Сидящая напротив старшего письмоводителя Рёмунда Клодина унаследовала немало отцовских черт — с конской челюстью и крупным прямым носом, она обладала пшеничного цвета волосами и сметливым взглядом серых глаз. Их она практически не поднимала на гостей, словно хотела скрыть приходящие на ум мысли, которые находила излишне дерзкими для высказывания при посторонних.

Задав ей пару ничего не значащих вопросов, Клаус Хайнц убедился, что она совсем не глупа, а следует правилу «молчание — золото». Она была наблюдательна, и, скорее всего, любознательна, могла сделать самостоятельные выводы, что превращало фрекен в настоящий тайник с сокровищами о жизни Бъеркенхольм-хоф и его обитателей.

Дочь сидела по левую руку от Анны Елизаветы, а по правую разместился управляющий Хильдегард Тронстейн. Прямой как шест и высохший как дерево, он имел лицо уродливое, искорёженное шрамами, чисто выбритое и высокомерное. Ел мало, говорил мало, но, когда говорил, показывал чистое столичное произношение, как у своей хозяйки и дочки её. Однако имелось в Тронстейне что-то странное. Клаус никак не мог понять, что именно. Что-то не сочетаемое. Какое-то несоответствие — неприятное, напрягающее, но трудно выразимое. Как будто он был не тот, за кого себя выдаёт, или даже является фактическим хозяином хофа.

Два кавалериста, сидящие с торцов стола, будто слуги или стража, помалкивали. Хотя они привыкли есть с госпожой за одним столом и были приучены к этикету, роль их в усадьбе была определена где-то между управляющим и его сыном-конюхом. Они были шведами из восточных провинций, но вооружал и снаряжал их Бернхард Стен фон Стенхаузен из доходов поместья, а потому они считались приписанными к мызе Бъеркенхольм и только службу отправлялись нести в крепость.

«За ней кавалерия, и жена начальника ингерманландских почт нам это показывает, — подумал Хайнц. — Зачем ей это? Чего она боится? Она знает, что ей есть что скрывать от городских властей или от королевского фогта? Она боится, что мы будем задавать неудобные вопросы, и для отпугивания пригласила своих драгун? Даже если мы обратимся к подполковнику Киннемонду, офицеры в крепости могут договориться. За фру Стен фон Стенхаузен встанет армия, а городу окажется нечего противопоставить ей. Мы разве что можем петицию королеве отправить. А когда письмо дойдёт и как будет воспринято в риксканцелярии? Только бургомистра Пипера можно в риксдаг отослать, чтобы он лично отстаивал наши интересы. Но это затянет выдачу преступника на годы».

И тут Клаус Хайнц осознал, что подозревает её, как только что подозревал Малисона, Тронстейна, да и Рёмунду Клодину — неизвестно в чём.

В любом случае, решил он, все сомнительные личности достойны пристального внимания, если на них пала тень сомнения дознавателя.

После обеда разговоры пошли о жизни стокгольмского света, которым охотно предалась Анна Елизавета и со всем усердием и пылом поддерживал в меру своих скудных познаний Пер Сёдерблум более для того, чтобы развлечь помещицу и угодить ей. Даже Рёмунда Клодина оживилась и принялась вставлять реплики, подтрунивая над мамой и поддерживая фогта. Кавалеристы развесили уши.

Потом заговорили о погоде.

— Небесное светило начинает обходить стороною наш прелестный край, — учтиво отмечал Пер Сёдерблум. — Божественное утро — уже сумерки.

— Скоро будут прекрасные зимние дни, когда ночь, — выросшую в столице Анну Елизавету было не удивить.

— И дождь. Зимой дождь, — продолжал настаивать фогт.

— И шквальный ветер с залива. Как в Стокгольме, — с ноткой ностальгии молвила генеральша.

— Хуже только в Гельсингфорсе, — поделился личными впечатлениями от разъездов по провинциям Сёдерблум.

Клаус Хайнц основательно заскучал, уставился на управляющего. Он поймал его взгляд.

— В Ниен завезли превосходный английский табак из колоний Нового Света. Позвольте угостить вас, герр Тронстейн?

— С вашего разрешения, — повернулся всем телом к хозяйке управляющий. — Мы оставим вас ненадолго.

— Возвращайтесь обязательно, а мы пока поболтаем, — отмахнулась с радостью генеральша. — Благодарю, господа.

