— Нет, — отшвыриваю ногой эту кухонную утварь и пытаюсь оградить ее, — не трогай. Очень горячо! Нет! Выйди, я прошу тебя. Надежда?
— Я не уйду! Не выгонишь! Господи, Максимочка, Боже-Боже! Ты обжегся?
Давно! Сука! Я давно обжегся! Об тебя, Найденыш! Ты тому виной. Выйди, выйди, выйди — безмолвно, как помешанный на этом слове, заклинаю.
— Надя, — шепчу, — я прошу, не мешай. Мне совсем не больно, я не плачу и не прошу чьей-либо помощи. Честно-честно…
— Надо вызвать скорую помощь.
— Не стоит, — сразу ее попытки пресекаю. — Все само пройдет. Я постою немного и…
— Давай хоть под холодную воду опустим.
Как представлю, что это все будет жечь, печь и, возможно, лопаться, сочиться и кровоточить, так и:
— Нет! Я перетерплю, кукленок, — сквозь боль пытаюсь улыбнуться. — У меня есть чудодейственная мазь. Там, дома, потом все смажу…
— Максим, — она подходит сзади и всем своим телом подталкивает к раковине, — я тебя прошу. Я знаю, как оказывать первую помощь. Я — дочь спасателей. Максимочка…
Сомневаюсь! Ты только раны умеешь наносить. Кромсать и резать по живому телу. Душу вынимать, давить чувство собственного достоинства и убивать.
— Подставляй сюда ладони. Ну же! — берет меня за предплечья двумя своими тонкими руками, а я, как паралитик, вздрагиваю, и сразу направляет их под прохладную очень тонкую струю воды. — Максим, нужно смыть эту самую масляную пленку. Давай осторожно. Видишь, я не сильный напор оставила, чтобы не покалечить больше. Давай-давай…
Ничего не слышу, не слышу ничего. Абсолютно! Все глухо и немо, а сам я в том самом вакууме, от ее присутствия торчу. Она напирает на меня — озабоченно чувствую спиной острые возбужденные торчащие соски, всем телом ощущаю судорожное дыхание и вздрагивание по корпусу ее маленькой грудной клетки, а быстрые движения губ в районе двух лопаток творят в моих мозгах ту самую откровенную дичь — я, жалкий и раздавленный, теку, как то самое расплавленное масло. А там внизу я «стою и жду»! Твою мать! О чем думаю? Ущербный Зверь!
— Надя, — хриплю, совсем утратил голос, — слышишь, Надь?
— Еще немного нужно подержать, — немного отстраняется, а я, пользуясь моментом, шумно, через рот выдыхаю. — Максим, а где твоя та «чудодейственная мазь»?
— Надя…
— Ее ведь нет? Ты обманул? Я хочу вызвать скорую. Погоди, сейчас.
— Не стоит. Я привык — не в первый же раз. Я и резал руки, и обжигался, и отбивал ладони вместо мяса. Не страшно — мне не привыкать! Постой лучше рядом, не суетись и не дергайся, не разгоняй напрасно воздух. Я ведь еще не умираю.
— Слава Богу, — и тут же осеклась. — То есть… Я очень испугалась, ты же шеф-повар, ты наш главный…
— Я не умру. Пока, по крайней мере. Закрой воду — не растрачивай зря ресурс, если тебя это, конечно, не затруднит.
Нет, ни хрена не помогает! Эти водные процедуры немного охладили кожу и все, терапевтический эффект от H2O, очевидно, нулевой. Чувствую, что начинает знобить и кажется… О! Вот и волдыри родимые пошли! Вторая степень, Макс? Значит, это все надолго!
— Надь, помоги мне, если ты никуда не торопишься сегодня…
— Боже мой, нет, конечно, — стоит, как пионер, готовая к труду и обороне. — Что нужно делать?
Она сейчас румяная и с яркими глазами — сильно возбуждена! Адреналин, как и истома, вызывает все те же ощущения, думаю, внизу она даже немного потекла.
— Пойдем со мной, пожалуйста.
— Куда?
— Домой, ко мне. Проводи меня, — улыбаюсь, от всей души стараюсь, чтобы выглядело не похотливо, но сам прекрасно понимаю, как это все двусмысленно звучит. — Я вряд ли самостоятельно смогу снять это, — глазами ей указываю на форму, — буду словами направлять тебя, а ты мне просто помогать. Надь?
Она, по-моему, куда-то отлетела. Взгляд блуждает по кухне, на мне совсем не стопорится, разглядывает все, что есть, но только не меня. А затем вдруг:
— Максим?
— Да, кукленок? — встряхиваю руками и сквозь зубы говорю. — Что ты решила?
