Я долго лежала на кровати, слушая, как лифт выпускает людей на других этажах.

В тот вечер я надела пальто и сидела на балконе на скрипучем стуле, глазея на пологую заснеженную лужайку и реку за ней. Дальше у тропинки стояла беседка, в которой вполне могли справлять свадьбы летом, теперь же заброшенная — подходящее место, чтобы сказать кому-то прости-прощай. Закатное солнце придавало пейзажу золотистый оттенок и мимолетную иллюзию тепла. Пришло сообщение от Джерома, он желал мне удачи завтра, и я не знала, как ему сказать, что я здесь просто для мебели. Яхаву, внимательно следившему за ходом дела в «Твиттере» и получавшему обновления от Ольхи, ничего объяснять было не нужно; вскоре после того, как я поговорила с Эми, он прислал сообщение:

«Они могут решить, что тебя теперь рискованно выводить. Что скажешь?»

Я уже собиралась вернуться в номер, когда заметила мужчину, шедшего вдоль берега, разговаривая по телефону. Я прониклась ощущением, что вижу Джеффа Ричлера, хотя этот человек шагал так уверенно, целенаправленно и не сутулился, в отличие от подростка, которого я знала. На нем был флис, но его плечи словно были заточены под блейзер. Бывают такие архитектурные элементы, предназначенные для дорогой драпировки. Когда он убрал телефон в карман, я позвала его — и да, это был Джефф; он припустил бегом по лужайке. Он ухватился со второй попытки за нижний край балкона, подтянулся и встал передо мной по другую сторону перил. Мы стояли лицом к лицу, разделенные поручнем. Я положила руки ему на плечи и обняла. Он не мог меня обнять, не рискуя сорваться.

Я сказала:

— Ну ты даешь!

Он сказал:

— Это ты даешь!

Благодаря соцсетям мне было сложно осознать, что мы не виделись вживую с 1995 года. Он сказал:

— Просвети меня!

— Насчет… дела? Моей жизни?

— Начни со слушания.

Я покачала головой.

— Я на изоляции, но вообще, не думаю, что меня вызовут давать показания.

Для него это не стало таким потрясением, как для меня. Он сказал:

— Дэнни Блоха в суд не вызывают? Я только этого хотел — чтобы он получил повестку. Почему так не сделают?

Возле глаз у Джеффа пролегли гусиные лапки, придававшие ему вид добрый, умудренный и шальной. И веснушки никуда не делись.

— Согласна, — сказала я, — согласна. Но стратегия… просто если его вызовут и спросят: «Эй, вы спали с Талией Кит?» А он скажет: «Нет, вы рехнулись». Они скажут: «А кое-кто из ребят считает, что спали». А он: «Нет, никогда». И уйдет как ни в чем не бывало, конец истории. А мы будем хвататься за соломинки.

— Это да. Окей. В любом случае, когда все это кончится, я постучусь к нему в дверь и дам по роже.

Несмотря на то, что в подкасте мы не раскрывали всего, что нам было известно, всех наших подозрений на ваш счет, Джеффу я рассказывала все. Джефф больше меня верил, что вы приложили руку к смерти Талии, то есть на сто процентов, при моих девяноста пяти. И если я испытывала некую смесь предательства и ужаса при мысли о том, что вы лишили ее жизни, Джефф, казалось, был преисполнен первобытной ярости. Солнце быстро садилось, почти зашло. Я сказала:

— У тебя пальцы не примерзнут к перилам?

— Это была бы благородная смерть.

Я рассказала ему про Карлотту — он знал, но без подробностей, — и он закрыл глаза и сказал:

— Я всегда любил ее.

— Я знаю.

— Точнее, как было: я был без ума от вас обеих. Не в плане сиськи-письки, не… просто вы двое составляли такой дуэт. С вами всегда было так прикольно.

Я поняла, что он имел в виду, даже если он не хотел откровенно сказать об этом: мы с Джеффом могли часами перешучиваться, смешить друг друга, но я была добродушной квашней и совершенно не умела флиртовать. А Карлотта бренчала на гитаре и выглядела сногсшибательно. Вдвоем мы закрывали все его потребности.

— Мы никогда не были дуэтом, — сказала я. — Была еще Фрэн.

— Точно. Фрэн была той, с кем я говорил об этом.

