— Вечером, когда рынок закроется, приходи ко мне. Дом в конце Выборгской улицы, в нём рама со стёклами. Он один такой, ты его сразу найдёшь. Или спросишь, где Малисон живёт. На нашем конце по-русски понимают. Я тебе всё обстоятельно обскажу.

— Приду, — сказал Якимов и негромко прибавил: — Как там?

— Воюют, — совсем тихо ответил купец. — Но меж собой. Не про нас. Пока что.

Труп находится на дороге в Нарву и Дудер-хоф в семи шагах от перекрёстка с дорогой в Спасское и к переправе на Хирвисаари. На вид девице около 15–16 лет, рост около двух альнов и одного фута, среднего сложения, волосы светлые, заплетены в косу, глаза приоткрыты, платка нет. Одета в шерстяную кофту коричневого цвета, на кофте грязные вытянутые пятна, похожие на следы пальцев. Одета также в рубаху белёную, юбку голубую поношенную, на юбке красные пятна, расплывшиеся от середины к низу подола. На ногах чулки вязаные серые, покрытые расплывшимися красными пятнами, похожими на кровь, и коричневые туфли, полностью покрытые грязью. Труп лежит на спине наискось дороги, головой к северо-востоку. Ноги вытянуты ровно, расстояние между пятками примерно квартер. Правая рука прямая, лежит на земле ладонью вверх. Левая рука подогнута в локте, лежит на земле ладонью вниз. Под трупом в области головы и верхней части спины имеется лужа жидкости бурого цвета, похожая на кровь, вытянутая вдоль колеи с дождевой водой. На шее имеется глубокая резаная рана с краем на два дюйма ниже мочки правого уха и примерно на дюйм ниже мочки левого уха. На теле и одежде не обнаружено каких-либо предметов. На левой обочине дороги, в трёх футах по направлению к Нарве обнаружен белый головной платок женский. Под трупом обнаружено украшение в виде змеи, литой из меди и посеребрённое, серебрение частично стёрто, на серебряной цепочке, цепь разорвана пополам на звене.

Тело убитой опознано присутствующими юстиц-бургомистром Карл-Фридером Грюббе и ленсманом Игнацом Штумпфом как Ута, дочь бюргера Тилля Хооде, шорника.

Писал Клаус Хайнц, письмоводитель магистрата города Ниена.

Переписанная начисто бумага лежала перед бургомистром юстиции, отодвинутая им, чтобы располагаться на равном удалении от присутствующих в ратуше должностных лиц для доступности, если кто захочет перечитать, но никому не хотелось.

По правую руку от бургомистра сидел королевский фогт Сёдерблум и ленсман Штумпф, на земле которого был обнаружен труп. По левую руку расположился пастор Фаттабур, а на дальнем краю стола устроился с чернильницей и бумагами старший письмоводитель городской управы и при надобности нотариус Клаус Хайнц — мелкий, чернявый, с голубыми пронзительными глазами и быстрыми движениями, товарищ бургомистра, приплывший с ним на одном корабле. Хайнц вёл в ратуше всё делопроизводство, в помощники ему были приданы два свеаландца — Уве и Фредрик, но они не отличались ни умом, ни прилежанием. Хайнц с большей охотой взял бы вместо них одного смекалистого финна, прилежного в чистописании, но шведы таких близко к управлению городом не подпускали. Старший письмоводитель был доверенным лицом юстиц-бургомистра и немало способствовал расследованию нарушений закона, а также правильному составлению бумаг о них.

— Ведь мы её опознаём? — спросил фогт, хотя всё было загодя оговорено, однако же для порядка.

Кронофогт Пер Сёдерблум приехал в Ниен из Мальмё как в ссылку. Был он образованный, но бесполезный, ибо явно привык больше читать о законах, чем исполнять их. Представитель королевской власти редко оказывался на месте, когда был нужен. Слишком много находил себе фогт посторонних дел — ищешь его, а он сидит в таможне, сидит на крестинах, присутствует на похоронах. Притом Сёдерблум был не в меру набожный, через то мало пил и других старался наставить на путь трезвости нудными увещеваниями, да пытался читать наставления по этике. Обходительный, учтивый, не строгий, не злой, фогт охотно брал взятки, не требуя их. Он был плохой начальник. Понятно, почему его не стали терпеть в большом городе. Здесь к прежним недостаткам добавился скёнский говор кронофогта. Для остальных шведских бюргеров Ниена Сёдерблум говорил почти как датчанин, и понимали его с трудом.

