— Дара, открой.

Я еще раз застонала, чувствуя, как по ногам стекают воды.

Веррион вынес дверь, разбудив всех вокруг, и, подхватив меня на руки, понес на первый этаж в комнату, которую подготовили специально для этого дня.

Я не сопротивлялась. Только вжималась в него все сильнее, хватая ртом воздух.

А дальше началась бесконечная боль.

Калейдоскоп картинок, состоящих из заботливых фраз Греты и взгляда Верриона, наполненного непередаваемым ужасом.

Он наотрез отказывался покидать комнату, как бы ни ругалась на него Грета.

Сидел рядом, держа меня за руку, и все больше бледнел, когда я кусала губы в кровь, силясь как можно скорее вытолкнуть в этот мир нашего сына.

Бегал за горячей водой, менял тряпки и постоянно рычал на целителя, что никак не мог облегчить мою боль, используя всевозможные кристаллы.

Виан появился через двенадцать часов. Громко закричав, он, для такого малютки, довольно сильно и смело заявил миру о своем появлении.

Веррион замер, глядя на то, как целитель осматривал сына. А после того, как меня искупали, переодели, а сына положили на грудь сладко сопеть, давая возможность отдохнуть после тяжелых родов, я впервые посмотрела на Верриона как на отца и осталась удовлетворенной. Уверенность, что из него получится лучший родитель, засела в моей голове прочно и, главное, всецело. А как на мужа... сухо кивнула, поблагодарив тем самым за поддержку, и все. Выдавить из себя какие-либо другие эмоции не получалось, как бы ни силилась, понимая, что поступаю не совсем правильно, руша и без того шаткие отношения.

Он тяжело вздохнул и вышел, аккуратно прикрывая за собой дверь. Приходил каждый день. Интересовался моим самочувствием и здоровьем ребенка.

Нянчился с сыном, гулял, улыбаясь ему так ласково, что даже у меня щемило сердце от умиления.

Все так же дежурил по ночам возле нашей с малышом спальни. Но... но это НО все больше увеличивало пропасть между нами.

Мы почти не разговаривали друг с другом.

Пока однажды к нам не приехал метаморф.

Его появление внесло в мою жизнь частичку света. Забываясь за ежедневными делами, я совсем перестала улыбаться.

А он, с его улыбкой, искрящимися зелеными глазами, заглядывающими в самое сердце... Я безумно рада была его видеть.

— Как мама?

Он закатил глаза.

— Ее бурная деятельность меня иногда пугает.

После того как между черными и дикими был провозглашен мир, границы убрали, оставляя за дикими выбор, обустраиваться на землях черных или остаться жить там, где они родились и выросли. Черные драконы не сразу приняли новые правила и законы. Но император быстро пресек недовольных. И сумел на своем печальном примере донести до каждого, что жить теперь мы будем только так, а не иначе.

Дикие постепенно переселялись на наши земли. И даже умудрялись находить своих истинных среди драконов. Что вводило в ступор некоторых закоренелых вельмож.

Мама продолжала кочевать по землям, собирая диких, спасая их от голода и нищеты. Иногда приезжала ко мне.

Такие времена я вспоминала с теплотой. Потому что мы сумели преодолеть с ней все разногласия.

Но не с Веррионом.

В тот день, когда Ник приехал, несмотря на его кажущуюся веселость, я все чаще ловила на себе его хмурые взгляды.

— Дара, что между вами происходит? Веррион как привидение ходит по дому. Да и ты, смотрю, не шибко счастлива.

Я пыталась отшутиться. Но, видимо, долгое молчание и внутреннее напряжение, скапливающееся не один месяц, выплеснулось наружу. Я не выдержала, расплакалась, захлебываясь собственными слезами, рассказывая Нику, что чувствую.

Что не могу простить Верриону тот обвал. Что когда лежала под завалами, погребенная заживо, впервые осознала, что муж, который должен беречь свою жену, попросту оставил меня там погибать. Что его несдержанность и злость всегда причиняли одну лишь боль. Что тот случай стал последней каплей и я выдохлась... опустошилась, переливаясь через край.

