— С тех пор, когда мы прибыли из Швеции, — ответил за него Тронстейн.
— Давно, — сказал Ингмар.
— Куда ты смотрел, когда плотник сорвался?
— Перед собой.
— Ты хорошо знал Ханса? — старший письмоводитель внимательно следил за ним.
Ингмар замер. Зрачки сузились и взгляд переместился внутрь себя. Юноша не ответил.
— Он часто работал у нас и временами жил на мызе, когда в нём оказывалась нужда, — доложил управляющий.
Старший письмоводитель магистрата и нотариус города Ниена обратился к нему как помощник королевского фогта:
— Герр Тронстейн, я желаю опросить непосредственного участника событий, ибо должен выслушивать показания из первых уст. От опрашиваемого. Прошу уважать Закон. Я поговорю с Ингмаром без посторонних.
Ни глаза, ни жилка на лице управляющего не дёрнулись. Он вытряс трубку. Пепел полетел по ветру. Сунул трубку в карман, деревянно развернулся и потопал по ступенькам в мызу, к хозяйке, с которой беседовал кронофогт.
Старший письмоводитель и сын управляющего остались наедине.
Клаус улыбнулся и достал кисет.
— Ты куришь, молодой Тронстейн?
— Да, герр Хайнц.
— Тогда кури, — Клаус зачерпнул своей трубкой и протянул кисет сыну управляющего.
Ингмар выхватил из кармана мелкую трубочку.
— Бери-бери, — сказал Клаус Хайнц.
Сына своего Тронстейн куревом не жаловал.
Ингмар достал из серебряных ножен короткий сточенный пуукко, обушком высек искру на трут, раздул под пронзительным ветром на пакле, подал старшему письмоводителю.
— Благодарю, — разрешил Хайнц, когда почуял, что табак разжёгся.
Они встали друг напротив друга. Ингмар немного прибоченился. Клаус Хайнц опёрся на трость и спросил:
— Вы находились на разных скатах?
— Порознь друг от друга.
— Как далеко?
— На противоположных.
— Были напротив и ты не заметил?
— Вы задаёте один и тот же вопрос, герр Хайнц, — едва оказавшись вдали от отца, Ингманр становился наглее и держался всё развязнее.
— Вопросы мои схожи, а ответы на них разные.
— Чего вы изволите?
— Желаю слышать твои честные слова, молодой Тронстейн. На вопрос ответь: ты был напротив и не видел плотника Ханса?
— Я смотрел перед собой, — упрямо повторил Игмар. — Я же говорил, Ханса от меня заслонял шпиль и скат крыши. Люди с низу подтвердят.
«Что-то многовато объяснений для такой простой вещи», — подумал Хайнц.
— Ты разговаривал с плотником во время работы?
— Да, мы говорили по делу.
— О чём вы говорили перед тем, как он упал?
— Ханс хотел спуститься в звонницу. Закрепить крест в основании. Я должен был держать неподвижно и следить, чтобы мачта креста не кренилась.
— Ты мог удержать всю конструкцию?
— На хомутах мачта была подбита клиньями, но на крепёжном кольце Ханс должен был сделать всё с помощником, с сыном. Он сказал, что спускается. Я его в этот миг не видел.
— Тебе жаль Ханса?
Ингмар посмотрел куда-то не к небесам, а как бы ловя что-то в воздухе.
— Как всем добрым христианам, — произнёс он без всякого выражения.
«Не слишком скорбит», — подумал дознаватель.
— Он сказал тебе что-нибудь перед смертью, вы же знали друг друга? — спросил Клаус Хайнц. — Плотник перед смертью исповедовался.
Ингмар смутился.
— Я больше не видел Ханса, когда его занесли в лазарет.
— А поп? — испытующе уставился ему в глаза старший письмоводитель. — Отец Паисий тебе что-нибудь сказал?
Ингмар выпрямился и подался было назад, как перед управляющим.
«Меня страшится или отца? — подумал Хайнц. — Или просто боится по причине опасливости души?»
— Ну, ну, — подтолкнул он.
— Ничего мне поп не сказал, — Ингмар словно оправдывался, но уже с некоторым облегчением. — Мы с ним вообще никогда не говорили. Он и языка не знает.
— Как ты думаешь, кто убил отца Паисия?
— Разбойники, — убеждённо выпалил Ингмар. — Бродяги церковь ограбили. Ленсман разберётся.
Этот довод был окончательным.