Я сказала:

— Знаешь, какое мое самое любимое воспоминание, связанное с Карлоттой?

Я рассказала ему историю, которую он наверняка уже слышал: я болталась в художественной студии, наблюдая, как Карлотта доделывает глиняный бюст Фриды Кало, и к нам вдруг заявился Дориан Каллер.

Он уселся на край большого металлического стола и стал пытаться жонглировать толстыми тюбиками с акриловой краской. Мы игнорировали его, как могли бы игнорировать пуму, встреченную в лесу, надеясь, что наше молчание перебьет наш запах.

«Карлотта, — сказал Дориан, — если я могу так называть тебя. Я переживаю за нашу знакомую, Боди. Видишь ли, я теперь в серьезных отношениях и сомневаюсь, что она сможет вынести это. Истинная правда: это вовсе не подводка у нее под глазами, а черные слезы ревности».

Пока я стояла как оплеванная, Карлотта достала из-под стойки тюбик синей масляной краски, выдавила немного на кисточку и, подойдя к Дориану, провела густую синюю полосу у него по лбу и носу.

«Господи! — сказал он, соскочил со стола и стал тереть лицо рукавами, только размазывая краску. — Психопатка ебанутая». И выкатился из студии.

Карлотта сказала: «Самое лучшее, что он пойдет отмывать это с мылом и обломается». И засмеялась так громко, что он наверняка слышал ее, пока шел по коридору.

За ужином в тот вечер он все еще сверкал голубой физиономией.

— Он был как Смурф, — сказала я Джеффу.

Джефф заразительно рассмеялся и сказал:

— Шибздик хренов. У него с башкой были проблемы.

Эти слова, можно сказать, ошеломили меня. А именно, мысль о том — это же очевидно, — что нападки Дориана не были направлены лично на меня. Они не имели никакого отношения ни к моей личности, ни к моей внешности: я была просто удобной мишенью, которая не станет на него огрызаться. Неужели мне понадобилось столько лет, чтобы понять это? Неужели это Джефф открыл мне глаза?

Позади Джеффа кто-то в пухлой красной парке подошел к беседке и медленно обходил ее, держа перед лицом айпад. Насколько я могла судить, это не был Гектор или кто-то из команды защиты.

Не то чтобы это имело значение — Джефф не был свидетелем, — но могло показаться странным, что я разыгрываю какую-то нелепую пародию на Ромео и Джульетту на балконе отеля. Я сказала:

— Не хочешь зайти? Перемахнуть через перила?

Он покачал головой.

— Можешь не верить, но сегодня вечером у меня две телефонные конференции. Но давай позавтракаем. И потом… я нарыл кое-что, что обещал твоим ученикам. Ну, твоим бывшим…

— Кое-что?

— Они донимали меня насчет фотографий, но это все хранилось в доме моей мамы. Старые концертные программы, всякое такое. Я собирал такие вещи. Мне ведь можно увидеться с ними, да? С твоими учениками?

— Ты можешь делать все что хочешь. Можешь разговаривать с ними, но только по отдельности, потому что Бритт — свидетельница, а Ольха делает запись для подкаста, так что он — пресса. И со мной ты можешь разговаривать. Но мы не можем разговаривать между собой.

— Это интересным образом наделяет меня властью, — сказал он с ухмылкой. — Как бы мне ею злоупотребить?

Я приставила указательный палец ему ко лбу и сказала:

— Столкнуть тебя, что ли? Видного экономиста настигла безвременная кончина.

Он откинул голову, картинно взмахнув одной рукой, затем повернулся к лужайке и спрыгнул.

Приземлился он достаточно жестко, так что я забеспокоилась, не ушибся ли он. Человек в красной парке обернулся посмотреть, что произошло, поспешно подошел на несколько шагов и достиг огней отеля.

Но с Джеффом все было в порядке. Джефф уже припустил, прокричав на бегу, что увидится со мной за завтраком.

И тут я поняла: человек в красной парке — это Дэйн Рубра. Он с любопытством смотрел на меня. Он оказался выше, чем я думала, а его вечно спутанные волосы скрывались под серой зимней шапкой.

В следующий момент он узнал меня и, очевидно, испытал потрясение; он уже не просто смотрел, а таращился на меня оцепенело.