«Вот бы поглядеть на его сумерки, сумерки человечества», — думал я, уже не стыдясь этой мысли.

«А что же семья? — вопрошал сам себя я, стараясь зацепиться хоть за что-то из того, что раньше составляло мою личность. — Что меня держит теперь? Юношеский азарт принять участие в игре таинственных ночных тварей? Да пропади они все пропадом и те, что грезят о пути к свету, как и те, что мнят себя светом. Пускай сгорят в бездне пророки и их глупые пророчества! Может, и правда в последний раз… всего одним глазком… увидеть их? Я доберусь до Пскова, я знаю…».

Каждый раз, когда мысль о семье рождалась в моём сознании, я гнал её, высмеивая и клеймя.

«Ну, придёшь ты, а дальше? Привет, семейство! Я вернулся! Они в обморок попадают, увидев тебя. Елена, быть может, уже вышла замуж. Какой смысл горевать? Мы не богаты, а Леську и Златку надо выдать не за абы кого. К тому же, как без мужчины в доме? Им нужна защита. А я не могу её дать, увы, больше нет. В последний раз это кончилось тем, что убили всех, кто мне верил. Иди своей дорогой, мормилай, или вышиби себе мозги!».

Я уже знал, что не сделаю этого, что лишь дразню себя отчаянной готовностью исчезнуть. Наверное, всё потому, что в моей душе не осталось места для страха перед неизвестностью. Я повидал такие бездны запретного, черпнул такого знания и боли, что перестал бояться того, что обычные люди зовут словом — смерть. Я сам стал смертью, на двух ногах, с двумя руками и головой.

Мне не хотелось ни есть, ни спать, ни пить, не было скучно. Я шёл по дороге, даже не зная, куда она ведёт, заставляя тело работать. Сменилось три или четыре дня, мимо проплывали крестьянские угодья, хмурые покосившиеся домишки без окон. Тусклую тень человека никто не окликал, никто не провожал взглядом. Однажды я заслышал скрип колёс, предвещающий, что меня нагоняет чей-то дилижанс. Звук приближался, но я не оглядывался, а лишь когда лошадиное дыхание практически коснулось затылка, убрался с дороги.

— Сударь, постойте! — позвали меня.

Я остановился, лишь повернув голову на звук.

— Какая это деревня? Я, кажется, заплутал. Чёрт бы подрал эти одинаковые повяты. Ох, ты ж… дьявол! Ты?! Яровицын? Лёшка?!

Меня словно молнией прошибло, когда собственное, почти забое имя прозвучало так близко и таким знакомым голосом. Я вгляделся в лицо, смотрящее на меня из кабины экипажа. Когда-то мы были знакомы и даже дружны несмотря на разницу в возрасте. Выпучив глаза, будто бы увидал приведение, на меня таращился подполковник Лесков из второго гренадёрского. Я стушевался, не зная, как ответить. Казалось бы, вот она — удача, тотчас отозвалась на взметнувшуюся в душе тоску по дому.

«Никита Степанович, забери меня домой! — кричать бы мне, заламывая руки. — Это я! Да, я! Я! Живой! Сбежавший из их плена!».

— Вы обознались, — наконец, ответил я, отворачиваясь и направляясь прочь от дороги.

— Эй! А ну стой! Теперь точно вижу, что ты! Лёшка! Лёшка! Эй, а ну стоять, когда к тебе обращается старший по званию!

Я устало остановился, не в силах сопротивляться. Великие силы, как же мне хотелось слышать эти слова снова и снова. Я так соскучился по своим, и только теперь это понимал.

— Куда ты пропал? Я думал, тебя убили! — запыхавшись пробормотал Лесков, подбегая ко мне.

Я обернулся и тотчас утонул в гостеприимных и искренних объятиях старого друга. Ему было плевать на то, что я грязный, как холоп, замаранный землёй и грязью, немытый и вонючий. Никита Степанович вообще прослыл человеком, который не кичился чинами и излишними процедурами. Ему было пятьдесят пять лет, но по мощи этот медведь всё ещё мог бы соперничать с молодыми. Даром, что гренадёр. Чтобы метать тяжеленные полукилограммовые ручные гранаты, нужно было обладать не дюжей силой и выносливостью. Пышные усы и бакенбарды окончательно посеребрила седина. Тусклые и словно бы прозрачные глаза, смотрели на меня изумлённо и в то же время восторженно. Он был одет по форме. Дорогое чёрное сукно тотчас испачкалось после контакта со мной, но Лескова это, казалось, совершенно не беспокоило. Я глянул на его эполеты и невольно ухмыльнулся.