— Ты прав, — примирительно кивнул Хайнц. — Благодарю за помощь, молодой Тронстейн.
Ингмар холодно растянул губы, как мог улыбаться его отец, если бы лицо у него было не иссохшее и целое.
Когда Клаус Хайнц возвратился за стол, посуда вся, кроме винной, была прибрана, и сделалось понятно, что дожидались только его, чтобы начать прощаться.
Пер Сёдерблум любезно благодарил за тёплый приём. Выяснилось, что управляющий распорядился о лодке. Гостей доставят в Ниен прямо от мызы, чтобы им не пришлось добираться в темноте и по слякоти.
Прощаясь, Клаус Хайнц как бы невзначай спросил у Анны Елизаветы, не помнит ли она, работал ли и оставался ли ночевать в усадьбе на Ильин день плотник Ханс Веролайнен?
— Должно быть… — она слегка растерялась. — Спросите нашего управляющего, ему лучше знать.
Клаус Хайнц откланялся. Пока фогт рассыпался в благодарностях, старший письмоводитель вышел на крыльцо, сопровождаемый Тронстейном.
— Насчёт плотника… — начал он.
— Зачем вы тревожите госпожу? — спросил управляющий.
— Такова моя задача — вести служебные разговоры, — ответил старший письмоводитель.
— Разговоры, — мрачно изрёк Тронстейн. — Говорят, вы убили в Нюрнберге свою семью?
— Как убил? — оторопел Хайнц.
— Говорят, отравили.
— Кто говорит?
— Ходят слухи.
— Среди кого?
— Не бойтесь, бургомистр Грюббе от этого в стороне. Так же как и все члены магистрата. Никто не знает, — отрубил Тронстейн. — Кроме нас.
— Нас… с вами?
— Нескольких человек.
— Кто эти люди?
— Сейчас это неважно. Что вы ещё хотите узнать о том дне, вернее, о той ночи, когда была убита дочь шорника?
— Вообще-то мы не за этим сюда приехали.
— Но спрашиваете вы меня об этом.
— Как знать. Это был случайный извив хода беседы. Не станем возвращаться к этому разговору.
— Тогда кому какое дело до вашей семьи…
* * *
Вместо утлого челна Стешка привёл двухмачтовую сойму и встал на паруса, а правил какой-то эвремейс, которого Клаус Хайнц видел впервые. Дул попутный ветер. Лодка резво шла против течения, а кормчий брал поближе к берегу, где Нева была не так быстра.
Плыли молча. Каждый был сам по себе. Даже лодочники хмуро отрабатывали и не переговаривались. С пасмурного неба посыпала морось. Сутулясь на банке, старший письмоводитель сопел потухшей трубкой и смотрел на воду. Проклятый Тронстейн разбередил душу, и теперь старший письмоводитель вспоминал, как приплыл на корабле впервые в Ниен.
Горечь и страх терзали его тогда. Горечь тяжёлой утраты и страх потерять ещё больше — жизнь.
Гонимые смертельной угрозой, они с Грюббе бежали на край света, в другое королевство, где не мог достать их закон. В новой шведской провинции принимали всех и мало о чём расспрашивали. Но если в Нарве и Або места были заняты, то новый город давал возможность пристроиться всем способным людям. И — самое главное — встретить купцов из Нюрнберга в Ниене не было решительно никакой возможности.
Тогда они с надеждой вглядывались в незнакомые берега, чая спасения. Здесь были сразу крепость и порт. Ниен — это порт и живущие вокруг него люди. Торговля и ремесленное производство. Портовый город строили вдоль реки, отступая от неё. Промежутки вдоль ряда дворов образовывали улицы. Королевская, самая ближайшая к воде, на которой сосредоточены склады, рынок, ратуша, кирха и гостиные дома — главная артерия жизни. Средняя улица — большая, но скромней, там живут шведские купцы и ремесленники. За ней — Выборгская, от которой отходит дорога на Выборг, улица мекленбургских бюргеров, поселившихся позднее.
Ниен начинался с низовьев, на слиянии двух рек, где Свартебек впадала в Неву. По правому борту прибывающих встречал православный храм и деревенский кабак у паромной пристани. Там корабль разворачивался бортом к течению Невы и уходил к устью, где был порт. Поднятая на сваях причальная стенка тянулась до Корабельного моста, связывающего правый берег Свартебек с мысом, на котором стоял Ниеншанц.
