Сомнения в правильности выбора службы и образа своего существования снедали Омжлусо с тех пор, как он впервые заполнил изъявление соискателя, и разумеется, сказывались на качестве выполняемой им работы. Отсутствие значимых для общества результатов угнетали звездочёта и буквально выбивали рабочий инструмент из его рук. С этим приходилось мириться, как-то жить с тяжким грузом сомнений.

Пожалуй, единственной отдушиной для непритязательного Омжлусо было рисование белых полос на здании звёздного наблюдариума. Занятие простое и не требующее больших интеллектуальных вложений или высокой степени ответственности. Он буквально упивался им, старался на славу, и возможно, это было тем самым делом, которое получалось у него хорошо.

Дверь осторожно приоткрылась, и в кабинет к притихшим напарникам заглянула Эгодалимо.

Дверь не скрипнула и не стукнула, а всего лишь прошелестела — Эгодалимо всегда предельно аккуратна и деликатна в своих действиях, но в напряжённом и гнетущем безмолвии едва слышный звук показался именно грохотом, нестерпимым стоном, звонком, вызывающим обречённых к мучению.

Всего лишь лёгкий шорох открывшейся двери, но инспектор резко вскинул голову и неприятным нервным взглядом упёрся в Эгодалимо.

— Ребят… — кротко позвала она и замолчала в нерешительности и ожидании.

Проняло даже непробиваемого и до глубины души безразличного Ямтлэи, который ко всему в этой жизни относится с презрением и пренебрежением. Он поднял взор, обычно — скучающий, но сегодня издёрганный и забитый, и красными от недосыпа, а возможно — и от переживаний, глазами посмотрел на вошедшую.

— Ребят, — повторила Эгодалимо всё тем же тихим голосом, — вас вызывает Мицарой…

Напарники переглянулись — понимающе и однозначно, но так и остались сидеть на своих местах.

— Срочно, — сказала Эгодалимо и с сочувствием поглядела на напарников.

Вероятно, она уже тоже знает о ночном происшествии — инциденте со смертельным исходом, очередном, но так хотелось бы думать, что последнем в череде неприятностей, постигших участок. Разумеется, Эгодалимо уже слышала — как же не знать, если весь участок только об этом и говорит. Инспектору думается, что каждый, кто с утра хоть раз прошёл мимо их кабинета, подумал об угораздившей их неудаче, а может быть, даже злорадно усмехнулся в их адрес.

— Идёте? — стараясь выглядеть максимально учтивой, спросила Эгодалимо, а Ямтлэи лишь пытается пошутить в ответ:

— А мне обязательно?

Эгодалимо виновато улыбается и исчезает в дверном проёме.

А инспектор встаёт и, кинув небрежное:

— Сказали же — обоим! — следует за ней.

Ямтлэи неспешно поднимается со своего места.

К своему удивлению, в коридоре инспектор тут же натыкается на Эгодалимо, которая никуда не ушла, а стоит в двух шагах от двери в их кабинет и, судя по её виду, будто бы кого-то караулит. Вне всяких сомнений, ждёт она именно инспектора, потому что при его появлении тут же ловит его за локоть и решительно ведёт к лестнице.

— Фафе, послушай… — шепчет Эгодалимо, а инспектор отмечает про себя, что, пожалуй, никогда не видел её столь отчаянной и напористой. — Только — слушай внимательно!..

А он не может взять в толк, что же это такое происходит, да и не до этого ему сейчас — все мысли только о предстоящей встрече с Мицароем.

— Фафе! — это Зеддоэф, который вынырнул с боку, как всегда неожиданно и не к месту. — Тебя там Мицарой ждёт! — бесшабашно и чуть ли не весело воскликнул Зеддоэф и даже хлопнул инспектора по плечу — то ли издеваясь, то ли подбадривая.

— Знаю, — в привычно меланхоличной манере отвечает инспектор, но вдруг, не сдержавшись, громко огрызается: — Да знаю я!

Зеддоэф шарахнулся в сторону от нервного коллеги и остался где-то позади.