Пустая, не наполняемая ничем. Даже рождение сына, которого любила всем сердцем, не смогло заполнить в моей душе то место, что отвечало за любовь.

У Бетрины с ее черным драконом тишь да гладь. Я чувствовала их безграничную любовь друг к другу и даже подпитывалась ею. Звери приняли друг друга.

А вот люди...

Ник, выслушав меня, присел на корточки и, схватив за подбородок, силой заставил поднять заплаканное лицо.

— Дара, ты так ошибаешься. Насчет него ошибаешься. Да, у нас были с ним свои счеты. Но все испарилось ровно в тот день, когда ты оказалась под завалами.

Я удивленно расширила покрасневшие глаза.

— Не понимаю.

Он ослабил свою хватку, убрал руку и сел рядом.

— Что ты помнишь последнее, перед тем как... — он взял дыхание, видимо тоже переживая за меня, — как впала в кому?

— Тебя. Я помню, как ты меня спас.

Он нервно дернулся и, посмотрев прямо в глаза, сказал:

— Я тебя просто вытащил, а спас твой муж.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Когда тот замок обвалился, мы сразу поняли, что дело плохо. Император и Веррион моментально прекратили свой бессмысленный поединок и ринулись тебя спасать.

Но здание было сделано добротно. Усложнялось тем, что оно было невероятно высоким, сложенным из драконьего камня. А оно, как ты знаешь, очень тяжелое и плотное.

Я кивнула, пока не совсем понимая, к чему пытался подвести меня Ник.

— Мы принялись разгребать, но плиты, лежащие сверху, не двигались с места. Ни драконом, ни человеком у твоего мужа ничего не выходило. Он бегал как умалишенный, пытаясь вызволить тебя оттуда. Уже совсем потеряв надежду, он встал, хорошенько уперся ногами и начал поднимать. Не знаю, как ему удалось, но он смог приподнять одну из самых огромных плит. Настолько высоко, что мне хватило пролезть целиком и вызволить тебя.

К горлу подкатил тугой ком. Я тяжело сглотнула, пытаясь унять дрожь в руках.

— Что сталось с Веррионом?

Ник тяжело вздохнул.

— От такой нагрузки его позвоночник не выдержал. Я слышал треск и сильнейший хруст. Он рухнул, парализованный по пояс.

Мы вас обоих доставили домой. Император созвал лучших целителей. Но все разводили руками. Ты не приходила в себя, а он... ему пророчили навсегда остаться инвалидом, прикованным к кровати. Но и здесь он удивил своим упорством. Шевелить его было нельзя, а он, обезумев от переживаний, требовал отнести его к тебе, чтобы быть рядом. Кричал, срывался. Ему все отказывали, рассказывая в подробностях о последствиях.

Я задержала дыхание.

— Что он сделал?

— Однажды ночью мы обнаружили его валяющимся около твоей постели.

Сделала выдох.

— Но как?

— Он на руках полз к тебе, превозмогая сильнейшую боль. Мы перенесли его кровать в комнату. И началась его ежедневная борьба за право сидеть рядом с тобой, а не лежать.

Он занимался каждый день, пока уже его организм не сдался и не стал ему подчиняться.

Он сделал свои первые шаги ровно за сутки до того, как ты очнулась. Приказал убрать кровать и, словно чувствуя, что ты придешь в себя, сидел и ждал этого момента в кресле.

— Но почему он мне не сказал?

Во мне плескалась горечь, а еще восхищение, срывающее все мои замки, которые я навесила на свое сердце.

— Мало того, запретил всем нам рассказывать это тебе. Уверен, еще получу за это.

Ник улыбнулся, большим пальцем вытирая слезы с моего лица.

— Вы должны быть счастливы. Как никто другой. Позволь ему любить тебя и быть наконец любимой...

И я позволила. В тот день не уснула, пока не дождалась его со службы. И когда он по традиции расположился за моей дверью, чтобы снова провести там ночь, отворила ее, впуская его не только в свою спальню, но и в свое сердце, в свою жизнь...

Конец