— Что?! — Оливия не скоро пришла в себя. — Слезьте с меня!

— Позвольте заметить, мадам, — сделав акцент на последнем слове, заметил мужчина, — Это вы весьма удачно упали на меня, так что вопрос, кто должен слезть, остается открытым… Хотя, должен заметить, ваше присутствие меня не смущает, — поняв, что Оливия сейчас прорвет, он поспешил представиться. — Я Гамид Э…

Отпихнув в сторону его руки, Оливия вскочила с места.

— Мадам будешь называть свою бабушку! Меня! Это! Не! Интересует! — с каждым очередным словом Оливия все сильнее прищуривала глаза, затем взяла упавшую на пол шляпу и нахлобучила ее на лицо несчастного, после чего буквально потащила меня к лестнице.

— Это что такое было? — я повернулась к подруге. Впервые вижу Оливию в таком состоянии. Но ее лицо приобрело привычное выражение ухмылки чертенка.

— Что б мне остаться без последней коллекции Alexander McQueen, Алия, если он не будет моим!

— Оли, зачем он тебе?

— А на что обычно женщине нужен мужчина? Во-первых, для того, чтобы постоянно носил женщину на руках. — Оливия с важным видом расхаживала по каюте, обернув голову влажным полотенцем, чтобы закрепить прическу. — Во-вторых, чтобы спал на коврике у кровати, охраняя сон. В-третьих, чтобы убирал, стирал и готовил. В-четвертых, для того, чтобы приносил в зубах тапочки. Впрочем, в зубах необязательно, сойдет и просто в руках. Мне продолжать?

— Ну и методы у тебя…После такого ни один мужчина не посмеет…

Оливия повернулась ко мне с дьявольским смехом.

— Вечно с тобой одна и та же история. Тебе всё хочется разделить на белое и чёрное. Но мир устроен совсем не так. В нём нет ничего абсолютного. Поспорим, Алия?

Как оказалось, Оливия как в воду глядела. Спустя пару минут в нашу каюту постучался стюард, в руках которого был преогромный букет.

— Для… — бедный юноша ошарашенно переводил взгляд с карточки на нас, не смея прочитать написанное.

С улыбкой взяв букет, Оливия рассмеялась, протянув карточку мне. На гравированной бумаге было выведено «Для заносчивой мадемуазель «Это меня не интересует».

Вечером Гамид встретил нас в обеденной зале. Да, мне никогда не постичь методов Оливии.

Поданный суп-пюре с кремом бушемон и салатом из тунца полностью выбил меня из колеи. Извинившись, я быстро выскользнула из залы, прихватив из каюты пальто.

Приступ тошноты понемногу улегся. Порывы прохладного ветра понемногу ослабили жар, охвативший все тело, и разум начал понемногу возвращаться. И от этого мне отнюдь не полегчало. Порой мне кажется, что тишина и одиночество — это единственные настоящие сокровища в этом мире. Когда вычеркиваешь все возможное, а то, что остается, кажется невероятным — это и есть правда. Однажды я уже поверила в то, что любовь может залечить все мои раны и заставить меня почувствовать себя в безопасности. Правда, это оказалось ложью. Любовь бывает реальной и лживой, даже если она настоящая. Просто потому, что одной любовью защититься невозможно, если вас продолжает терзать страх. Из главной залы доносились звуки музыки.

Догадки, сменявшие одна другую, отнюдь не вселяли в меня уверенность. Мысль, твердо засевшая в сознании, казалась неимоверно очевидной, и все-таки я ее отвергала. Но в конце концов смирилась, направившись в медпункт.

Я где-то читала, что жизнь человека, его прошлое и будущее — это спираль: каждый виток уже заключает в себе следующий и направляет его. Может, и так. Но моя собственная жизнь представляется мне в виде нескольких замкнутых кругов, и они вовсе не переходят друг в друга с той же свободой, что витки спирали. Переход из одного круга в другой для меня всегда — резкий скачок, а не плавное скольжение. И меня расслабляет бездействие перед скачком — ожидание той минуты, когда я буду точно знать, куда прыгнуть.