— Фафе, ты только послушай, это очень важно… — скороговоркой шепчет Эгодалимо, и они уже поднимаются по лестнице. — Хочу предостеречь тебя от… — говорит она, а инспектор думает о том, что вместо расширенного и столь долгого вступления Эгодалимо уже давно могла перейти к главному. — Ни в коем случае не верь…

Прямо перед ними, словно из ниоткуда, появляется Ямтлэи, и Эгодалимо в смятении замолкает.

Ямтлэи смотрит на инспектора тяжёлым взглядом, гамма чувств в котором ширится от глубокого непонимания до лёгкой ненависти.

— Долго тебя ещё ждать? — без выражения спрашивает Ямтлэи и становится привычно покладистым.

А инспектор озадаченно глядит на напарника, не в силах понять, как же он умудрился пробраться сюда мимо и раньше них. Инспектора не отпускает навязчивое и нелепое впечатление того, что намеренно Ямтлэи это сделал — якобы, есть в его появлении скрытый умысел, словно хотел прервать Эгодалимо и не дать ей сказать что-то важное.

— Да… — протянула Эгодалимо и растерянно посмотрела на инспектора. — Мицарой вас, наверное, уже заждался.

И инспектор, конечно же, осознаёт, что на самом деле она хотела сказать что-то другое.

Мицарой — в годах, невысокий, ничем не примечательный, почти невзрачный — говорит спокойно и даже как-то по-доброму. Встретив на улице, можно принять его за почтенного и скромного старичка, чуть смешливого и сентиментального. Из тех, кто уже давно отошёл от дел и занимается какими-нибудь тихими безобидными пустяками и любит поболтать.

Мицарой тщательно выговаривает слова, чуть щурится и глядит на собеседников снизу вверх, из глубины своего необъятного, ослепительно белого кресла. Говорит он тихо и почти дружелюбно, но лучше бы кричал.

По крайней мере, было бы понятно, чем именно он недоволен, а так слушает — и не знаешь, с какой стороны ожидать очередной атаки, какой упрёк и укол он предпримет следующим, какой фланг необходимо прикрыть в первую очередь.

Мицарой конкретен и корректен. Ни слова из недопустимого лексикона, ни грубости или глупости. По существу, по делу, в рамках своих полномочий и сфер интересов.

И он прав. Мицарой всегда прав. Инспектор не помнит случая, чтобы Мицарой говорил что-то такое, что впоследствии не получило бы подтверждения. Мицарой никогда не ошибается, и сейчас ни у кого нет желания с ним спорить — не только потому, что он — начальник, и не только из-за того, что переубедить его ни у кого из присутствующих не получится, а просто потому, что он — прав.

Их пятеро — в обширном, просторном кабинете, рассчитанном на пятнадцать или около того сотрудников.

Мицарой в своём уютном углу, в представительном кресле.

В противовес ему — строй актёрской братии: Ямтлэи, Жутёротаф и Файеделем. Последний тоже из ночных игроков.

Спелись, — с неприязнью думает инспектор, представляя как бы третью, независимую от других, сторону переговорщиков.

Все остальные сотрудники, вообще-то находившиеся на своих законных рабочих местах, медленно и незаметно разбрелись, лишь завидев скорбную процессию, следовавшую на приём к Мицарою. Даже Эгодалимо не рискнула вернуться за свой стол, понимая, что мероприятие ничего хорошего не предвещает.

— Изложите мне обстоятельства гибели заключённого, — подслеповато щурясь в лист фольги у себя в руках, говорит Мицарой.

— Какого заключённого — первого или второго? — отозвался Файеделем.

Мицарой раздражённо усмехается, будто Файеделем сказал глупость — да ведь так оно, наверное, и есть.

— Обстоятельства гибели Знёрра мне известны, — с лёгкой язвинкой отвечает Мицарой. — Я сам допрашивал Шаоба. Сейчас меня интересует гибель самого Шаоба, — Мицарой откладывает фольгу в сторону и лукаво глядит на Файеделема.

— Рано утром, — говорит за того Жутёротаф, — дозорный из тюремного блока обнаружил Шаоба лежащим на полу камеры. На окрики он никак не реагировал. Дозорному это показалось странным, так как ранее Шаоб вёл себя крайне активно и зачастую — даже агрессивно…

— Это я знаю, — нетерпеливо кивает Мицарой. — Дальше-то что?