Я неуверенно кивнула.

Она сказала:

— Если Омар… ты правда думаешь, это не он?

— Я не виню тебя, что ты назвала его. Это не твоя вина. Но я искренне верю, что Омар не имеет к этому никакого отношения.

— Мне не хочется считать себя расисткой. Но получается, что я… Она обхватила голову руками.

Я не собиралась разубеждать ее, но сказала так бережно, как смогла:

— Ты была подростком.

Она не шевельнулась.

Я сказала:

— Если захочешь поговорить с командой защиты о Робби… о том, как он ударил Талию, о том, что он пришел позже всех на матрасы… нам тоже есть что добавить. Ты всего лишь сказала бы правду.

Несправедливо было взваливать все это на подростков. Но мы теперь можем это исправить.

— У меня своя жизнь. Я не хочу, чтобы это каждый раз выскакивало, когда кто-то загуглит мое имя. Или моих детей. Господи. Я не хочу иметь с этим ничего общего. Я хочу домой.

— Я понимаю, — сказала я.

Она сказала:

— Боди, можешь оставить меня в покое? Просто… слушай, можешь дать мне свой номер или что-нибудь. Мне просто нужно домой, к детям.

Тот случай, когда она закрывалась зонтиком.

Вы ведь помните? Процесс освещала Нэнси Грейс.[85]

Напрягите память, мистер Блох, потому что я уверена, что вы помните.

Тот случай, когда она плеснула в него горячей водой и убежала, и никто ей не верил. Она, наверно, хотела внимания. У нее ведь были проблемы с психикой. Все эти панические атаки — она явно была не в себе.

Что вы, скорее всего, видели по телевизору, так это часть о том, как ее родной брат пригласил к себе этого парня и попросил ее извиниться за то, что она вываляла его имя в грязи. И она это сделала. Она извинилась.

На следующий вечер он вернулся и нанес ей несколько ножевых ранений.

Тот случай, когда люди долго не могли воспринимать ее всерьез, потому что ее звали как стриптизершу. Джей Лено[86] отпускал шуточки о ней, о ее имени.

Это было в том году, когда Лорена Боббитт отрезала мужу член.[87] Сразу после второго курса Грэнби. Лено пошутил об этой женщине и Лорене Боббитт: что-то насчет их имен, что-то насчет ножей.

Она выжила после ножевых ранений. Она пришла на шоу Опры со шрамами на шее и лице. Она была и у Барбары Уолтерс.[88] Барбара наклонилась к ней и спросила, в силах ли она простить нападавшего. Его только что выпустили из тюрьмы после двухлетнего срока.

Вот что я помню: эта женщина, еще такая молодая, взглянула на Барбару Уолтерс и сказала: «Так надо? Похоже, что так надо. Так ты двигаешься дальше».

В то время это не поразило меня. Казалось, люди говорили именно такие вещи. Но десять лет спустя я проснулась посреди ночи, внезапно вспомнив то интервью, и мне захотелось закричать.

Я загуглила ту женщину, чтобы выяснить, не передумала ли она, не говорила ли снова об этом.

Она была уже шесть лет как мертва — ее застрелил другой человек. Которого она прощала раз за разом, ведь так было надо.

Чего-то я, скорее всего, никогда не узнаю: планировал ли он убить ее, был ли он пьян, говорил ли хоть кому-то, знал ли он, что делает, или понял, только когда сделал. Приметил ли он этот велик заранее или увидел случайно, как знак свыше, что он это переживет, выйдет сухим из воды. Дрожал ли он остаток ночи, был ли напуган или доволен собой. Помог ли ему кто-то из друзей отмыть сарай наутро, пока Талия еще болталась в бассейне и никто еще не заметил ее отсутствия.

Как не узнаю и того, как он относился к жене все эти годы — может, все держал в себе, может, никогда не бил ее, — будучи тем, кто способен на такое. А может, и бил. Может, и что похуже. Может — возможно и такое, — был образцовым семьянином, словно выплачивал долг космосу. Может, вечно убегал от того подростка с его грехами.