Время словно замерло, медленно отстукивая отмеренные пятнадцать минут. Я не знала, хочу ли оказаться в одиночестве или ощутить безмолвное присутствие и поддержку Оливии. Взгляд упал на часы. Время пришло. Я сделала последние шаги к умывальнику и посмотрела вниз, на крошечный белый прибор. Две. Две этих хреновых полосочки. Я не была напугана или растеряна. Я вообще ничего не чувствовала, внутри у меня была огромная, всепоглощающая пустота, будто тишина, что расползается в моей голове, когда нажимаешь на спусковой крючок. И вот в такой вот поистине шекспировской сцене — безмолвно стоящей посередине каюты с тестом в руках — и застала меня Оливия.

— Вот звездец! — без лишних слов до нее дошел весь смысл немой сцены, свидетельницей которой она стала. — Кажется, у нас еще один пассажир в каюте.

Роберт

Самолет, продиравшийся сквозь сплошную завесу грозовых облаков, мелким пятном выделялся в сумеречном небе. За бронированным стеклом угрюмо отстукивал свой размеренный ритм шквальный дождь. Видимость практически достигала нулевого уровня. Небольшой лайнер то и дело слегка отводило в сторону резкими порывами ветра, но большинство пассажиров едва ли обращало на это внимания, я же чувствовал малейший наклон.

— У вас застегнут ремень, господин Эгиев?

Я нехотя перевел взгляд с иллюминатора на лицо юной стюардессы. На бейджике было выведено «Марианна». Говорить не хотелось, я едва заметно кивнул головой. Странно, ее вполне не двузначная улыбка говорила о многой, но я не обратил на это внимание. Она казалась слишком поверхностной. За последние пару недель моя жизнь странным образом вышла из-под обычного размерного ритма. Что ж, по крайней мере, больше уже нечему случиться. Разве что моя сестра выйдет-таки замуж за этого «мозгоправа» из Исландии, который считал себя больно умным.

Марианна задержалась на пару секунд, затем с заметной неохотой перешла к следующему пассажиру. Тусклый свет раздражал, и поэтому я решил сфокусировать внимание на чем-нибудь другом. Резко раскрыв ноутбук, я проверил почту. Поток неотвеченных входящих, парочка спец-предложений от Григория Рязанцева. Я сосредоточился на проекте нового торгового центра.

В памяти возник эпизод из далекого, туманного прошлого…

Федор Мухин, маленький человечек лет шестидесяти, поселился в небольшой гостинице, где я снимал жилье во время учебы в Питере. Он был не особо словоохотлив, что меня полностью устраивало. Семнадцатилетнему мне не очень уж нравилось, когда до меня пытались «достучаться» сверстники, пыжащиеся своим достоянием. Гамид в то время уже работал в адвокатской конторе стажером, Надия, у которой из нас троих сложились лучшие отношения с отцом, проводила летние каникулы у него — в Анталии. И в тот самый день начался отсчет превращения Роберта Эгиева в дельца.

Как оказалось, Федор уже давно приметил мое странное хобби — я часами торчал в библиотеке, изучая основы бизнеса. И как-то вечером, когда мы столкнулись парке, он неожиданно не кивнул головой в знак приветствия и не удалился молча, как делал обычно.

— Молодой человек…

Я огляделся, пытаясь понять, ко мне ли он обращается.

— Да-да, вы, — Мухин снял с головы неизменную шляпу, теребя ее в руках, затем сел на скамью, жестом пригласив меня последовать его примеру. Сказать честно, я был заинтригован. — Я работаю в «Орион Ретайлс». — это была известная общенациональная компания, имевшая сеть магазинов. — А здесь я для того, чтобы подобрать место для нашего универмага.

В моей голове последовательно складывались части мозаики.

— Вы ведь не собираетесь строить здание?

— Нет, — он с понимающей улыбкой обернулся ко мне, — для этого мы найдем кого-нибудь еще. Мы ведь только арендуем магазины. Вот если бы нам могли предложить место в достойном месте…

Он выдержал паузу.

— Федор Александрович, если бы у меня был участок земли, который бы вас устраивал, с соответствующим зданием, вы бы согласились взять его у меня в аренду на пять лет?

Я вытащил из папки фотографии небольшого участка, прилегавшего к студенческому городку. Так уж получилось, что участком владела семья Рязанцевых, пожалуй, единственного моего одногруппника, с кем у меня были более-менее теплые взаимоотношения. Семейство Рязанцевых по окончании семестра собиралось переехать в другую страну, и его отец пытался продать участок с небольшой пекарней. Григорий передал мне папку, попросив передать ее в издательство рядом с отелем.