— Опознаём, это йомфру Ута, дочь шорника, — ленсман знал не только всех крестьян на своём участке и в деревнях поблизости, но и каждого горожанина с его детьми, если они доросли до того, чтобы имело смысл обращать на них внимание.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Клаус Хайнц, который снимал угол в доме на Средней улице, по соседству с Тиллем Хооде.

Королевский фогт вздохнул. Он не знал, как подступиться к делу, да и не хотел за него браться. Жестокое убийство пятнадцатилетней девушки было совсем не то, к чему Сёдерблуму хотелось бы иметь касательство.

— Как же она там оказалась? — спросил королевский фогт без всякой надежды.

— Чтобы узнать, как она там оказалась, мы должны узнать, почему Ута оказалась на перекрёстке посреди ночи, — рокочущий голос бургомистра Грюббе звучал как речь человека, у которого во рту ворочаются камни. — Почему именно на той стороне? Зачем она явилась на перекрёсток? Девицы ночью не ходят по лесу.

— В грозу, — добавил письмоводитель Хайнц.

— Она с кем-то встречалась, — упавшим голосом предположил кронофогт.

— С мужиком, — деловито заявил ленсман Штумпф. — Который отвёл её за село с тайной целью и убил.

— А следы? — с унынием вопросил Сёдерблум. — Там были следы?

— Размыло, — сказал ленсман.

— Вчера был дождь, — кивнул фогт.

— И сегодня будет, — согласился ленсман.

— К вечеру, — уточнил фогт.

— Да и завтра тоже, — с важностью признал ленсман.

Бургомистр юстиции достал из кармана фигурку на цепочке. Она качалась над столом в поставленной на локоть руке, и все смотрели на неё, а потом невольно — в глаза Карла-Фридера Грюббе.

— Украшение в виде змея вряд ли могло принадлежать православному. Это очень старое украшение. Что вы думаете, ваше преподобие?

— Сомневаюсь. Скорее нет, чем да. Нет, не могло даже в качестве семейной реликвии, — пастор свёл над столом пальцы и, внимательно посмотрев на бургомистра, окинул взглядом присутствующих, говоря всем: — У ортодоксов змея однозначно символизирует Врага рода человеческого, и никто из Спасского православного прихода не стал бы держать дома подобное украшение, не говоря уж о том, чтобы носить его или дарить кому-то. Не оспаривая мнение герра Штумпфа, чей опыт и проницательность заслуживают нашего глубочайшего почтения, должен выразить сомнение в возможности владения этой вещицей кем-то из спасских мужиков. Не значит, что мы не можем рассматривать их участие в этом деле априори, — добавил он.

— А из других деревень на Хирвисаари? — спросил бургомистр.

— Там все православные, — сказал ленсман.

— Зачем она туда вообще поехала, да ещё так долго шла пешком? — спросил Хайнц.

— И кто её перевозил? — фогт Сёдерблум чувствовал себя виноватым, не проявляя участие в расследовании.

— Я поговорил с паромщиком и лодочниками на обеих переправах, — сказал письмоводитель. — Они не видели йомфру Уту.

— Надо опросить мужиков из Спасского и всех, кто живёт на берегу, — приказал бургомистр ленсману.

— Займусь, — кивнул Игнац Штумпф.

— Или это были моряки с корабля.

Взгляды присутствующих обратились на проницательного письмоводителя Хайнца.

— Эта вещица вполне могла висеть на шее какого-нибудь голландца или датчанина, — согласился бургомистр юстиции.

— Моряки? — переспросил кронофогт.

Клаус Хайнц вздохнул и объяснил подчёркнуто деликатно:

— Мы прямо скажем, что йомфру Ута рано созрела и не очень хорошо себя вела.

— Вы знали? — спросил пастор Фаттабур.

— Лично я над нею лампу не держал, но догадывался, — ответил Хайнц. — Мы же соседи. Я видел, как она расцветает. Кроме того, слухи. Соседи поговаривают, хотя я вынужденно избегаю общения с ними, много времени уделяя делам магистрата.