когда они выходили по Корабельному мосту из Ниеншанца.

Впереди вприпрыжку ковылял Руп, напуганный до заикания, но целый. Королевский фогт дал ему марку серебром из казённых средств, полагающихся для возмещения душевного ущерба после допроса с пристрастием. И хотя до телесных страданий дело не дошло, горбун торопился поправить здоровье в «Медный эре».

— Он же признался! — засмеялся ленсман Штумпф.

— А потом не сумел описать место преступления, — отрезал бургомистр. — Нам не нужны ложные свидетельства. Мы должны найти настоящего убийцу, тогда зло будет искоренено и не сможет повториться.

Ленсман покивал и откланялся, он свернул к паромной переправе.

— Никто не может свершить столь жестокое преступление, не изменившись, — высказал мудрое соображение моралистичный Пер Сёдерблум и вздохнул: — Хотя, для того, чтобы убедиться в отсутствии изменений, нам пришлось как следует приглядеться.

— Одним подозреваемым меньше, — Клаус Хайнц опирался на трость при каждом шаге и смотрел под ноги. — Дела же это не облегчило.

— Плотник и поп как-то связаны, — сказал Грюббе. — Герр Сёдерблум, возьмите на себя это деликатное дело. Вам надо поговорить с фру Анной Елизаветой. Что-нибудь она о своём работнике знает. Герр Хайнц, вам я поручаю беседу с Ингмаром Тронстейном — они с Хансом работали вместе. Может быть, Веролайнен ему что-то рассказал. Поговорите также с управляющим. Если мы ошибаемся, будем рассматривать другую версию, а пока необходимо убедиться в ничтожности этой.

— Я сейчас отправлю записку в Бъеркенхольм-хоф, — обрадовался фогт. — Уверен, фру Стен фон Стенхаузен пригласит нас пообедать.

— Превосходно, — юстиц-бургомистр по возможности избегал общения со шведским дворянством, к чему, напротив, был исключительно расположен кронофогт. — Уверен, вдвоём вы прекрасно справитесь. А у меня завтра заседание магистрата. Рутина тоже требует жертв.

Долблёнка ткнулась в ил. Течение принялось разворачивать её к берегу.

Перевозчик Стешка упёрся веслом в дно и прижал чёлн к суше.

— Приехали!

Клаус Хайнц поставил туфлю на пятачок с травой, легонько толкнулся, воткнул трость в песок и покинул судёнышко, почти не качнув.

Настал черёд королевского фогта. Когда Пер Сёдерблум боязливо оторвал зад от доски, чёлн зашатался. Фогт раскинул руки, чтобы удержать равновесие, но этим только ухудшил. Стешка напирал на весло, гася качку. Хайнц протянул трость, в которую фогт вцепился, как утопающий за соломинку, ойкнул, взвизгнул, ступил в топкий ил. Чёлн накренился. Хайнц потянул. Сёдерблум совершенно бездумно шагнул другой ногой на берег повыше. Туфля с чавканьем покинула сырую ловушку. Клаус ожидал было увидеть мелькающую в воздухе ступню фогта в белом чулке, которую ставят в грязь, но туфля уцелела — удержала застёжка с пряжкой. Фогт вбежал на траву, перевёл дыхание, глядя на Хайнца округлившимися глазами, и только тогда выпустил трость.

Высадка на остров Бъеркенхольм завершилась успешно.

Представителю королевской власти улыбнулась удача — кроме лодочника его смятения никто не видел. Через покосные луга к ним мчался экипаж. Из усадьбы заметили переправу, должно быть, ещё с берега Конду-бю, и отправили встречать гостей.

— Здравствуйте, герр Сёдерблум, герр Хайнц, — приветствовал их по-шведски сидящий на облучке сын управляющего.

— Здравствуй, Ингмар. Приятно, что ты приехал, и нам не пришлось топить ноги в грязи, которой сделалось избыточно много, — доброжелательная речь Сёдерблума от пережитого волнения была настолько окрашена корявым скёнским выговором, что даже Хайнц едва понял.

На лице Ингмара не отразилось ничего. Клаус Хайнц подумал, что для юноши смысла в ней нашлось не больше, чем в птичьем пении. Возница только наклонил голову из вежливости и с невозмутимым видом дождался, когда гости заберутся в экипаж.

На обед Анна Елизавета Стен фон Стенхаузен собрала лишь тех, без кого нельзя было обойтись.

Встреча выглядела как формальная процедура, результат которой однако же мог быть записан и заверен специально для этого уполномоченными должностными лицами. И хотя для проведения её прибыл сам любезнейший Пер Сёдерблум, супруга генерал-риксшульца прекрасно понимала силу королевской власти, которой риксканцелярия наделяет своего представителя, и опасалась её в любом ея обличии.

За столом, помимо дочери помещицы и управляющего, присутствовали два драгуна, расквартированные в усадьбе. Накануне Анна Елизавета отрядила мальчика с запиской командиру небольшого конного отряда ниенского гарнизона и попросила освободить их на этот день от несения службы. Лейтенант Эмерсон прислал учтивый ответ, в котором выразил уверение явиться со всей кавалерией Ниеншанца, если того пожелает фру Стен фон Стенхаузен и её прекрасная дочь фрекен Рёмунда Клодина. И хотя прекрасного в Рёмунде Клодине мать находила только приданое, она не торопилась сбрасывать со счетов бедного, но родовитого Эмерсона, однако в ответном письме заметила, что двоих привычных в усадьбе кавалеристов будет вполне достаточно для застолья с кронофогтом и нотариусом.

Она боялась, что дознаватели почувствуют её страх.

Фогт находился в прекрасном расположении духа и, казалось, не был склонен задавать неудобные вопросы.

На столе гостей ждали гороховый суп с копчёной свининой, утка с яблоками (кому-то повезло на охоте) и пирог с капустой и яйцами — из чистой белой муки!

За обедом подавали превосходный кларет. Подобное вино Клаус Хайнц пил в доме купца. Больше ни у кого такого в Ниене не было. Тронстейн и Малисон были как-то связаны вместе. Связи их Клаус Хайнц не знал, и подозрение, что семья купца погибла неспроста, а сам купец выжил как бы чудом, поселилась в нём.

«Или просто удача была в этот день не на их стороне», — подумал старший письмоводитель, постарался отогнать эту глупую мысль и сосредоточиться на людях, с которыми поручил встретиться бургомистр юстиции.

Статная, давно в теле, с крючковатым носом и большими навыкате глазами Анна Елизавета напоминала королеву Кристину, однако глаза имела светло-голубые, а волосы почти белые, в которых оставалась неразличимой седина.