Вслед за ними встали оба отпущенных из-за стола драгуны. Учтивый фогт Сёдерблум угрозы не представлял и в конвое не нуждался.

Они спустились с крыльца. Клаус Хайнц приложил к перилам трость и достал кисет. Набили трубки. Один из солдат высек огонь, а другой изящно раздул трут и поднёс по очереди гостю и управляющему. Раскурившись, драгуны откланялись и отошли к своему флигелю. Там они встали вполоборота, делая вид, что незваный нотариус их совсем не интересует, готовые придти по первому зову Тронстейна. После тёплого дома пронзительный ветер с Невы чувствовался особенно сильно. Хайнц набрал полную грудь табачного дыма и не спеша выпустил.

— Мы крайне далеки от того, чтобы беспокоить фру Стен фон Стенхаузен расспросами о деле, к которому она не имеет никакого отношения, — начал он.

«Надеюсь, фогт сейчас времени не теряет, пока Анна Елизавета разлучена с управляющим, и они не могут подсказывать друг другу», — подумал он.

— Но вам и вашему сыну, который работал с погибшим, я хочу задать несколько вопросов.

Тронстейн молча кивнул. Правый уголок рта тронула вежливая улыбка, больше похожая на кривую усмешку.

«А левой стороной он не может двигать из-за шрама», — понял Хайнц. Выглядело однако же так, будто Тронстейн над ним издевается.

— Я должен узнать детали произошедшего, чтобы магистрат отчитался перед генерал-губернатором относительно необычного происшествия с крестом и ремонтом его.

Об убийстве отца Паисия он упоминать не стал, ибо не усматривал связи между ним и гибелью Веролайнена.

Тронстейн слегка пожал плечами. Вынул трубку изо рта.

— Ничего необычного, — отпустил он, но затем пришёл к выводу, что для помощника королевского фогта, чьи обязанности сейчас выполнял Клаус Хайнц, будет недостаточно столь краткого суждения, и продолжил более содержательно: — Плотник поскользнулся. Ингмар даже не заметил. Не успел придти на помощь. Ужасная беда, которая нередко случается с работающими на высоте. Единственной опорой вдовы остался её старший сын, пока не подрастут другие дети.

«Сын плотника», — напомнил себе Клаус Хайнц.

— И всё же я хочу выслушать непосредственного участника, потому что закон обязывает меня получить свидетельские показания из первых уст, пусть даже свидетель не будет под присягой.

Поняв, что от нотариуса просто так не отделаться, управляющий развернулся всем корпусом к конюшне и рявкнул:

— Эй!

Хайнц заметил, как вздрогнули кавалеристы, но быстро успокоились, осознав, что оклик предназначен не для них.

«Строго тут у него», — Хайнц с почтением взглянул на Тронстейна.

Из конюшни выскочил Ингмар и почти бегом направился к ним.

— Я здесь.

— Ты не торопишься, — Тронстейн сунул трубку в зубы.

Ингмар собрался отшагнуть, но спохватился и только дёрнул ногой.

— Ты сейчас ответишь на вопросы о происшествии на крыше, — приказал Тронстейн.

Ингмар быстро кивнул.

Табак догорел. Клаус Хайнц не спеша выколотил трубку.

— Холодно сегодня, — начал он для затравки.

Ингмар ждал.

— Помнишь тот день, когда Веролайнен упал?

— Да, герр Хайнц.

— Сыро было на кровле?

Сын управляющего замер и посмотрел на отца. Хильдегард Тронстейн стоял как вкопанный. Он тоже не знал ответа.

— Это не дознание, — Хайнц взял от крыльца трость, опёрся на неё и вкрадчиво заглянул в глаза Ингмару. — Мы просто беседуем. Я хочу узнать побольше о несчастном случае, чтобы бургомистры могли составить для себя полную картину. Ты помогаешь нам в делах магистрата.

— Да, наверное. Да, герр Хайнц, — слова срывались с губ торопливыми ледышками. — Было довольно холодно. Кровля и лестницы не успели просохнуть от ночной сырости.

— Ты видел, как упал плотник?

— Нет, я смотрел в другую сторону, — быстро ответил Ингмар.

— Ты давно знал Ханса?

Взгляд Ингмара заметался куда-то вверх, потом вбок, потом он посмотрел на отца.