— Полковника дали… Поздравляю!

— А… Да… — рассеянно пролепетал он, видимо, всё ещё не веря глазам. — Спасибо! Но как… Лёшка! Как ты тут? Откуда? Куда ты пропал?!

Он снова и снова бормотал одни и те же слова, теребя мой воротник, словно, боясь, что я морок и в любой момент могу исчезнуть, раствориться, как дым в чистом небе.

— Куда-куда… — бросил я раздражённо. — При штурме форта Корвник моя сапёрная рота попала в окружение. Нам, ты представляешь, поддержки не прислали. По замыслу на наших плечах должны были войти гренадёрские полки. Но его сиятельство князь Аперпаг никого не отправил… Мы со стен уже смотрели, как вы уходите. Как-то так, Никита Степанович, как-то так…

— Лёша, да вас же пытались отбить!

— Что-то я не припомню этого, — резко ответил я. — Драгунов полянцев помню, как отбивались от кирасиров помню, а больше там никого не было. Прикрывающие мои фланги подразделения растворились, вместе с утренним туманом.

— Лёша!.. Да всё не так было! Мы же…

— А какая разница, правильно? Ну, было и было. Теперь уже ничего не изменишь, главное, что война закончилась.

— Так… — неожиданно жёстко и сосредоточенно проговорил Лесков. — Давай-ка ко мне в дилижанс. Хватит на тракте воздух сотрясать. Доберёмся до постоялого двора, баньку закажем… Тут бани-то топят? Отмоем тебя, откормим, а там уже и поглядим, что, да как…

Я не стал с ним спорить, поскольку в действительности шёл, куда глаза глядят. У меня не было плана, касательно того, что делать дальше. Пугающая и таинственная реальность одновременно манила и отталкивала. С одной стороны, меня выворачивало от одной мысли, что какие-то высшие и невероятно коварные твари затевают что-то такое, что сулит большими неприятностями простым смертным.

«Просыпаются отражения, — так кажется, говорил рыцарь Маркус, думал я. — Мне посчастливилось встретить уже троих, возможно, четвёртое это я сам… Если верить некроманту, которого я сжёг. Интересно, но. Всегда и во всём есть «но».

Кони тащили дилижанс по ухабам, а полковник Лесков безостановочно что-то мне рассказывал. Я слушал вполуха, время от времени кивая, но беседу не поддерживал. Никита Степанович в своей манере прекрасно обходился и пассивным собеседником. Его голос то взлетал к небесам в высокопарных рассуждениях о судьбах отечества, то обрушивался вниз, хриплым смехом провожая очередной скабрёзный анекдот. Меня не особо интересовала его болтовня, прикрыв глаза я делал вид, что задремал, наслаждаясь так на долго потерянным чувством уюта. В памяти восстал образ Агаты. Впервые за долгое время, я видел её внутренним взором, следя за развивающимися на ветре локонами, провожая каждый взмах ресниц и искру кокетливых глаз.

«Как давно это было, — подумал я, старательно цепляясь за воспоминание. — Прошло так мало дней, а кажется, будто целая жизнь. А ведь в сущности так и есть. Такого больше не будет со мной, не может быть. Когда мы любим и любимы, то против воли становимся расточительны. Мы всегда принимаем счастье, как должное, тотчас забывая, что это редкий и хрупкий дар, что за него нужно денно и нощно сражаться. Не только с врагами, но и с самим собой. Я никогда не умел вовремя остановиться и всегда платил сполна, полагая, что вправе решать за себя и других. Но только теперь я осознал, что мой кошелёк пуст, а вокруг никого, только холодный ветер, грязь и сажа».

Снаружи раздался хлопок, за ним ещё один, и ещё, и ещё. Лесков проворно бросился на пол, увлекая меня за собой.

— Вот дьявол! — прокричал он, инстинктивно закрывая голову руками. — Яровицын под топчаном аркебузы! Да слезь же ты, чёрт тебя подери!

Я тотчас соскользнул с широкого сидения, и чудом разминулся с пулей, ударившей аккурат в то место, где ещё мгновение назад была моя голова. Пальба стихла, невидимые стрелки, атаковавшие дилижанс, перезаряжались, но я уже знал, что уйти нам не суждено. Движение экипажа замедлялось.