Мухин молчал, задумчиво перелистывая чертежи, затем медленно перевел взгляд на меня. Внутри все словно окаменело, пока я ждал его ответа.

— Нет, Роберт… Это была бы аренда на десять лет.

Так все и началось…

Помнится, Федор Александрович беспрерывно повторял: «Запомни, юнец, все, что тебе нужно — следовать двум правилам: первое — ЧД. Чужие деньги. Любой банк будет готов расцеловать тебе задницу, если будет уверен в росте своих активов. А он зависит от места, Роберт. Запомни это — место и еще раз место. Прекрасное здание на пустом холме — выброшенные деньги, а паршивенький домишко в деловой части города может сделать тебя обладателем пары лишних нолей в конце твоего банковского счета.»

И теперь я цепким взглядом оглядывал проект нового здания, оценивая все плюсы и минусы. Правило ЧД теперь было не нужным, мои активы вполне покрывали расходы, но место все еще оставалось важным. Разглядывая прилегающие бутики, я сделал необходимые наброски, отправив письмо с вложением Григорию. Пару лет назад мы начали единовременный проект, и с тех самых пор Рязанцев стал одним из моих основных бизнесс-партнеров.

Очередной штрих вокруг западной стены прервала настойчивая трель пейджера. Гамид

— Надеюсь, ты уже в пути, иначе от Надии тебе не отделаться. Она чуть не придушила меня. Боюсь, тебе так легко не отделаться.

— Ага, сейчас только режим урагана выключу… — буркнул я. — Меня особо не прельщало сомнительное удовольствие встретиться с новыми родственниками моей недальновидной сестры на час раньше, поэтому я намеренно оттягивал свою поездку. Но ехать все-таки придется, надо ведь кому-нибудь вправить мозги на место ее блондинчику. Хотя разъяренная Надия — не лучший способ провести выходные. Она с неделю будет дуться. — балин, Гамид, и почему только я согласился?

— Потому что она — наша сестра, — своим обыденным размеренным голосом бросил брат. — Ну, и потому что мне до коликов хочется увидеть, как ты нацепишь смокинг и будешь улыбаться всем женщинам, когда они захотят оттяпать от тебя кусочек. — он еле сдерживал смех.

— Вот приеду, и сам от тебя кусочек оттяпаю. — Ребенок, примостившийся на соседнем кресле, с опаской глянул в мою сторону. Его губы задумчиво сложились в форме буквы «О». Черт! Только его нюней мне не хватает!

По ту сторону линии послышался женский голос.

— Так-так, — я решил отыграться, — неужели наш благочестивый Гамид изменил привычке «по девушке на раз»?

Брат лишь едва слышно хмыкнул. Так, кажется, на них сказывается какой-то вирус… Сначала Надия, теперь Гамид. Где же знаменитая циничность Эгиевых?

— Поглядим, что ты скажешь, когда встретишься с ней…

— Это угроза?

— Скорее, я просто хвастаюсь, — рассмеялся Гамид.

В линии начали возникать помехи. Брат бросил что-то насчет того, что пришел за мной машину (можно подумать, я какая-то Золушка, черт, я и сам могу взять себе такси), после чего отключился. Все, чего я требую, — это немного уважения. Это мое право, мать вашу. Вот засранец… Судя по голосу, счастливый засранец…

Я откинулся на спинку кресла. Есть какое-то свинское удовлетворение в том, чтобы быть с женщиной — пусть даже она безграмотная шлюха, — которая безгранично любит тебя и уважает, потому что ты в ее глазах — безупречный джентльмен. А Гамид имел весьма недурные замашки походить на джентльмена. Наверное, это у него от Ильяса. И Надия. Задорная Надия, которая так неожиданно поставила нас перед фактом. Я прикрыл глаза. Дождь продолжал барабанить по стеклу иллюминатора. Странно, именно в такие пасмурные, холодные дни депрессии у меня никогда не бывало. В ненастье я чувствую, что природа словно в согласии со мной, с тем, что на душе. И наоборот — стоит появиться солнцу, когда на улицах играет детвора, когда все радуются чудесному дню, я чувствую себя ужасно. Такая вот несправедливость: вокруг всё это великолепие — но мне в нём места нет. Теперь я понимаю, что значит «перегореть». Именно это со мной произошло. Я перегорел. Что-то во мне погасло, и все стало безразлично. Я ничего не делал. Ни о чем не думал. Ничего не хотел. Ни-че-го.