— Я помогу, конечно. Никаких проблем. Я вижу, что тебе сейчас трудно и очень больно… И ты, как мужчина, не опасен…
Бла-бла-бла! Отлегло? Я не опасен? Это вряд ли, Надя! Я и без рук умею женщин ублажать. Не слушаю подогнанные самой себе ее какие-то жалкие оправдания! Главное, что она идет со мной. Замечательно! То, чего и добивался. Без задней мысли, если честно, мне сейчас абсолютно не до этого. Но Прохорова все же не уверена в моем рыцарском поведении, идет очень настороженно, еле-еле ноги переставляет и без конца оглядывается на двигающегося позади нее меня.
— Надь?
— Да, Максим.
— Успокойся, пожалуйста. Если ты думаешь…
— Ни о чем не думаю, я просто смотрю, как твои руки, — указывает подбородком на мои конечности, — они сильно покраснели и, мне кажется, что там…
— Да, там будут и уже как будто есть те самые огромные волдыри. Плевать, — тут же управляю нашим движением, — здесь направо. А теперь «СТОП»! Найденыш, стоять!
Когда я называю ее так, то постоянно замечаю передергивание маленьких плечей — волнуется или ей так неприятны воспоминания? Не знаю! Впрочем, все равно на это, однозначно пофиг:
— Максим, а где ключи?
Они в кармане брюк, Надежда! Будет интересно, ты осмелишься? Твою мать! О чем я думаю? Прекрати зубы скалить, Зверь!
— Надя, они, — показываю, склоняя голову на тот самый бок, — в кармане. Это здесь…
Она быстро подходит и засовывает руку, без промедления, естественно, достает ключи. Осмелела! Повзрослела — сука, стала ведь еще краше и желаннее:
«Максим, заткнись, и думай о руках, чтобы их тебе не вырвали потом. Папа, например? У этой куклы есть сильный и влиятельный отец!».
— Здесь два. Каким? — раскрывает связку и мне показывает.
— Вот этим, — киваю на нужный ключ.
— Угу.
Мы заходим внутрь. Там тишина и откровенный мрак.
— Где свет?
— От тебя справа и внизу.
— Угу.
Да! Я приврал, когда осмелился назвать это помещение жилым. Тут только окна, стены, радиаторы централизованного отопления и… Все! Мне хватит, и это хорошо, а вот мадемуазель, по-видимому, поймала тот самый шоковый экстаз:
— Как ты тут живешь? Где ты спишь? А где здесь ванная комната? А где туалет? А где твои вещи? А что это за коробки? МАКСИМ? Зачем ты постоянно врешь?
Все просто, Прохорова! Я не хочу жить в твоем доме, не хочу чувствовать себя какой-то приживалкой с полной силой и грандиозными нереализованными возможностями, не хочу быть обязанным твоему отцу, потому что…
— Ты! Это все какой-то бред! А ты занимаешься самобичеванием и добровольным уничтожением. Что ты делаешь, Максим?
— Все нормально, кукла. Я еще здесь не обжился. Смотри, вон мои вещи! В тех коробках, на которые ты указываешь своими ручками, как раз они родимые лежат. Надь…
— Где мазь, Морозов? Я не хочу тут задерживаться ни на секунду, я помогу тебе и сразу же уйду. Это какой-то театр абсурда, искривление пространства, цирк уродов, а ты…
— Что я?
— А ты…
— Ну? Говори! — подхожу вплотную, фактически преследую ее суетливые перемещения, а мои руки просто отпадают, но я настойчиво на нее иду. — Говори, Найденыш! Я внимательно слушаю!
— Зачем все это?
— Затем!
— Макс?
— Что, Наденька? Что, Найденыш?
— Ты злишься?
— Нет! С чего ты это все взяла? — нагло ухмыляюсь.
— А что тогда? — прячет от меня глаза.
— Да ничего, кукленок, — бесцеремонно заглядываю и провоцирую ее на несознательные действия.
— Что ты делаешь? — зачем-то спрашивает, хотя и так все поняла.
— Ничего, — тихо отвечаю.
— Максим?
— Ну, может хватит звать меня? Я — здесь! — шепчу.
Попалась кукла! Обхватываю ее за талию двумя руками, при этом несдержанно морщусь от боли и точно чувствую, как разрываются некоторые уже созревшие волдыри, а липкая вытекающая из них субстанция попадает ей на ткань, я тут же прилипаю к ней, и, отдираясь от ее поверхности, делаю себе еще больнее. Я, как дикое непуганое животное, шиплю, рычу, но все равно тянусь за одним лишь поцелуем.