Что-то я могу додумать: что он не просыхал весь колледж, пытаясь забыться. Что он как-то оправдывал это — не в смысле что Талия заслуживала смерти, а что жизнь Омара была менее ценной, чем его. Может, он говорил себе, как высоко он уже поднялся. Может, говорил, что его родители не пережили бы, если бы узнали, и разве стало бы кому-то лучше от еще двух смертей? Может, он убеждал себя, что Омара, несомненно продававшего наркотики, так или иначе ждала тюрьма. А может, он совершенно не думал об Омаре.

Что-то, о чем я не могу не думать: как лицо Робби наливается кровью от ярости. Как его зрачки расширяются в темноте. Как хрустит череп от удара. Как на лице у нее отражается ужас и отчаяние. Как он поднимает ее неподвижное тело, такое худое. Как к ней ненадолго вернулось сознание, когда он бросил ее в воду. Как она поняла, что это конец, что сейчас весь мир покинет ее.

То немногое, что я знаю: она стояла к нему лицом, когда он бил ее головой о стену, два или три раза; они смотрели друг другу в глаза. (Я вижу это так отчетливо — намного отчетливей воображаемой ярости Омара или ваших рук у нее на шее.) Она не успела защититься. И в какой-то момент поняла, что на этот раз все по-другому. Пока она была в воде, она сделала несколько вдохов. В сознании или нет, она умерла далеко не сразу.

Я знаю, что Робби явился на поздний завтрак следующим утром. Принимал участие в лыжных соревнованиях на следующих выходных. Все говорили, какой он сильный, что справляется. К маю он уже гулял с Рэйчел Поупой. Он получил награду «Дух старшекурсника». Окончил школу со средним баллом успеваемости 3,5.[89]

Вернувшись в «Кальвин-инн», я вошла в пустой солярий, нырнула в бассейн и просидела на дне так долго, как смогла. Холодная вода вызывала бодрящее ощущение.

На обратной дороге я написала Яхаву, чтобы он позвонил мне. Я нуждалась в его юридической консультации, а также в том, чтобы сгрузить с себя все, что узнала от Бет. Даже если ничего другого между нами больше не было, он все равно оставался хорошим другом. А больше ничего и не было. Приходилось смириться с тем, что человеческая близость в этом мире — явление, по большому счету, мимолетное.

Я не могла заставить его остаться, не могла встряхнуть его за плечи, не могла ни на йоту поддаться той собственнической силе, которая заставляла Робби так крепко цепляться за Талию.

Все это легче виделось со дна бассейна. Свет, проникавший широкими лучами, делал воду похожей на собор.

Я хотела дышать, но не хотела всплывать. Я хотела дышать в воде, словно у меня есть жабры.

Я посмотрела видео Жасмин Уайлд из парка Вашингтон-сквер, где она существовала за счет других людей. Когда ей не приносили еду, она не ела. Когда ей не приносили воду, она не пила. В какой-то момент, дойдя до полуобморочного состояния от обезвоживания, она стала вырывать пучки травы и жевать их. «Здесь есть жизнь, — говорила она в камеру, кто бы ни снимал ее. — Корни содержат много воды. Иногда надо брать».

Я понятия не имела, что это значит. В чем тут проблема? Мы только и делаем, что берем — друг от друга, от земли и от себя. Может, она имела в виду, что мы ничего не можем с этим поделать? Прямо сейчас мне нужно было взять что-то у Бет, хотя она не была мне должна; и у Робби, который был должен, но не мне.

Включился инстинкт выживания, и я волей-неволей всплыла, вдыхая кислород каждой клеточкой тела.

На краю бассейна мой телефон сигналил голосовым сообщением с неизвестного номера. Я вытерла палец о полотенце, нажала на экран и услышала тихий голос Бет.

Она сказала:

— Мне все еще не верится, что ты приехала за столько миль.

И стала говорить что-то еще, но я уже поняла по ее голосу, в котором слышалась спокойная покорность судьбе, что она это сделает, она поговорит с Эми. Она осознала, как долго этого ждала.