Будет ли Ильяс присутствовать на свадьбе? И смогу ли я сдержаться, если так оно и будет?

Захлопнув ноутбук, я откинулся на спинку, механически делая наброски на листе. Рисование — метафора контроля. Я выбираю всё — холст, цвета. Будучи ребенком, я плохо понимал мир и свое в нем место, но рисование научило меня, что своих целей можно достигать обыкновенной силой воли. То же и в жизни: можно просто не давать никому встать у тебя на пути. Линии постепенно складывались в один узор, но я словно и не смотрел на то, что рисовал. Руки сами парили по изрисованному листу, словно повинуясь чьему-то голосу. Рисование всегда концентрирует, и прежде чем рисунок был завершен, по громкоговорителю раздался очередной информ. Только тогда я обратил внимание на результат своих трудов. Черт! Резким движением я смял бумагу так, чтобы не видеть линий этих глаз.

Вопросы вереницей пронеслись в голове. Из особой полочки то и дело пыталась вырваться мысль, которую я с особым усердием удерживал в глубине сознания. Но с каждым разом это удавалось мне все сложнее. Моя личная форма пытки. Я специально не обращал внимания на газеты, не желая наталкиваться на статью с поздравительной речью в честь ее свадьбы. Она — прошедший этап, и на этом все окончено.

Уже у самого выхода я почувствовал, как чья-то ладонь слегка коснулась моего плеча. Я обернулся. Марианна. Девушка едва доставала мне до плеча. Угольно-черные волосы собраны в конский хвост, разрез глаз выдавал наличие азиатских корней. Я вопросительно изогнул бровь.

— Роберт Ильясович, вы кое-что забыли… — Девушка улыбнулась, пытаясь придать себе таинственный вид. Получалось не очень, но по складкам лица было видно, что она очень старалась. Поняв, что не дождется от меня сколь-нибудь вразумительного ответа, она протянула мне смятую листовку. — Очень мило. Это ваша родственница? — В ее голосе сквозила надежда.

Черт! Ну что за день такой? Слегка кивнув головой, я выхватил у нее злосчастный лист и выскочил из самолета. Черт с ним, выброшу по пути! Черт бы побрал все эти сентиментальные нюни. Мосты сожжены…

Девушки сидели друг напротив друга, каждая молчала, не в состоянии начать разговор первой. Сквозь открытое окно в каюту просачивались обрывки мелодии, звон бокалов и шум голосов с палубы. Но они словно и не замечали всего этого, молча уставившись на маленький белый тест с двумя полосками.

— Все, хватит! — Оливия первой сорвалась с места, схватила со стола тест и, резким шагом подойдя к мусорной корзине, выбросила прибор. На лице ее было выражение полнейшей удовлетворенности, словно таким образом они избавились от проблемы.

— И что тут такого ужасного? Ты ведь не беглая преступница! Подумаешь, вас не связывают “священные узы брака”, - с иронией произнесла брюнетка, подходя к подруге. — Не ты первая мать-одиночка. Над разбитой чашкой не рыдают. А выбрасывают осколки и моют пол. Тем паче, что мы направляемся на новое место, там нас никто не знает, и твоя тетя…

— Хватит! — Алия остановила ее мягко, но твердо. — Это слишком…Сначала отец, потом Адам, теперь…это…Так нельзя…

— Что ты имеешь ввиду? — подозрительно сощурив глаза, спросила брюнетка.

— Оливия, какая из меня мать? — обескураженно протянула Алия. — За пару недель я удосужилась разрушить планы, строившиеся многие годы. Да я сейчас даже за котенка ответственной быть не могу, куда уж там…

— Алия, если ты сейчас же не заткнешься, я с удовольствием сделаю это за тебя! Ты хоть понимаешь, о чем… Черт! Алия, это твой первенец. Разумеется, никто не говорил, что тебе придется легко, но пораскинь мозгами: сделав аборт сейчас, ты рискуешь больше никогда не забеременеть. Ты этого хочешь? Опомнись, Лили, ты не такая, как я. Ты не сможешь прожить жизнь, зная, что не…

— Стоп-стоп, Оли, — девушка решительно направилась к выходу. — Мы со вчерашней ночи ломаем голову над тем, как быть. Ты хоть помнишь, почему мы решили уехать из города? Да, чтобы избавиться от всех этих перессудов. И что ж, по прибытии в Турцию уже через пару месяцев они начнутся с новой силой. Нет, Оливия, я отказываюсь. Сразу по прибытии я решу этот вопрос.